Святитель Илия Минятий / Слова в Великий пост (5)

2 Великое заблуждение царит среди христиан, которые думают, что исповедавшись и причастившись в эти святые дни, они исполнили раз навсегда свой долг и что они опять свободны делать прежнее и даже худшее. Это происходит от того, что они не знают, что значит причастие и что делается с душой по причащении. Это – гибельное заблуждение, потому что после исповеди и причастия, наоборот, должно жить с большим благоговением и осторожностью. Моисей сошел с горы Синай, держа в руках своих две скрижали завета, на которых было написано десятословие. Его лицо сияло таким светом, что ни брат его Аарон, ни прочий народ израильский, пораженный сильным блеском, не могли смотреть на него. Поэтому он положил на лицо свое покрывало, чтобы они могли к нему приблизиться, — и виде Аарон и вси сынове Израилевы Моисеа, и бяше прославлен зрак плоти лица его; и убояшася приступити к нему. И... возложи [Моисей] на лице свое покров (Исх. 34, 30–34). Откуда же такой сильный свет на лице Моисея, что ослеплял смотревшего? Моисей много дней пробыл на горе Синай в беседе с Богом лицом к лицу, от долгого собеседования воспринял Божественное сияние, которым и оказалось столь прославлено лицо его. Великая разница – беседовать с Богом в образе и гадании, как Моисей, или же истинно и вещественно принять Самого Бога в свои уста, внутрь себя, как приемлет каждый причастник. Моисей, только беседовал с Богом, и лицо его так сильно просияло. Как же должна сиять душа того, кто причастится Тела и Крови Христовых в Пречистых Тайнах?! Божественное Писание говорит, что евреи не в силах были смотреть на лицо Моисея, сиявшее как солнце; а божественный Златоуст уверяет, что демоны не могут видеть лица причастника, трепещут и убегают от него, ибо тогда из уст его исходит Божественный огонь – зрелище, чудесное для ангелов и страшное для дьявола. «Отходя от святой трапезы, мы как львы дышим огнем и делаемся страшны для дьявола». Никакая звезда на небе так не светится, как во время причащения сияет душа причастника Божественной благодатью. Причина в том, что Божественное причащение есть, по словам Симеона Солунского, не иное что, как «наше обожение и общение с Богом». Когда причащаемся, свидетельствует Григорий Богослов, мы получаем участие в благодати, которой обладает Христос, как Бог и как человек. «Через бескровную жертву мы причащаемся Христу и делаемся участниками Его страданий и Божества». И с этой благодатью мы восходим на такую высоту святости, что, если бы мы в тот миг умерли, наша душа обрела бы себе место в ликах мучеников, девственников и подвижников, мы в одно мгновение достигли бы того, чего они удостоились в столько времени и с такой борьбой. Боже мой, Избавитель мой! Пусть я умру, когда будет на то Твоя святая воля, в пустынном месте, в лесу, на горе, – для меня безразлично, – лишь бы только перед смертью я удостоился причаститься пречистого Твоего Тела и Крови. Если в тот миг я буду с Тобой, я не боюсь погибнуть. Я уверен, что с таким Спутником достигну пристани небесного Твоего Царства. Итак, христианин, причастившись, берегись, как бы не потерять приобретенное. Держи хорошо, как бы у тебя не выпал из рук драгоценный жемчуг. Остерегайся отовсюду, чтобы лукавый не похитил его у души твоей. Ты освятился Святыми Дарами? Живи, как святой. Ты вышел чистым из бани Божественной благодати? Не впади опять в тину твоих прежних грехов. Исцелился душой? Не заразись опять прежней болезнью. Соединился с Христом? Пребывай с Христом и говори: Осанна, благословен Грядый во имя Господне. Тому слава во веки. Аминь. Оглавление Слово в Великую пятницу. О спасительном страдании Каким Бог создал человека, и чем воздал человек Богу! В раю сладости, взяв прах от земли, Своими руками образовал Бог тело человека, вдохнув в него дыхание жизни, почтил его Своим образом и создал его человеком! Человек на Голгофе так поступил с Господом, что Он стал без вида, бездыханным, весь – в крови, весь – в язвах, пригвожден был к кресту... Там, в раю, я вижу Адама, как создал его Бог, оживотворенным образом Божиим, увенчанным