Святитель Феофан Затворник / Рукописи из кельи (5)

9. Почему религия и церковь явились теперь в таком виде Положительная религия является в том или другом виде применительно к возрасту людей, которым она дается. По заключениям мужей, опытнейших в наблюдении вещей, человечество, а потому и иудейский народ, во время Моисеево вступило только в возраст юношеский. Итак, подзаконная религия и Церковь такова потому, что такой именно, а не другой требовал юношеский возраст. Другая была бы не по нему; он не сроднился бы с нею; она осталась бы навсегда чуждою для него, а эта вполне соот-ветствует а) религиозному и б) нравственному характеру юноши, и приспособлена в) к состоянию его ума и потребностям г) воли и д) сердца. а) Юноша еще не так ясно сознает состоя-ния и движения своей души, потому они для него не столь многоценны. Внешнее для него тверже и убедительнее. Скорее он нарушит и изменит то, что возродилось в мысли, нежели то, что не возродилось только, но утверждено словом. Оттого он всегда тверд в слове. Обещаясь, он всею душою решается жить и действовать по обету, презирает, даже ненавидит тех, кои не сдерживают его. Поставьте его в крайности между обетом и другими побужде-ниями,— он будет скорбеть, внутренно терзаться, но никак не позволит себе нарушить обет. Он сроднился с ним; стал в ряду законов совести, самым ясным образом сознаваемых. Вот почему в основание подзаконной религии положен завет видимый и притом такой торжественный. От народа истребовано согласие, и на сем согласии, как внутренней основе со стороны народа, наздано уже и все законоположение. Это совестное обручение с законом, с таким восхищением обнаруженное, и составляло нравственную крепость и благонадежность к выполнению его,— самое достаточное вооду-шевление к тому. Словами «сотворим и послушаем» положительный закон перестал быть чисто положительным, он перешел уже в сердце и с этой минуты оттуда уже начинал обязывать. В первый раз в юной душе раскрываются высшие требования во всей своей неопределенности и, по новости и особенной привлекательности, уносят его сознание в некоторую выспреннюю даль, где он любит привитать мечтами и сердцем. Оттого он жаждет сверхъестественного, чудесного; ждет особенного воззвания и определения свыше. И случится ли это действительно или юноша дойдет до убеждения в этом по заблуждению, религиозная воодушевленность возносит его тогда над всеми препятствиями в действовании. Тогда он все относит к Богу, при всяком случае обращается к Нему и ждет от Него разрешения. Считая все свои действия предопределенными в книге судеб, сам собою он не сделает шага, опасаясь поступить не так, как угодно Богу, не так, как ему предназначено. Оттого, определяя еврейский народ к высоким целям, где он должен действовать с особенным воодушевлением и рев-ностию, Бог видимо воззывает его, особенно приближает к Себе и Сам приближается к нему, указывает ему блистательную цель и обещается руководить к ней, утверждает между ним жилище и дает средства во всякое время узнавать волю Свою; оттого всякое правило исходит здесь с неба: и в семействе и в обществе, и в доме и в храме, и в чувствах ив обрядах,— всюду он ходит по воле Божией; сею волею запечатлена вся его деятельность и во всех путях его не оставлено ничего установлению человеческому. Это самое глубокое основание к стоянию закона: действующий здесь действует по религиозному воодушевлению. И чтобы укрепить, продолжить, сохранить навсегда такое воодушевление, дается обет быть всегда Богом Израилевым, всегда близким к нему, непосредственно вести его к цели; чем поддерживается постоянная уверенность, что он избран, что он действует по предначертанию небесному, под кровом и защитою Самого Бога. Однако ж, требуя внутренно такой близости к Богу, он не хочет, чтобы Божественное лицо нисходило до лица обыкновенного. Для него дорого только убеждение, что он — Бо-жий, а Самого Бога он все желает видеть в таинственной сокровенности, в неприступной отдаленности, изображать величественнейшим, могущественнейшим. Он хочет покоиться на лоне великого с трепетом в сердце. Юноша не способен различить милостивого снисхождения к себе от равенства себе. Он самомнителен, самовластен, готов повелевать, и только великое и сильное может держать его в подчинении чрез благоговение. Над милостивым без строгости, кто бы он ни был, он сам возвышается и скорее его поставит в подчинение себе, нежели сам подчинится ему. Вот основание, почему Бог, приближаясь так к народу еврейскому, являл Себя величественным, могущественным и превознесенным в Египте и в пустыне, почему завет окружил такими ужасающими явлениями