С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (14)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Коронация 1856 Заключение мира имело ближайшим последствием разоружение. Расформированы резервные части, армия поставлена на мирную ногу. Распуская государственное ополчение, император горячо благодарил ратников: «Вы покинули дома и семейства свои, чтобы делить с испытанными в боях войсками труды и лишения, являя вместе с ними пример терпения, мужества, готовности жертвовать всем за нас, за любезную нам и вам Россию. Многие из среды вашей запечатлели сей обет своей кровью, вкусив славную смерть в рядах защитников Севастополя. Вы показали свету, какое могущество духа живет в народе русском. Ныне положен конец войне и мы можем, благодаря вас именем отечества за вашу верную службу, сказать вам: «Идите с миром, ратники земли Русской, возвращайтесь к домам, к семействам вашим, к прежним вашим занятиям и обязанностям, продолжая быть для сословий, из коих вы были призваны, примером того порядка и повиновения, которыми вы отличались постоянно в рядах государственного подвижного ополчения».9 Государь жаловал всем, «от генерала до ратника», отличительный знак ополчения — крест с надписью «За веру, царя и отечество» в память их действительной службы во время войны. По высочайшему повелению министр внутренних дел просил предводителей дворянства пригласить дворян-владельцев населенных имений принять меры к устройству и призрению отставных и бессрочно-отпускных нижних чинов, которые пожелают водвориться снова в родных деревнях и селах. Не забыты в изъявлении царской признательности и сестры милосердия, впервые совершившие свой высокий человеколюбивый подвиг на театре войны. Государь так отзывался о них в рескрипте на имя великой княгини Елены Павловны: «По вашей мысли учреждена моим незабвенным родителем Крестовоздвиженская община сестер милосердия, оказавшая, под вашим руководством, столь редкое самоотвержение и столь много существенных заслуг к облегчению страданий больных и раненых воинов». Заслуженная похвала воздана была и личной благотворительной деятельности великой княгини: «Высоки и прекрасны ваши дела: вами не одна стерта слеза, не одна исцелена рана храброго воина, не одно утешено и успокоено осиротевшее семейство. В вашем собственном сердце и в благословениях, которые вознесутся за вас к престолу Всевышнего, вы найдете себе лучшую награду; но на мне лежит душевный долг, который ныне исполняю, изъявляя вам мою искреннейшую благодарность за ваши достохвальные и незабвенные труды. Зная мой добрый и преданный мне народ, я уверен, что все и каждый разделяют со мной мои чувствования и повторяют в своих сердцах эти слова благодарности за дело пользы, добра и любви христианской». К сожалению, война, явившая столько примеров доблести и самоотвержения, обнаружила и существенные злоупотребления в военной администрации, особенно по продовольственной части. Для расследования этих злоупотреблений назначена была особая комиссия под председательством бывшего начальника штаба Крымской армии генерал-адъютанта князя Васильчикова. В конце марта государь съездил в Москву для присутствования при военном торжестве: столетнем юбилее лейб-гренадерского полка и даровании ему по этому случаю нового знамени, и возвратился в Петербург за неделю до дня своего рождения. К этому дню — 17-го апреля — готовились важные перемены в составе высшего управления империи. В первые дни царствования, подобно генерал-адмиралу, вступили в действительное заведование своими частями великие князья: генерал-инспектор по инженерной части Николай Николаевич и генерал-фельдцейхмейстер Михаил Николаевич; осенью 1855 года уволены: генерал-адъютант Бибиков — от обязанностей министра внутренних дел, а граф Клейнмихель — главноначальствующего путями сообщений и публичными зданиями, и заменены: первый — С. С. Ланским, а второй — Н. В. Чевкиным. Теперь уволены по прошению: председатель Государственного Совета и Комитета министров князь Чернышев, военный министр князь Долгоруков и сорок лет простоявший во главе дипломатического ведомства канцлер граф Нессельроде, при милостивых рескриптах, выражавших благодарность за их многолетнюю службу. Особой благосклонностью отличался рескрипт к Нессельроде. Ему ставилось в заслугу, что в два предыдущие царствования он являлся выразителем политики, целью которой было соблюдение трактатов и поддержание спокойствия