славой и честью, самодержавным царем над всеми созданиями в поднебесной, в наслаждении всем земным блаженством. Здесь, на Гологофе, я вижу, до чего довел Иисуса Христа человек – без красоты, без вида, увенчанного тернием, осужденного, обесчещенного, посреди двух разбойников, в подвиге, в агонии ужаснейшей смерти. Сравниваю тот и другой образ, Адама в раю и Христа на кресте, и в глубине души размышляю, каким дивным творением создали Адама щедрые руки Божии и каким достойным жалости позорищем сделали беззаконные человеческие руки Бога! Там, при создании человека, я вижу дело, которым Бог увенчал все дела рук Своих; здесь, в страдании Христа, узнаю такое беззаконие, каким дополнил и завершил человек все свои беззакония. Там усматриваю беспредельную любовь Божию к человеку; здесь – беспредельную неблагодарность человека к Богу. И я недоумеваю, чему мне больше изумляться... Одно вижу – мне одинаково надо плакать и о том, как безмерно много пострадал Господь, и о том, как страшно много дерзнул человек!.. И, горько плача, не отличаю одно от другого: проливая слезы о страстях, тут же представляю себе виновника страстей, исчисляя раны, вижу руку, их причинившую. Взирая на Распятого, тут же вижу и распинателя, и в смерти неправедно убиенного Господа я вижу и человека-палача. Среди многих страданий Иисуса Христа есть одно горчайшее всех, оно уязвляет главу Его больше тернового венца, оно пронзает Его сердце глубже копья, оно терзает Его ужаснее самого пригвождения; оно огорчает уста Его горше желчи, оно отягощает Его тяжелее креста; оно убивает Его быстрее смерти... Это страдание – видеть виновником Своих страстей и смерти человека, дело рук Своих! Вот почему нам надо проливать слезы – потому что мы распяли, мы умертвили Своего Господа. Если бы кто-нибудь другой, а не мы, был виновником Его страстей, нам и тогда надлежало бы страшно скорбеть, потому что никто другой так много не пострадал. Как же мы должны страдать и сокрушаться, зная, что никто другой, а мы – причина Его страданий?! Нам надо плакать и о Его страстях, и о нашей неблагодарности, нам надлежит сугубо проливать слезы – слезы сострадания и сокрушения — и, таким образом, рыдать и о Христе, и о себе самих... Однако вовсе не с этой целью сегодня взошел я на эту священную кафедру... Я ведь хорошо знаю, что христиане, плачущие теперь о страстях, ожидают воскресения Распятого, чтобы снова пригвоздить Его к кресту!.. И потому я вовсе не для того пришел сюда, чтобы подвигнуть христиан к плачу. Не много ценю я эти мимолетные слезы, что струятся не из глубины сердца и не суть плод истинного сокрушения... Пусть христиане лучше поберегут свои слезы, чтобы плакать о каком-нибудь ущербе в своих делах или о смерти родственников, или из зависти к благополучию своих ближних... Не нуждается Иисус в таких слезах! Есть кому скорбеть о Том, о Ком не скорбят христиане! О Нем скорбит небо и покрывает глубочайшей тьмой светозарный лик свой, о Нем скорбит солнце и помрачает лучи свои. О Нем скорбит земля и в ужасе содрогается до основания и отверзает гробы и раздирает сверху донизу завесу храма. О Нем скорбят и сами распинатели... Они бегут, биюще перси своя (Лк. 23, 48)... Нет, не для того пришел я к вам, чтобы возбудить вас к плачу! Я намерен только просто изъяснить вам страсти Христовы в трех главных смыслах. Во-первых: Кто был пострадавший, затем – как много Он пострадал. Будете слушать – увидите в лице Пострадавшего бесконечное снисхождение, в бездне страданий – изумительное долготерпение и в самой причине страданий – беспредельную любовь. И если вы не изумитесь перед этим снисхождением, если не исполнитесь сострадания при этом долготерпении, если останетесь бесчувственно-неблагодарными перед лицом бесконечной любви, тогда уж я скажу, что сердце ваше – подлинно камень, более жестокий, чем те, которые распались при смерти Христа! Приступите же – взойдем теперь на гору Господню, на вершину Голгофы, чтобы узреть там страшное зрелище. И среди этого ужасного мрака, покрывающего лицо вселенной – да предъидет перед нами и укажет нам путь честнейшее древо животворящего