силы Своей и почему потом среди Израиля жил в такой сокровенности, неприступности, почему заповедал создать себе такое великолепное жилище, учредил такое великолепное служение, даже порядок самого путешествия установил такой стройный, таинственный и торжественный, и вообще все относящееся к Себе запечатлел страхом и неприкосновенностью. Это истрезвляло Израиля, не давало ему забываться, держало на страже, в строгом подчинении. Окончательное изображение Бога у него: величественный, превознесенный, страшный, хотя и мой Бог; окончательное религиозное чувство — благоговение. б) Юноша по преимуществу правдолюбив: что поставлено законом, то он сознает вечным, неизменным законом, и при всяком случае готов внушать то другому. Он принимает, пото-му всегда и держит важный тон; он не горд, не презрителен, каждому отдает свое, внутренно почитает другого; но все эти чувства у него покрываются убеждением, что, действуя по ним, он действует право, не унижает себя, поддерживает достоинство своего лица, досто-инство юноши. Желание нравиться у него то же, что у мужа честолюбие: быть убежденным, что другие о нем думают хорошо,— это главное. Здесь научается он чистоте, опрятности, скромности. Не потому ли и чистота составляет отличительную как бы черту израильтянина? С такою подробностью изображена и с такою строгостью предписана в законе? Не отсюда ли между побуждениями к сохранению завета поставлена особенная важность пред Другими народами: они будут бояться приступить, сами побегут, будут удивляться? Не от того ли народу еврейскому усвояется покровительственный тон в отношении к сим народам, тон не страшащий и смущающий, а благосклонный, внимательный? Милостиво принимает он пришельца и дает ему некоторые права братства. И по закону он относится к другому в строгой соответственности с его поведением. Вообще закон и изображал, и мог образовать благородного правдивого юношу, чуждого жестокости, но и непоблажающего. Как в Боге Израилевом, так и в самом Израиле — очевиднее всего ненависть к преступлению и покровительство правде. в) Посмотрите на мысли юноши! И потому, что они необходимо составляются при помощи памяти и воображения — хранилища образов, и потому, что фантазия, по преимуществу в его возрасте живая и деятельная, принимает их при первом появлении и мгновенно облекает в образы,— у юноши нет мысли без образа, и нет, с другой стороны, образа без мысли: его образы всегда суть облачения чего-нибудь; в них светит его любимое — его мысли и убеждения, а более его ожидания и надежды. Можно ли желать лучшего приспособления к такому ха-рактеру, какое премудрость Божия представила, в устройстве скинии и вообще во всей образной обрядности ветхозаветной. Здесь всё — образ и всякий образ проникнут мыслию. То, что возлюбило сердце Израиля — Бог, к Которому он прилепился за милости и по завету,— отображается во всем. Всякая вещь имеет надпись: святыня Господня — и Божественное проникает все. Израиль видит пред глазами вещь, а под нею невидимую силу; пред глазами у него, например, жертва, а под нею милость Божия. Кто привык к образам, тот живет вовне и совне приемлет истину. Потому и юноша убеждается более видимостию, осязательностию: глубина разумного доказательства малодоступна для него. Он любит действительное и окончательно удостоверяется опытом. Потому-то Господь учит израильтян не мысленными доводами, а действительностию, не словом, а делом: внушая ту или другую истину, уверяя в том или другом Своем свойстве, давая тот или другой порядок, Он не говорит, что так должно быть по тому и тому, но представляет внушаемое пред очи. Чтобы уверить, что Он невидим, указывает на образ своего явления,— для убеждения в своем величии и могуществе представлял суды над Египтом или силы, явленные в пустыне,— удостоверение в том, что суды Его не коснят (не медлят), Он производил тем, что в самом деле казнил преступника на месте пре-ступления; говорил, что Он вселится среди народа — и представил видимое свидетельство такого вселения. Желая сроднить дух Израиля с новым порядком, Он не полагается на обет его, а водит его в нем целые 40 лет, чтобы чрез опыт заставить возлюбить его. Вообще во всем устроении подзаконном ни слова не сказано о премудрости и целесообразности Божественных распоряжений, и в ряду побуждений мудрость выставлена только с внешней, а не с внутренней стороны. Почему, наконец, все подзаконное устрое-ние представлено в таких дробностях, не имеющих по видимому связи? — Везде встречаем только частные правила и предписания, только дела и суды, и все это в смешении, по частям: ничто здесь не приведено в один состав; не указан и