в Европе, а за время последней войны, успокаивая враждебные умы насчет видов властолюбия России, он способствовал благополучно совершившемуся делу примирения. «Желая упрочить мир дружественными сношениями с иностранными державами, — писал государь, — я остаюсь уверенным, что, сохраняя вам звание государственного канцлера, буду иметь в вас, по вашей опытности, полезнейшего сотрудника по достижению предположенной мной цели». На освободившиеся места назначены; военным министром — генерал-адъютант И. О. Сухозанет и министром иностранных дел — бывший посланник при австрийском дворе и представитель России на венских совещаниях 1855 года князь А. М. Горчаков. Первое в империи место — председателя Государственного Совета и Комитета министров — получил по возвращении с Парижского конгресса граф Орлов, а его заместил в должности шефа жандармов и главного начальника III-го отделения собственной его величества канцелярии бывший военный министр князь Долгоруков. При наступившем повороте в нашей внешней политике особенную важность придавал император выбору лица для занятия посольского поста в Париже. Место это он предложил одному из заслуженнейших сотрудников своего отца министру государственных имуществ графу П. Д. Киселеву. «Я здесь прошу не о согласии, а о пожертвовании с вашей стороны...» — сказал он ему. Киселев принял назначение и был замещен во главе созданного им министерства В. А. Шереметевым. По кончине князя Паскевича наместником Царства Польского и главнокомандующим Западной армией утвержден исправлявший эти должности во время предсмертной болезни фельдмаршала князь М. Д. Горчаков, а исправляющим должность наместника кавказского и командующим отдельным Кавказским корпусом, вместо уволенного по прошению М. Н. Муравьева, назначен генерал-лейтенант князь А. И. Барятинский. Так, мало-помалу, обновился состав правительства в лице большинства его членов. Первый год нового царствования был поглощен заботами о защите государства, а начало второго — переговорами о мире. При таких обстоятельствах не могло быть еще речи о каких-либо существенных преобразованиях в государственном управлении, но уже была заметна некоторая перемена в направлении внутренней политики, выразившаяся в целом ряде мер к развитию просвещения, расширению свободы мысли и слова. Снова разрешено допускать в университеты студентов в неограниченном числе; состоялось отправление на казенный счет за границу молодых ученых для усовершенствования в науках; дозволены к изданию сочинения русских писателей, бывшие под запретом, в том числе сочинения Гоголя. За последнего вступился великий князь Константин Николаевич, в письме к министру народного просвещения выразивший мнение, что «всем известные личные свойства Гоголя, его теплая вера, его любовь к России и преданность престолу служат, кажется, ручательством благонамеренности всего, что он писал, и изъемлют от мелочной разборчивости цензоров». Разрешение издать сочинения Гоголя «без всяких исключений и изменений» состоялось по высочайшему повелению, как и дозволение возобновить в Москве издание «Русского Вестника», а сочинения опального в прошлое царствование кружка славянофилов — «рассматривать обыкновенным цензурным порядком». Во всех этих мерах сказалась личная благость молодого государя, решимость его дать отечественной литературе более широкий простор, допустив ее, в законных пределах, к обсуждению общественных и государственных вопросов и самих мероприятий правительства.10 В день рождения государя издан высочайший манифест: «Вступив на прародительский всероссийский престол и нераздельные с ним престолы Царства Польского и великого княжества Финляндского посреди тяжких для нас и отечества нашего испытаний, мы положили в сердце своем дотоле не приступать к совершению коронования нашего, пока не смолкнет гром брани, потрясавший пределы государства, пока не перестанет литься кровь доблестных христолюбивых наших воинов, ознаменовавших себя подвигами необыкновенного мужества и самоотвержения. Ныне, когда благодатный мир возвращает России благодатное спокойствие, вознамерились мы, по примеру благочестивых государей, предков наших, возложить на себя корону и принять установленное миропомазание, приобщив сему священному действию и любезнейшую супругу нашу государыню Марию Александровну. Возвещая о таковом намерении нашем, долженствующем, при помощи Божией, совершиться в августе месяце в первопрестольном граде Москве, призываем всех наших верных подданных соединить усердные мольбы их с нашими теплыми молитвами: да излиется на нас и на царство наше благодать Господня, да поможет нам Всемогущий с возложением венца царского возложить на себя торжественный пред целым светом обет — жить единственно для счастья подвластных нам народов, и да направит Он к тому наитием Всесвятого Животворящего Духа Своего все помышления, все деяния наши». Время, остававшееся до коронации, государь употребил на поездки, представлявшиеся ему неотложными, в разные области империи и за границу, для свидания с королем прусским. 