Креста! Где ты, о треблаженное древо, напоенное животворящей кровью Бога пригвожденного и возрастившее нам жизнь? Жертвенник бесконечной цены, на котором совершилось ныне искупление человеческого спасения! Престол пречестный, воссев на котором, восторжествовал над грехом новый Царь Израильский! Лествица небесная, откуда Начальник нашего спасения показал нам восхождение в рай! Столп огневидный, приводящий народ мног во блаженную землю Божьего обетования! Крест пресвятой, Церкви утверждение, похвала веры нашей! Некогда ты был древом бесчестия и смерти, теперь – древо славы и жизни! Мучительное орудие страстей Христовых – теперь треблаженное орудие нашего спасения! Приди и при настоящей скорбной беседе будь с нами – как весь пригвоздился к тебе Иисус наш, так да пригвоздится к тебе все сердце наше! 1 Все основание нашей православной веры состоит в том, что Тот, Кто пострадал, Кто был пригвожден к кресту, Кто умер, воистину был Сын Божий. Пусть это безумие для еллинов, пусть это соблазн для иудеев – мы проповедуем Христа... и Сего распята (1 Кор. 1, 23; 1Кор. 2, 2), по слову апостола. Распятый за нас был воплощенный Бог! Правда, Он пострадал во плоти – по человеческому только, потому что как Бог Он не мог страдать. Но так как плоть соединена была ипостасно с Божиим Словом, человеческое — с Божеством и самая плоть была господственно обожена, то человек, пострадавший за нас, воистину был Бог! Воистину Он был Сын Девы и Сын Божий – один Иисус Богочеловек. Поэтому, как истинно то, что Он пострадал как человек, точно так же истинно и то, что пострадавший за нас человек был Бог. Высочайший Бог, Царь веков, Он тем не менее изволил восприять зрак рабий, в подобии человечестем быв (Флп. 2, 7). Всесвятейший Бог – и однако благоволил понести на Себе грехи человеческие и явиться как бы грешником. Бог, исполненный славы, исполненный силы, исполненный бессмертия – и тем не менее истощил Себя, по слову апостола Павла, явившись на земле без всего богатства Своего Божества, в немощи и скудости человеческого естества – даже до смерти (Флп. 2, 40)... И это истощение Григорий Богослов называет как бы некоторого рода ослаблением и умалением. Но ужели была необходимость в том, чтобы пострадать, быть пригвожденным к кресту и умереть Господу славы? Ужели не было другого какого-либо средства спасти род человеческий? Поистине изумительно беспредельное снисхождение Божие!.. Залевк, царь Локрский, в числе прочих, издал закон, чтобы прелюбодеев лишать обоих глаз, – закон справедливого возмездия: света очей, драгоценнейшего блага жизни, должен был быть лишаем тот, кто посягает на честь другого, также драгоценнейшее благо. Первым, кто нарушил этот закон и был уличен в прелюбодеянии, оказался собственный сын царя. И справедливейший государь присуждает его к положенному законом наказанию. Тогда его начинают просить все приближенные, вельможи, весь народ, чтобы он помиловал своего сына, своего преемника и наследника царства. Но царь твердо стоит в своем решении и желает лучше сохранить закон, чем сына. Ходатайства и просьбы однако были столь неотступны, что царь начал мало-помалу смягчаться и прислушиваться не только к голосу справедливости, но и – отеческой любви. Справедливость, говорил он, рассуждая сам с собой, требует ослепить моего сына, оказавшегося нарушителем закона. Но отеческая любовь располагает меня к жалости, потому что он — чадо мое. Если я пренебрегу справедливостью и не накажу как следует, я буду неправедный судья. А если подавлю чувство отеческой любви и накажу его по закону, я окажусь бессердечным отцом. О судьба! Если мне предстояло быть отцом, зачем ты поставила меня судьей? О природа! Если я должен быть судьей, зачем ты дала мне сына? Что же это? Я колеблюсь... Я справедливый судья, а правда слепа и не зрит на лицо преступника... На что же я должен осудить? Я чадолюбивый отец, а любовь также слепа и не смотрит на вину преступника. Я — царь... Я могу наказать, когда захочу, но ведь как царь я могу и простить. Как мне сохранить закон? Как мне спасти сына? Что мне делать несчастному – судье и отцу? Нет ли какой-нибудь