не объяснен дух всего? — Израиль, как юноша, был еще неспособен принимать истины в их строгом развитии из начал. Ему легче было усвоять правила без связи, истины без выводов, здесь он во многом еще зависел от памяти и потому любит раздробленность, частность. Израилю предложены истины только так, как они есть, подобно тому, как рассудку представляет их чувство: понять их в основаниях, во взаимном отношении и связи, он должен был уже сам собою, однако ж сделать все это ему предоставлено не мысленною работою, а делом; самая жизнь, проходя среди частностей, должна была вызвать его мысль к целому,— от безжизненных дробностей довесть сердце его до живого ощущения всего- г) В юношеском возрасте человек в первый раз возникает к самостоятельности. Доселе силы его развивались сами собою, в лоне природы; теперь он берет их себе в свое собственное употребление, чтобы свободно напечатлеть в них особенное настроение. В этом отношении юношество есть время не утвержденного, не устроенного движения и колебания сил, из ко-торого, однако ж, должен выродиться неизменный характер человека. Как важен поэтому порядок жизни для юношей,— в нем зародыш его вечной участи. С другой стороны, если характер юноши определен предварительно, как важно привесть сей порядок в совершенное с ним согласие! Характер может быть такой и другой, но у народа Божия и характер должен быть религиозный. Израилю и дается такое устройство, ходя в котором он мог сделаться не иным чем, как народом Божиим, Божиею Церковию.— Вот почему у Израиля вся законность религиозная! У юноши все силы проходят в движении, но преимущественно силы воли: юношество есть время живой и сильной деятельности. Что по преимуществу можно требовать от него — это дела. Но сия деятельность требует сама особенного внимания и образования. Сколько в ней возможно уклонений, как она изменчива и непостоянна! Сын из отрока делается живым беспокойно-деятельным юношею. Если отец желает ему добра, он должен усугубить надзор; прежние поверхностные шалости сменя-ются теперь делами из сердца; надобно предписать правила, определить действия, подчинить его строгому порядку. Господь сходит к Израилю, предлагает ему свое покровительство, а от него требует дел и потом всю его деятельность ограждает строгою мерностию во всех путях и малейших подробностях. Вот почему у Израиля религия законная! Доселе страсти молчали. Сердце беспрепят-ственно во всей живости воспринимало уроки совести и беспрекословно повиновалось им. Теперь восстает — у юноши — другой ряд внушений: наклонности и страсти. Возможно, что юноша не различит при этом стороны законной, возможно, что противозаконная будет влечь с такою силою, которой не может преодолеть обязательство к закону, приходящее от одной совести. Юноша имеет нужду в благовременной помощи: надобно уяснить для него закон, надобно усилить обязательный голос совести и ослабить голос страстей. Для Израиля это и делается. Внушения совести превращены в нравственные правила, определены письменно и утверждены Божественным авторитетом. Внутренний закон был еще жив и указывал, что делать; но его обязательность ослаблялась движением плотской воли, всегда предъявляющей некоторые права на повиновение. С словом: «не делай» у последней отнималась и возвращалась первому вся нравственная сила. Вот значение нравственных правил и основание, почему они изложены большею ча-стию отрицательно. Однако ж такое охранение нравственного закона,— так же нравственное,— условно и не вполне надежно. Воля плоти может разрушить нравственную преграду, потому что на ее стороне весь юный человек,— и потом увлечь неопытного в постоянную жизнь по своим внушениям. Надобно связать сию волю. У Израиля она и связана гражданским законом и страхом суда,— не сама в себе — чего сделать нельзя, но во всех тех действиях, в коих может обнаруживаться. Пусть и при этом есть движение внутри, но ему нет исхода. Впрочем, ограждением внешней деятельности наложены узы и на внутренние движения, хотя не непосредственно. Без возможности упражняться они естественно должны были слабеть и истощаться. д) Юноша не слишком предается грубым наслаждениям. Он любит удовольствия, но легкие, невинные. Не терпит он недостатка, но непристрастен и к богатству; собственно, е нужно только довольство. Он любит здоровье, крепость, живость, светлое небо и прохладу, безопасность и безмятежность; не терпит болезней и беспокойств, хочет жить весело, приятно; близок к природе и любит смотреть на ее красоты. Если хотите, чтобы юноша беспрекословно повиновался вашей воле, обещайте ему все это, и он всецело будет предан. Израилю обещано (Лев. гл. 