9-го марта император в сопровождении всех трех братьев выехал в Финляндию и на следующий день чрез Фридрихсгам прибыл в Гельсингфорс. По приеме должностных лиц края, дворянства, духовенства Александр Николаевич посетил православный храм и лютеранский собор, а затем отправился в Александровский университет, где в большой аудитории собраны были все студенты, к которым государь и обратился с такими словами: «Блаженной памяти незабвенный родитель наш, желая доказать своему великому княжеству Финляндскому ту важность, которую он приписывал воспитанию юношества здешнего края, назначил меня канцлером этого университета для того, чтобы я служил прочной связью между ним и этим университетом. Ныне, волею Всемогущего вступив на престол моих предков, я, в доказательство моей любви к этому университету, назначил канцлером его — старшего сына моего и наследника престола, чтобы он также, в свою очередь, был залогом связи между мной и вами, как я был до этого между вами и моим отцом. Я уверен, что вы оцените это и что финляндская молодежь станет так вести себя, что в состоянии будет служить примером для всякой другой молодежи. Будьте уверены в неизменности моих благосклонных чувств к вам, а я — полагаюсь на вас». Оглушительным «ура!» отвечали студенты на речь императора и пропели народный гимн. К обеду во дворец приглашены были генерал-губернатор и министр статс-секретарь великого княжества, члены сената, генералитет. Вечером студенты университета устроили факельное шествие, на которое император смотрел с балкона дворца, приветствуемый громкими восклицаниями народа. На другой день государь, прибыв в заседание сената, занял в нем председательское кресло и изложил свои намерения относительно государственного устройства, нравственного и материального усовершенствования Финляндии. День этот заключился балом у генерал-губернатора Берга, и на следующий — император, посетив бал, данный в честь его городским обществом, ночью оставил Гельсингфорс. Тот же восторженный прием со стороны населения оказан был ему в Або и во всех местах его обратного следования: в Темерфорсе, Тавастгусте, Вильманстранде и Выборге. Всюду появление его возбуждало восторг и надежды финляндцев, выразившиеся в надписи, начертанной на триумфальной арке в Або: «Collectasque fugat nubes solemque reducit». В начале мая Александр Николаевич чрез Москву и Брест-Литовск поехал в Варшаву. В поездке этой сопровождали его министр статс-секретарь Царства Польского Туркул — скончавшийся в дороге — и министр иностранных дел князь А. М. Горчаков. В Варшаве съехались царские гости: великая княгиня Ольга Николаевна с супругом наследным принцем Виртембергским и великий герцог Саксен-Веймарский; прибывшие приветствовать государя от имени императора австрийского — фельдмаршал-лейтенант князь Лихтенштейн и короля прусского — генерал-адъютант граф Гребен; нарочные посланцы, привезшие ответы своих монархов на известительную грамоту о воцарении, от королевы великобританской — лорд Грей и от короля бельгийцев — князь де Линь. Туда же стеклись в большом числе со всех концов Царства Польского губернские и уездные предводители дворянства, дворяне-помещики, придворные, кавалерственные и знатные дамы. Принимая 11-го мая дворянских предводителей, сенаторов и высшее католическое духовенство, государь произнес по-французски следующую знаменательную речь: «Господа, я прибыл к вам с забвением прошлого, одушевленный наилучшими намерениями для края. От вас зависит помочь мне в их осуществлении. Но прежде всего я должен вам сказать, что взаимное наше положение необходимо выяснить. Я заключаю вас в сердце своем, как финляндцев и как прочих моих русских подданных, но хочу, чтобы сохранен был порядок, установленный моим отцом. Итак, господа, прежде всего оставьте мечтания! («Point de reveries!» — слова