возможности сохранить закон и спасти сына? Есть! Необходимо выколоть два глаза. Пусть же будет выколот один глаз у меня, а другой – у сына моего! Пусть он отдаст один глаз, как виновный, а другой я, как отец! Таким образом, я и правду мою удовлетворю, и успокою любовь отца, сохраню мой закон и спасу от потери зрения сына, явлюсь и судьей справедливым, и чадолюбивым отцом!» Так-то, слушатели... Здесь требовалось выколоть два глаза; но для того чтобы, с одной стороны сохранить закон и покарать преступление, а с другой – чтобы пощадить чувство отеческой любви и сохранить зрение преступному сыну, найдено было такое решение, чтобы отец отдал один глаз, а сын – другой. Это – прекраснейший из всех пример высшей царственной справедливости и отеческого милосердия. Однако, как пример человеческий, он бесконечно далек от того, чтобы стать в сравнение с тем, что совершил для нашего спасения правосудный и милосердый Бог! Искони, с самого начала, в раю сладости, Божие определение начертано было на древе познания: если человек вкусит от него и таким образом нарушит заповедь Божию, немедленно постигнет его смерть — в оньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт. 2, 17). В лице праотца Адама мы все согрешили — [во Адаме] вси согрешиша (Рим. 5, 12). Мы согрешили праотеческим и сверх того своим произвольным грехом, так что все подлежим проклятию от Бога, все достойны вечных мучений. Нам оставалось понести заслуженное наказание – лишиться как бы обоих глаз, т. е. обеих жизней – телесной и духовной, если бы не найден был способ избавления. Но в чем мог состоять этот способ, когда долг наш перед Богом бесконечен? Если бы пришли искупить нас тысячи таких мужей, как Моисей или иной кто из пророков, если бы воплотились и умерли за нас тысячи ангелов для того, чтобы удовлетворить правде Божией, то жертва их крови, ибо и она кровь существ тварных, не была бы достаточной, – была бы ограниченной, малой цены сравнительно с нашим долгом перед бесконечным Божеством. «Оставалось совершиться, — богословствует святой Прокл, — одному из двух: или всем подвергнуться осуждению смерти, потому что все согрешили; или же должно было быть принесено воздаяние такой цены, которое было бы достаточным удовлетворением долга. Человек сам себя спасти не мог, потому что сам подлежал долгу греха; ангел также не мог искупить человечество по своей ограниченности для такого искупления. Человек один спастись не мог, а Бог пострадать не мог». Необходимы были два естества – человеческое и Божеское. Не одно только человеческое, потому что оно не могло спасти своим страданием и смертью. Надлежало и человеческому, и Божескому естеству быть соединенными в одном Лице Богочеловека. Этому Лицу надлежало пострадать и умереть по своему человеческому, которое подлежит страданию и смерти, но вследствие соединения Божества и человеческого в одном Лице Богочеловека это страдание и эта смерть получают бесконечное достоинство, бесконечную цену. Таким образом могла произойти уплата бесконечного долга. Так надлежало быть, так и совершилось. С одной стороны, внял Бог правде Своей, требовавшей возмездия за грех наш, потому что мы преступили Его заповедь. Потреблю человека, егоже сотворих (Быт. 6, 7). Но, с другой стороны, Бог услышал глас Своего милосердия, ходатайствовавшего о прощении нас, потому что мы – дело рук Его. Живу Аз... не хощу смерти грешника (Иез. 33, 11). Бог, как праведный Судия, хочет сохранить закон Свой и в то же время, как человеколюбивый Творец, желает спасти Свое создание. Что же Он совершит, Судия и Отец, Бог и Создатель? Бесконечная премудрость Его нашла средство сохранить закон и спасти Свое создание... Здесь, рек Он, необходимы два естества: Божеское и человеческое. Пусть человечество даст одно — со смертной плотью, а Я дам другое – Божие Слово. От соединения двух естеств произойдет одно Лицо – Богочеловек: совершенный человек и совершенный Бог. Он да постраждет, Он да умрет! Умрет, как человек, и пролитая кровь Его явится возмездием за грех; но так как умирающий человек будет вместе с тем и Бог, то это возмездие явится бесконечной