26) — и с каким восхищением он ответствует: сотворим и послушаем. Обетовании чисто духовных, небесных, он не был способен правильно уразуметь. Скажите ему о небесном рае, о блаженстве вечном,— он и стал бы ожидать рая с чувственными наслаждениями; притом деятельность законная была собственно деятельность плотяная — как обещать за нее духовные блага? Здесь он нашел бы повод к глубокому самообольщению. В таких, впрочем, побуждениях видно са-мое премудрое направление чувственного к целям духовным. Израиль, как юноша, желал веселой, мирной, довольной жизни; но, по живости движения страстей, он готов был искать такой жизни в удовлетворении сим последним, между тем как страсти и не дают того, что ожидают от них, и во всякое время препятствуют действиям благодати. Господь все здесь устрояет особенным образом. Не допускает только, а дает блага, каких ищет и желает юноша, но требует от него исполнения таких правил, кои по содержанию совершенно противоположны внушениям страстей. Повинуясь воле Божией, Израиль ожидал и получал блага только земные, а между тем незаметно приобретал духовные — в укрощении страстей и в возведении себя тем в состояние принимать благодатные внушения. Израилю не говорят о благодатной помощи. Полный сил и жизни, он не поймет сего внушения. Потому пред ним раскрывают только, чем он должен быть, и требуют, чтобы он был таким непременно. Опыт — обыкновенный способ убеждения для юноши — скорее научит его, сколько он бессилен. При всем том, однако ж, благодать действует и здесь, но действует не постоянно, прерывчато, и как бы внешно. Иначе и быть не могло. Действия благодати не могли быть ощущаемы тогда постоянно. Юноша час от часу чувствует прилив душевно-телесных движений, кои для духа то же, что облака и туман для солнца. Только тогда проглядывает солнце в ненастное время, когда ветр разгонит густые облака; только тогда и у юноши возможны ощущения и явления благодатных действий, когда прекратятся и заметно стихнут движения души и тела: а это может быть только очень редко. Оглавление 10. Какой религия подзаконная должна образовать дух в народе? Ежели весь порядок и вид религии подза-конной приспособлен к возрасту юношескому, а юношеский возраст носит в себе зародыш высших сил мужа, то сия религия в устройстве своем должна представлять способы и к развитию сих сил, чтобы, живя под ее руководством, юноша не остался навсегда юношею, а легко возрос в мужа. Что это значит, что в подзаконной рели-гии,— в особенном виду, как нечто преимущественно важное и значительное,— стоят оправдания, заповеди и суды? Своею строгою мерностью не убивают ли они скорее жизни, чувства, свободы и вообще высших сил духа, нежели развивают? — Нисколько: они-то и составляют необходимое условие к развитию сих сил. Человека составляют дух, душа и тело. Душа развивается и зреет на счет тела, дух — на счет души. Надобно обуздать тело, чтобы стройно действовала душа; надобно устроить душу, чтобы раскрылся дух. Значит, там должен раскрываться дух, где связано тело и упорядочена душа,— требование, которому вполне удовлетворяет подзаконная религия. Ее суды связывают полною необходимостью тело; ее оправдания и заповеди подчиняют регулярности душу. И то и другое по своему значению есть то же, что телесная деятельность у христианских подвижников. Под влиянием судов и законной праведности развивался у Израиля его нравственно-религиозный дух — живой, свободный, блаженный. Это были для него то же, что подставки для нетвердого еще в стебле растения. И по частям. — Чувства любят разнообразие впечатлений; и потому, когда подчиняют себе душу, приучают ее к рассеянности, которая в ней и становится главною препоною к развитию духа. Господь удовлетворяет желание впечатлений, но так, что они не развлекают, а собирают, не убивают, а оживляют,— обращают душу внутрь, к источнику жизни. Это производило особенно устройство скинии. Своею таинственностью она давала предощущать присутствие Божественной сокровенной силы и тем заставляла мысль благоговейно погружаться в беспредельном, а своею телесностью стояла средостением между сим беспредельным и духом. В скинии, значит, Израиль ходил, как бы в преддверии беспредельного Бога. Всюду видел он следы Его, но не Его Самого; пред ним везде сила Иеговы, но не Сам Иегова; он беспрерывно как бы соприкасался Ему, а между тем всегда был и отдален от Него. Умиление, в какое поставляло душу предощущение Божества, рождало желание чаще приближаться к Нему, а постоянное хождение в жилище Его образовывало жажду бес-прерывного общения с Ним — хождения в непрерывном свете Его. Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни (Пс. 83, 1)... Когда прииду и явлюся лицу Твоему?.. Не отврати лица Твоего от мене... Это было единственным желанием благочестивого израильтянина! — Но до нарока (срока) Израилю должно было прозирать Бога только за обрядностью, видеть Его как бы сквозь оконце (Песн. 2, 9), как рассудок видит необходимо Сущего сквозь видимую природу, и притом не иначе, как сквозь свои формы. Душа своевольна: чужая воля для нее не-стерпимое иго. Но, развиваясь и усиливаясь, она отнимает свободу у духа, самоотверженного по существу, желающего почивать в Боге и святой воле Его. Израиль подчинен строгим правилам во всем своем поведении и во всех отношениях своих. Все у него до малейших подробностей определено — и обрядах и в судах, и в домашней и в общественной жизни. На его произвол, на его волю не оставлено ни-чего. Эта смерть воли и сама собою должна была воскресить, образовать и укрепить свободу духа, тем более сего должно было ожидать от строгой законности, когда она во всем своем составе запечатлена волею Божиею. Хотя в кругу ее Израиль не только отвергался своей воли, но и отвергался ее для Бога; отвыкая от своей воли, он прилеплялся не к другой чьей, а к Божией воле, приучался желать ее, жаждать закона Божия. Отверзаю уста моя, молился он, ища прохлады, ибо заповедей Твоих жажду... Возлюби душа моя возжелати судьбы Твоя на всяко время... Буду ходить свободно: ибо я взыскал повелений Твоих... Пришлец аз есмь на земли: не скрый от мене заповеди Твоя... На пути свидений Твоих насладихся, яко о всяком богатстве (Пс. 118, 131, 20, 45, 14, 19). Страсти умучивают сердце — сожигают чувство, и делают его неспособным к восприятию впечатлений духа, к ощущению духовных благ. Эта сторона нашего существа оживает на погашении, или, по крайней мере, умиротворении страстей. У Израиля они ограждены отвне страхом смертного суда; благонамеренный находил для них, так сказать, противоядие в жизни по закону, и укрощал внутри; а умиротворяя таким образом душу, он давал возможность действовать в ней Духу Божию, даже привлекал Его, как награду за усердное служение; а эти наития Духа, освещая душу и производя ощущение сладостей духовных, устрем-ляли сердце к невидимому и в Нем научали искать блаженства. Пусть нет мира в сердце: страх суда и не имеет силы прекращать греховные движения, но он поставлял человека внешнего с внутренним в совершенное противоречие,— обличал последнего первым, и тем производил в сердце тоску, тугу, недовольство собою, тяготу жизни. Кто не пожелает осчастливить себя? Но как усмирить и страсти — источник скорбей? В крайности Израиль невольно обращался к Богу, Покровителю своему, и в Нем искал помощи и духовных утешений. Всем сердцем моим ищу Тебя, взывал он, не дай мне уклониться от заповедей Твоих. Да приидет ко мне помощь Твоя, Господи, спасение Твое по слову Твоему. Истаевает душа моя, желая спасения Твоего, исчезают очи мои, устремленные в слово Твое, я говорю: когда Ты утешишь меня? Чаю Бога, спасающего мя от бури (Пс.118,10, 41, 81—82). И эти воздыхания были собственно воздыхания духа: его молитва о свободе от тяготящих его уз. У кого образуется сколько-нибудь сей са-мособранный дух, жаждущий общения с Богом, мирного хождения в воле Его и благодатных утешений, того уже мало будут удовлетво-рять оправдания и суды. Пока еще не устоялся его дух, они были для него крепостию, опорою и ограждением, если не питали, по крайней мере руководили туда, где можно питаться; теперь они уже отправили свое служение и для духа созревшего стали скорбными узами; ему нужна теперь полная свобода, ее жаждет он, о ней воздыхает там, где лишают его сего блага. Вообще в подзаконной религии — на виду, впереди — только оправдания, заповеди и суды; тот дух, который мы изобразили в религиозных и практических чувствах, должен был образоваться уже после посредством их. И Из-раиль точно сначала должен был ходить в страхе, быть постоянно как на страже: страх — начало всей его мудрости. Но долгое хождение в сем страхе укрепляло его волю в законе и некоторым образом обезопашивало ее: отсюда естественно рождалась благонадежность, чувство благоугождения Богу, Его благоволения к себе, покровительства и сыновства. Страх был страж закона, за которым образовывалась и зрела любовь — союз совершенства, исполнение закона, страж его уже внутренний, при котором первый делался ненужным, а вместе излишними становились и наставления, рождавшие его, и не только излишними, даже оскорбительными для любящего сердца, которое хочет жить, как сын в дому. Там образо-валась жажда свободы от всей внешней законности — и подзаконная религия сама в себе нашла начало своего разрушения! Для укрепления сей жажды, а вместе для утоления скорби от нее, вся подзаконная Церковь так была устроена, что на каждом шагу внушала ожидание чего-то важного, некоего совершеннейшего порядка, некоего лучшего устройства и образования. Закон у Израиля не покровительствует наукам и искусствам; для него отнимают у других землю; его поселяют в чужих городах и домах: он странник, которому нет нужды заботиться о жилищах и об их украшении.