эти государь повторил дважды.) Тех, кто захотел бы оставаться при них, я сумею сдержать, сумею воспрепятствовать их мечтам выступить из пределов их воображения. Счастье Польши зависит от полного слияния ее с народами моей империи. То, что сделано моим отцом — хорошо сделано, и я поддержу его дело. В последнюю Восточную войну воины ваши сражались наравне с прочими, и князь Михаил Горчаков, бывший тому свидетелем, воздает им справедливость, утверждая, что они мужественно пролили кровь свою в защиту отечества. Финляндия и Польша одинаково мне дороги, как и все прочие части моей империи. Но вам нужно знать, для блага самих поляков, что Польша должна пребывать навсегда в соединении с великой семьей русских императоров. Верьте, господа, что меня одушевляют лучшие намерения. Но ваше дело — облегчить мне мою задачу, и я снова повторяю: господа, оставьте мечтания! Оставьте мечтания! Что же касается до вас, господа сенаторы, следуйте указаниям находящегося здесь наместника моего князя Горчакова; а вы, господа епископы, не теряйте никогда из виду, что основание доброй нравственности есть религия и что на вашей обязанности лежит внушить поселянам, что счастье их зависит единственно от полного их слияния со святою Русью». Польское общество было представлено императору на бале, данном наместником 12-го мая в королевском замке. За этим балом следовали два другие: 14-го — от польского дворянства и 15-го — от варшавского городского общества. Дворянский бал отличался необыкновенным блеском, пышностью и оживлением. Бал открылся польским: в первой паре шел государь с графиней Потоцкой, во второй — генерал граф Красинский вел великую княгиню Ольгу Николаевну. Высочайшие гости любовались на мазурку и оставались на бале до самого ужина. На другой день, 15-го мая, Александр Николаевич пожелал лично выразить свое удовольствие комитету, занимавшемуся устройством праздника, и объявить ему о даровании им польским эмигрантам права возвратиться на родину. «Я очень рад, господа, — сказал он, — объявить вам, что мне было весьма приятно находиться в вашей среде. Вчерашний бал был прекрасен. Благодарю вас за него. Я уверен, что вам повторили слова, с которыми я обратился к предводителям дворянства при их приеме пять дней тому назад. Будьте же, господа, действительно соединены с Россией и оставьте всякие мечты о независимости, которые нельзя ни осуществить, ни удержать. Сегодня повторяю вам опять: я убежден, что благо Польши, что спасение ее требуют, чтобы она соединилась навсегда, полным слиянием со знаменитой династией русских императоров, чтобы она обратилась в неотъемлемую часть великой всероссийской семьи. Сохраняя Польше ее права и учреждения в том виде, в каком даровал их ей мой отец, я твердо решился делать добро и благоприятствовать процветанию края. Я хочу обеспечить ему все, что может быть ему полезно и что обещано или даровано моим отцом; я ничего не изменю; сделанное моим отцом — хорошо сделано. Царствование мое будет продолжением его царствования; но от вас зависит, господа, сделать эту мою задачу выполнимой; вы должны помочь мне в моем деле. На вас падет ответственность, если мои намерения встретят химерическое сопротивление. Чтобы доказать вам, что я помышляю об облегчениях, предупреждаю вас, что я только что подписал акт об амнистии: я дозволяю возвращение в Польшу всем эмигрантам, которые будут о том просить. Они могут быть уверены, что их оставят в покое. Им возвратят их прежние права и не будут производить над ними следствия. Я сделал лишь одно исключение, изъяв старых, неисправимых, и тех, которые в последние годы не переставали составлять заговоры или сражаться против нас. Все возвратившиеся эмигранты могут даже, по истечении трех лет раскаяния и доброго поведения, стать полезными, возвратясь на государственную службу. Но прежде всего, господа, поступайте так, чтобы предположенное добро было возможно и чтобы я не был вынужден обуздать и наказывать. Ибо если, по несчастью, это станет необходимым, то на то хватит у меня решимости и силы; не вынуждайте же меня к тому никогда». Один из предводителей дворянства, граф Езерский, хотел было возражать, но государь прервал его: «Поняли ли вы меня? Лучше награждать, чем наказывать; мне приятнее расточать похвалу, как я делаю это сегодня, возбуждать надежды и вызывать благодарность. Но знайте также, господа, и будьте в том уверены, что если это окажется нужным, то я сумею обуздать и наказать, и вы увидите, что я накажу строго. Прощайте, господа». Проведя в Варшаве шесть дней, император Александр с сестрой и зятем, а также с великим герцогом Саксен-Веймарским, отправился в Берлин. По пути присоединился к ним великий князь Михаил Николаевич. Русских гостей встретил в Фюрстенвальде король Фридрих-Вильгельм IV с тремя братьями, и все вместе к вечеру 17-го мая прибыли в замок Сансуси, где уже находилась вдовствующая императрица Александра Федоровна. Поводом к посещению прусского двора было желание государя лично благодарить дядю за дружественное расположение Пруссии к России во время последней Восточной войны. Не зная о тяготении прусской дипломатии к нашим противникам в первый период этой войны, он в самый день своего воцарения писал королю Фридриху-Вильгельму: «Я глубоко убежден, что, пока оба наши государства останутся в дружбе, вся Европа может еще быть спасена от всеобщего разрушения; если же нет, то горе ей, ибо это последняя узда для революционной гидры». В другом письме, которым государь поздравил короля с наступлением нового 1856 года, находятся следующие строки: «Останемся навсегда друзьями и испросим благословение Всевышнего на наш двойственный союз. Будьте уверены, дорогой дядя, что я вечно останусь вам признателен за столь блестящее положение, которое вы сумели сохранить для Пруссии во все продолжение этого кризиса и которое было нам так полезно. Да вознаградит вас за это Бог!» Четыре дня, проведенные императором Александром при прусском дворе, прошли обычным порядком. При первой встрече в Фюрстенвальде монархи обнялись и затем обменялись рапортами о состоянии русской и прусской армий; 18-го мая происходил парад потсдамскому гарнизону, 19-го — гарнизону берлинскому, а 21-го — учение 3-му уланскому императора всероссийского полку, которому король пожаловал вензель августейшего шефа на эполеты. Пока государь проводил свободное от смотров и учений время в кругу королевской семьи, сопровождавший его князь А. М. Горчаков совещался с первым министром бароном Мантейфелем. Перед отъездом императора глава прусского кабинета получил следующую высочайшую грамоту: «Ревностное служение ваше верному нашему союзнику и другу его величеству королю прусскому приобрело вам право на искреннее наше уважение. В ознаменование оного и особенного нашего к вам благоволения за постоянную заботливость вашу об упрочении дружественных сношений между Россией и Пруссией, пожаловали мы вас кавалером ордена св. Андрея Первозванного». Александр Николаевич, простясь с августейшей матерью, отправившейся на воды в Вильдбад, отбыл из Потсдама в ночь с 21-го на 22-е мая. Обратный путь государя лежал на Митаву, Ревель и Ригу. Восторженный прием в трех этих городах был подготовлен императорскими грамотами, подтверждавшими права и преимущества дворянства эстляндского, лифляндского, курляндского и эзельского, «елико они сообразны с общими государства нашего законами и учреждениями». Такие же грамоты были пожалованы впоследствии и городам: Ревелю, Риге, Дерпту и Пернову. Во всех трех губернских городах император удостоил принять балы, данные от дворянства, а в Риге и от горожан. Хоровые и музыкальные общества устраивали в честь его серенады и факельные шествия. Громкое «ура!» не смолкало на пути его. 29-го мая император сел в Ревеле на пароход «Грозящий» и на другой день высадился в Петербурге, встреченный населением столицы столь же радостными криками. Как и в царствование Николая I, двор провел июнь в Царском Селе, июль и половину августа в Петергофе, за исключением шести дней, с 13-го по 19-е июля, когда государь с императрицей съездил в Гапсаль, чтобы навестить пользовавшихся там морскими купаньями детей своих. 14-го августа вся царская семья выехала по железной дороге в Москву и остановилась в Петровском дворце. 