— Бог вселяется среди его, хранит его, неведомыми путями ведет куда-то: это народ, с которым чудное хочет сотворить Господь напоследок. Вкушая Пасху, Израиль готов к чему-то, чего-то ожидает: на 7 дней потом истребляет в земле своей все квасное,— чрез что целый народ представляет что-то не законченное, не совершенное, не полное,— нечто только начинательное, имеющее созреть, когда вскиснет все. Настает суббота — весь Израиль упокоен от трудов своих; приходит юбилей — и все в земле его возвращается в свое, все восстановляется. Частое повторение таких действий должно было возродить желание и ожидание, что будет некогда всеобщий покой, всеобщее восстановление порядка. Кто учредит сей новый порядок, в чем он будет состоять, когда явится, при каких обстоятельствах, где — все это до времени было сокрыто от Израиля: он еще не вырос до уразу-мения сего. Пусть созреет или, по крайней мере, возбудится прежде дух и возродит требования новых учреждений, тогда раскрытие их будет благовременное и даже необходимое. Правда, Израиль пред собою,— и в событиях, и в оправданиях,— постоянно видел образы будущих вещей; но они могли быть понимаемы уже возрастными. Последние могли уразуметь, особенно из вселения Бога среди Израиля, что явится некогда на земле лицо, в коем будет обитать вся полнота Божества телесне, поживет между людьми, будет входить в общение с чистыми и возбуждать нечистых к общению с Собою, Которое, как глава сонма избранных, будет править всем, как Пророк будет вразумлять всех, как Первосвященник будет ходатайствовать за всех и всех Своею кровию примирит с Богом. Но для руководства в таком разумении и в подтверждение его важности и верности и они имели нужду в особенном наставлении Божественном. Оно и доставлялось в предсказаниях и пророчествах, которые почти только со времен Моисея получили некоторую определительность. Прежде сии предсказания изображали в будущем только некоторое желанное, особенно благодетельное для человечества лицо, не указывая ни дел его, ни жизни, ни благодеяний. Иаков первый показал в нем всеобщего Примирителя; потом Моисей — Пророка, Валаам — Царя и Владыку всего; а далее, чем более возрастал Израиль, тем полнее раскрывалось пред ним изображение и нового порядка, и того Божественного лица, которое учредит его. При руководстве сих наставлений благочестивый уже несомненно мог и вообразить новые учреждения и нового Учредителя, и узнать обстоятельства, время, место, и тем, упокоиваясь в Боге, терпеливо нести туту созревшего и томящегося под игом законностей — духа. Так подзаконная религия скрывала внут-реннее во внешнем, жизнь и чувство — в регулярности, свободу — в необходимости и руководствовала от последних к первым. Виднее всего в ней страх суда, за ним строгая мерность, во всем — внешность: здесь только оправдания, заповеди и суды — этот троякий закров внутреннейшего духа, как трояки опоны (завесы) над скиниею. По ходу развития человеческой природы она — необходимое звено, но не окончательное, потому должно быть сменено другим. При юном растении ставят подставки, кои делаются лишними, когда растение укрепится; вырастает младенец, и его отдают под надзор учителей; пройдет срок учения, отстают и учители; зародыш в семени развивается и сам разрывает теснящие его покровы. Цель устройства подзаконного не в нем самом; сле-довательно, по достижении сей цели оно должно быть устранено: должно отпасть внешнее для внутреннего, строгая мерность поглотиться жизнию и чувством, необходимость замениться полною свободою. Закон пестун нам бысть во Христа, да от веры оправдимся. Пришедшей же вере уже не под пестуном есмы (Гал. 3, 24—25). Во елико время наследник млад есть, ничимже лучший есть раба, господь сый всех. Но под повелители и приставники есть даже до нарока отча. Такоже и мы, егда бехом млади, под стихиами бехом мира порабощени (4, 1—3). Возрос Израиль — и стихии, стеснявшие его распались. Но до сего нарока — ничто так не выражает духа и характера всего подзаконного смотрения Божия, как следующие слова из беседы Господа к Моисею: увидишь задняя Моя, лице же Мое не будет видимо тебе... потому что не может человек увидеть Меня и остаться в