17-го — состоялся торжественный въезд в первопрестольную столицу. При звоне колоколов и громе орудий, посреди громадного стечения народа, государь въехал в Москву верхом, окруженный всеми великими князьями, в числе которых находились и два старших сына — цесаревич Николай и Александр Александрович. Третий царский сын, великий князь Владимир, сидел в следовавшей за каретой вдовствующей императрицы карете с августейшей матерью государынею Марией Александровной; за ними — великие княгини и княжны. Высочайшим особам предшествовал придворный штат и члены Государственного Совета; следовали статс-дамы, камер-фрейлины и фрейлины. Шествие открывалось и замыкалось эскадронами гвардейской кавалерии. У въезда в столицу встретил государя московский военный генерал-губернатор; в Земляном городе — городская дума и магистрат; в Белом городе — московское дворянство с губернским предводителем во главе; у Воскресенских ворот — московский гражданский губернатор и чины присутственных мест; у Спасских ворот — московский комендант с его штабом; у Успенского собора — Правительствующий Сенат. Их величества и их высочества, сойдя с коней и выйдя из экипажей у часовни Иверской Божьей Матери, приложились к чудотворной иконе. На паперти Успенского собора вышли к ним Святейший Синод и высшее духовенство с крестом и св. водой. Государь и императрицы, войдя в собор, прикладывались к мощам московских чудотворцев, а оттуда, в предшествии высокопреосвященного Филарета, митрополита московского, прошли в соборы Архангельский и Благовещенский, и наконец, чрез Красное крыльцо вступили в Кремлевский дворец, на пороге которого верховный маршал князь С. М. Голицын поднес, по древнему русскому обычаю, хлеб-соль. «Выход был удивителен, — повествует очевидец А. С. Хомяков, — и я рад, что его видел... просто какой-то волшебный сон. Золото, азиатские народы, великолепные мундиры и старые немецкие парики. Тысяча и одна ночь, пересказанная Гофманом. За всем тем, чудно хорошо!» Из Кремлевского дворца государь с супругой и детьми переселились в подмосковное село графа Д. Н. Шереметева Останкино, где в глубоком уединении приготовились постом и молитвой к торжеству коронования и миропомазания. Разукрашенная Москва имела вид крайне оживленный, радостный, праздничный. В нее стеклись с разных концов России представители всех сословий: предводители дворянства, губернские и уездные, городские головы, депутаты подвластных России азиатских народов, волостные старшины государственных крестьян. Вся гвардия была из Западной армии направлена к Москве и расположена частью в городе, частью лагерем в его окрестностях. Двор, генералитет, высшие государственные учреждения — Сенат, Синод и Государственный Совет в полном их составе прибыли туда же для присутствования на всенародном торжестве. Родственные дворы прислали своими представителями принцев крови: прусский — племянника короля, сына принца прусского, Фридриха-Вильгельма; гессенский — принца Лудвига; баденский — принца Вильгельма. Великие державы снарядили чрезвычайные посольства: императора французов представлял граф Морни, императора австрийского — князь Эстергази, королеву великобританскую — лорд Гренвиль. Даже второстепенные государства были представлены родовитыми и знатными вельможами. В свитах послов преобладали знаменитые исторические имена: французы — Иоахим Мюрат и граф де Лавелет, австрийцы — молодой князь Эстергази, князь Шварценберг, князь Турн и Таксис, граф Галленберг, граф Аппони, граф Хотек; англичане — сэр Роберт Пиль и лорды: Сеймур, Далькейт, Линкольн, Эшли, Вард, Стадфорд, Кавендиш, некоторые из них с супругами. Прусского принца сопровождали два высшие авторитета Пруссии: научный — Александр Гумбольдт и военный — генерал Мольтке. В знак особого внимания и уважения к геройским противникам Наполеон III присоединил к дипломатической свите своего представителя блестящую плеяду генералов и офицеров, наиболее отличившихся под Севастополем; генералы: артиллерийский — Лебеф, инженерный — Фроссар, пехотный — Дюмон, и офицеры: граф Рейль, Пикноль, принц Бофремон, маркиз Галлифэ, а также личный друг посла герцог Кадрусс-Граммон. Чрезвычайный посол папы, дон Фабио Киджи, прибыл в Москву на другой день после коронации. В продолжение трех дней герольды, сопровождаемые трубачами и литаврщиками, разъезжали по столице, громогласно возвещая о предстоящем торжестве коронования, назначенном на 26-е августа. Оно совершилось в этот достопамятный день в Большом Успенском соборе по чину венчания на царство русских государей, установленному со времен царя Иоанна IV. Священнодействовал митрополит московский Филарет в сослужении митрополитов с.