живых (Исх. 33, 20, 23). Есть жажда ближайшего общения с Богом, как бы видения Его; но самое дело не вместимо для юноши. Земляность души, форменность рассудка не снесли бы всего света Божества и расстроились. Посему-то до времени все оставляется под покровом: Бог видим, как бы осязаем, но как сокровенная сила. Скиния Божия с человеки была только предображением того общения, о котором говорится: вселюся в них и похожду (2 Кор. 6, 16). Там Бог близ, но не внутри, среди народа, но не внутри сердца, соприкасается с ним, но не общится, держит Себя в отдалении, будучи близким. И здесь явлены все благие свойства Божий и провозглашено славное имя Иеговы, но тайна Божества и Божественного смотрения о человеке, тайна общения Бога с ним — сокрыта. Показана основа всего — благость, образовано в душе человека коренное чувство — благо-надежность, но то и другое — горчичное семя христианства. Завет подзаконный — заря, весна завета Христова. Однако ж и при этом первый завет в существе своем равен последнему. Как семя не равно древу только по виду и внешнему явлению, а по существу равно, так и Ветхий Завет не равен с Новым в явлении, но в существе тот же, только там он — в семени, неразвит, сокрыт под корою, в веще-ственной оболочке, и мог быть прозреваем только Богопросвещенным оком, как зародыш в зерне зрится только оком вооруженным. Оглавление Как зародилось и созрело дело о смерти Господа Спасителя у врагов его со времени явления им Себя миру, и как относился к этому Сам Господь Дивные события рождения Господня во плоти прошли для врагов истины бесследно. Явление Им дивной мудрости пред тогдашними многоучеными мудрецами, на двенад-цатом году своего человеческого возраста, могло оставить в голове их вопросы, но как потом ничего подобного не повторялось, то скоро все то забылось; когда явился Предтеча, власти церковные поспешили форменно осведомиться, кто он такой, и, удостоверясь, что не он Обетованный, успокоились или, может быть, положили высматривать, кто это будет тот Дивный, Которому сам Иоанн недостоин разрешить ремень сапог его. Не видев Его, они не имели основания враждовать на Него, однако ж из слов Иоанна, обозвавшего их порождениями ехидны, могли догадываться, что Он едва ли будет одного с ними духа. Почему, когда Господь в первую Пасху из-гнал бичом из храма торжников, которые помещались там не без их соизволения, они тотчас приступили к Нему с вопросом: кое знамение являеши, яко сия твориши? (Ин. 2,18). Вопрос искал только разъяснения дела, однако ж само дело, столь смелое и властное, исходя от такого невидного по внешности лица, не могло не породить подозрительности. И породило; и они начали с сего времени преследовать Его с заметною настойчивостью. Никодим уже боится их и, боясь, прячется от них, и тайком приходит к Господу. И Сам Господь, по поводу речей их о том, что Он больше, чем Иоанн, творит учеников, оставил Иудею и извратился в Галилею, видя в этом их к Нему недоброхотство, начало неприязненности (Ин.4,3). Тут народ принял Его с радостью; фарисеи же и книжники сразу стали относиться подозрительно и критически к делам и словам Его. Что назаретяне восстали на Него (Лк 4 15—30), это можно еще объяснить тем, что Он гласно обличил их неверие и что предпочел Капернаум Назарету. Но когда они в Капер-науме в доме напали на Него за то, что Он отпустил грехи расслабленному, то это могло произойти только от не с добрым намерением творимого надзирания за Ним, хотя то, что породилось в их душе по случаю отпущения грехов, должно было исчезнуть после того, как Он власть Свою отпущать грехи подтвердил исцелением расслабленного (Мф. 9, 2—8; Лк. 5, 17—26). Святой Лука замечает, что эти вопрошатели, криво толковавшие дела и слова Господа, были фарисеи и законоучители, пришедшие из всякой веси Галилейской, Иудейской и Иерусалимской. Это — Иерусалимской — порождает вопрос, что привело их сюда? Вслед за сим видим Господа в доме Матфея, только что Им призванного к следованию за Собою. Книжники и фарисеи и тут не упустили случая придираться: зачем Господь ест и пьет с мытарями и грешниками? Зачем ученики Его не постятся, как делают ученики фарисейские и Иоанновы? То и другое Господь объяснил им: первое — что не требуют здравые врача, а болящие; а второе — что придет время, и ученики Мои станут поститься. Но не видно чтоб возражатели тем удовольствовались (Мф. 9, 9-17; Мк. 2, 13-22; Лк. 5, 27-39). Настала вторая Пасха. Господь прибыл на нее в Иерусалим. Там исцелил Он тридцативосьмилетнего расслабленного, лежавшего при овчей купели, в субботу. Иудеи стали гнать Его, и искали убить Его за то, что Он делал такие дела в субботу, а когда в оправдание Свое указал Он на Свое равенство Богу Отцу, они еще сильнее искали убить Его (Ин. 5, 15—18). Раздражение неудобообъяснимое, если не признаем, что им передано было все, что делал Господь в Галилее, и с кривотолкованием. На возвратном пути в Галилею, когда в субботу проходил Он с учениками по засеянному полю, ученики, чувствуя голод, стали срывать колосья, растирать и есть. Фарисеи укоряли Его, зачем позволяет ученикам Своим делать то, что делать не следовало в субботу (Мф. 12, 1—8). В другую за тем субботу вошел Господь в синагогу и учил. Там был некто сухорукий. Книжники и фарисеи наблюдали, не исцелит ли его Господь в субботу; и когда исцелил, пришли в бешенство, и, вышедши, составили с иродианами совет, как бы погубить Его (Мф. 12, 14; Мк. 3, 6; Лк. 6, 11). И все так было: мало-мало делалось что не по-фарисейски, фарисеи тотчас выступали против того. Кажется, стая их отряжена была из Иерусалима для наблюдения за Господом, как можно заключить из того, что евангелисты не раз замечают о пришедших из Иерусалима возражателях. Так, когда однажды исцелил Господь слепого и немого и народ начал толковать: не это ли Христос, Сын Давидов,— фарисеи и книжники, пришедшие из Иерусалима, пустили в ход хулу, что Он изгоняет бесов силою князя бесовскаго веельзевула, и что Сам в себе имеет веельзевула. Может быть, иерусалимские власти так повелели толковать, ибо чудес и знамений отвергать было нельзя. Господь наглядно представил нелепость такой хулы, но они все продолжали свое: о веельзевуле (Мф. 12, 22—30; Мк. 3, 22—27). Так, когда Господь, по воскрешении дочери Иаировой и исцелении двух слепых, изгнал и духа немого, народ возглашал: николиже явися тако во Исраили, а фарисеи внушали ему опять: о князе бесовстем изгонит бесы (Мф. 9, 34). И Господь заметил это изменение к Нему речи фарисейской и, давая наставления Апостолам, когда вскоре после того посылал Апостолов на проповедь, помянул: аще господина пому веельзевула нарекоша, кольми паче домашния его (Мф. 10, 25). Это было пред третьею Пасхою. После чудного насыщения пяти тысяч святой Иоанн замечает, что Господь все ходил по Галилее, а в Иудею не хотел идти, потому что тамошние хотели Его убить (Ин. 7, 1). Так замечено, надо полагать, в объяснение, почему Господь не был на третьей Пасхе, ибо она прошла. Можно заключить, что убийственные замыслы иудейских властей сделались гласными. И опять видятся близ Господа иерусалимс-кие соглядатаи — книжники и фарисеи. Они укоряли Господа, зачем позволяет Он ученикам Своим принимать пищу, не умывши рук; а Он строго обличил их за нарушения заповеди в отношении к родителям в силу предания человеческого, назвал их лицемерами; и, созвав народ, гласно дал ему внушения, противные фарисейским понятиям — и учениям. В первый раз так строго отнесся Господь к фарисеям, как бы в противодействие их хуле: о веельзевуле. Фарисеи соблазнились. Ученики заметили это и сказали Господу, и Он назвал их (фарисеев) вождями слепыми (Мф. 15, 1—20; Мк. 7, 1-23). Когда после чудного насыщения четырех тысяч, переплыв море, Господь вступил в пределы Магдальские и Далмануфские, обступили Его фарисеи и саддукеи, предлагали вопросы, заводили споры и требовали знамения. Господь, назвав их лицемерами и родом лукавым, объявил, что не дастся им иного знамения, кроме знамения Ионы пророка. Разделение, вражда и сопротивление фарисеев усилились. И Господь заповедал ученикам беречься закваски фарисейской и саддукейской (Мф. 16, 6; Мк. 8, 10—15). Началось последнее хождение Господа по Галилее, фарисеи и соглядатаи опять тут. Господь изгнал беса. Народ дивился, а те: о веельзевуле. Господь, назвав их родом лукавым и прелюбодейным, объяснил для народа, как и прежде, как бессмысленно так думать (Лк. 11, 14—29). Но когда вслед за сим один фарисеи позвал Его на обед и изъявил некое неудовольствие, что Он возлег к трапезованию не умыв рук, Господь, оговорив его, указал другой способ (милостыню) сделать, чтоб все у нас всегда было чисто, и затем строгое произнес обличение на фарисеев вообще, а потом и на книжников. Те сильно раздражились, поднялись, стали приступать к Господу, вынуждая ответы, чтоб уловить Его (Лк. 11, 37—54). За это Господь, когда собралось много народа, всем сказал: берегитесь закваски фарисейской (Лк.12, 1-12). В одну субботу Господь в синагоге исцелил скорченную. Начальник синагоги вознегодовал за нарушение субботы и сказал к народу: есть шесть дней для дел, тогда и приходите исцеляться, а в субботу не приходите. Господь обличил его в лицемерии, и народ радовался о славных делах Его, а противники стыдились (Лк. 13, 10—17).