-петербургского Никанора и литовского Иосифа, восьми архиепископов и двух протопресвитеров. При входе в собор маститый иерарх приветствовал императора краткой речью: «Благочестивейший великий государь! Преимущественно велико твое настоящее пришествие. Да будет достойно его сретение. Тебя сопровождает Россия, тебя сретает Церковь. Молитвою любви и надежды напутствует тебя Россия. С молитвою любви и надежды приемлет тебя Церковь. Столько молитв не проникнут ли в небо? Но кто достоин здесь благословить вход твой? Первопрестольник сей церкви, за пять веков доныне предрекший славу царей на месте сем, святитель Петр, да станет пред нами и чрез его небесное благословение — благословение пренебесное да снидет на тебя и с тобою на Россию». Государь занял место на приготовленном для него посреди собора престоле великого князя Иоанна III; царствующая императрица — на престоле царя Михаила Федоровича, вдовствующая — на престоле царя Алексея Михайловича. В ответ на вопрос первосвятителя: «Како веруеши?» Александр Николаевич громким, хотя и дрожащим от волнения голосом прочитал исповедание православной веры; когда же митрополит, пред возложением порфиры и короны, читал установленные молитвы, государь низко наклонил голову, которую высокопреосвященный Филарет накрыл концом своего омофора. Возложив на государя порфиру, первенствующий иерарх благословил ее: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа», а поднося корону, сказал: «Видимое сие и вещественное главы твоея украшение явный образ есть, яко тебе главу всероссийского народу венчает невидимо Царь Славы Христос, благословением своим благостным утверждая тебе владычественную и верховную власть над людьми своими». Император сам надел на голову корону и принял скипетр и державу из рук митрополита Филарета, возгласившего при этом: «О, Богом венчанный, и Богом дарованный, и Богом преукрашенный, благочестивейший, самодержавнейший, великий государь император всероссийский! Приими скипетр и державу, еже есть видимый образ данного тебе от Всевышнего над людьми своими самодержавия, к управлению их и ко устроению всякого желаемого ими благополучия». Государь воссел на престоле. Императрица Мария Александровна опустилась пред ним на колена, и он, сняв с себя корону, прикоснулся ею к ее челу, а потом сам возложил на нее другую, малую корону. Протодиакон возгласил полный титул русского самодержца. Тогда император, положив скипетр и державу на возвышение трона, преклонил колена и со слезами в голосе и на очах во всеуслышание произнес следующую умилительную молитву: «Господи Боже Отцев и Царю Царствующих, сотворивый вся словом Твоим и премудростью Твоею истроивый человека, да управляет мир в преподобии и правде! Ты избрал мя в Цари и Судию людям Твоим. Исповедую неисследимое Твое о мне смотрение и благодаря — величеству Твоему поклоняюся. Ты же, Владыко и Господи мой, не остави мя в деле, на неже послал мя еси, вразуми и управи мя в великом служении сем. Да будет со мною преседящая престолу Твоему премудрость. Посли ю с небес святых Твоих, да разумею, что есть угодно пред очима Твоима, и что есть право в заповедях Твоих. Буди сердце мое в руку Твоею, еже вся устроиши к пользе врученных мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово, милостью и щедротами единородного Сына Твоего, с Ним же благословен еси, с пресвятым, и благим, и животворящим Твоим Духом, вовеки, аминь». Государь встал, и все присутствующие во храме опустились на колена, благоговейно внимая благодарственной молитве, прочитанной коленопреклоненным святителем московским к Господу, «чтобы умудрил и наставил раба своего, благочестивейшего самодержца, который утешил сердца наши, и даровал бы ему непоползновенно проходить великое свое служение, согревая сердце его к призрению нищих, к приятию странных, заступлению напаствуемых, и подчиненные ему правительства направляя на путь правды; все же врученные державе его люди содержа в нелицемерной верности и сотворяя его отцем, о чадах веселящимся». После приветственного слова митрополита Филарета, пожелавшего Богом венчанному императору, «чтобы от венца царева, как от средоточия, на все царство простирался животворный свет, чистнейший камений многоценных, мудрости правительственной; чтобы мановения скипетра царева подчиненным властям и служителям воли царевой указывали всегда верное направление ко благу общественному; чтобы рука царева крепко и всецело обнимала державу его; чтобы меч царев был всегда уготован на защиту правды и одним явлением своим уже поражал неправду и зло; чтобы царское знамя собирало в единство и вводило в стройный чин миллионы народа; чтобы труда и бдения царева доставало для возбуждения и возвещения их деятельности и для обеспечения покоя их», — раздалось торжественное: «Тебе Бога хвалим!»