цены. Таким образом, возрадуется Мое милосердие, потому что кровью одного только человека искупится все остальное человечество. Удовлетворится и Моя правда, потому что кровью Богочеловека искупается бесконечный долг. И Я явлюсь и Судией правосудным, и Творцом человеколюбивым. — Вот причина, в силу которой надлежало пострадать и умереть Богочеловеку, дабы, как человек, Он мог уплатить долг и, как Бог, доплатить сполна... Здесь, еще раз повторяю это, христиане, здесь необходимы как бы два ока – две природы. Мы, виновные, нарушители заповеди Божией, дали как бы одно око, человеческую природу. Бог и Отец дал как бы другое – Божество. В человеческом Христа нам угрожала казнь смертная, но в Его Божестве смерть упразднилась. Расплатились мы Божественной плотью, соединившейся с Божиим Словом, и избавились от осуждения смерти Божиим Словом, явившимся во плоти, как высочайшим образом изъясняет это великий Афанасий: «Подобало обоим преславно быть вкупе, так что смерть всех исполнялась во плоти Господа, и та же смерть через Слово Божие, соединившееся с плотью, истреблялась». О, бесконечное Божие к нам снисхождение! Но, Боже многомилостивый, премилосердый! Ужели Твое всемогущество не имело другого средства – спасти человека без предания на смерть Твоего Единородного Сына, десного ока Твоего Божьего Лика? Без сомнения, всемогущий Бог, как единым словом рече, и [вся] быша (Пс. 148, 5), точно так же одним словом мог бы повелеть, и спасение человека совершилось бы, мог Он без всякой уплаты отпустить бесконечный долг, мог и без смерти Единородного Сына Своего простить грех человека, мог и без крови Иисуса Христа угасить пламень вечного мучения... Мог!!. Но как в таком случае мы могли бы узнать о беспредельном всемогуществе Божием, о бесконечном Божием снисхождении? Бог соблаговолил поступить как Судия и Отец, явить Свое правосудие и Свою благость: Свою благость по отношению к человеку, нарушившему Его закон, и Свое правосудие, как Судия, в страданиях и смерти Иисуса Христа, Сына Божия. Так, ради любви к человеку, Он не пожалел Своего Единородного Сына (см.: Рим. 8, 32)... Некогда ведь и Авраам из любви к Богу решился принести в жертву своего единородного сына, но обратите внимание на исход этого события!.. Достигнув назначенного места, Авраам устроил жертвенник, положил на него дрова, зажег под ними огонь и, связав своего Исаака, возложил на жертвенник, потом взял нож и поднял руку, но в то мгновение, как он готов был нанести смертоносный удар, воззрел на него Бог и, умилостивившись, сказал ему через ангела Своего: «Аврааме, Аврааме, остановись, не возлагай руки твоей на отрока твоего и не делай ему никакого вреда! Достаточно для Меня твоего доброго произволения! Пусть останется жив сын твой Исаак – да будет он отцом многих народов, и Я благословлю их и умножу, как звезды небесные и как песок морской!» (см.: Быт. 22, 11—17) Но, Боже мой, что же было бы удивительного в том, что Авраам пожелал принести в жертву Тебе своего сына ради любви к Тебе? Ты — Бог, достойный бесконечной любви, Ты – Бог и Авраама, и Исаака, Ты – Бог, и все, что ни сделает для Тебя человек, будет достойно и праведно... А человек – что он такое? Ничтожный червь земли, преступник Твоих заповедей... И Ты столь много возлюбил его, что ради этой любви отдаешь в жертву Твоего Сына?! Что есть человек, яко помниши его? или сын человечь, яко посещаеши его? (Пс. 8, 5). Что все сие есть, как не величайшее Божие снисхождение? Он пожалел сына одного человека и не допустил его заклания, но не пощадил Своего собственного Сына и оставил Его умереть! Своего Сына не пощаде, но за нас всех предал есть Его! (Рим. 8, 32). Предал Его на продажу учеником, на отречение от Него друзей, на осуждение врагов. Предал Его на зависть иудеев, на суд язычников, на поношение священников, на издевательства воинов, на ненависть и ярость неблагодарного народа, жаждавшего Его крови... Предал на заплевания, на заушения, на бичевание, на уколы тернием, на крест, как бы не признавая в Нем более Своего Сына, но видя лишь грешника или лучше – самый грех! Предал, чтобы осудить Его, Своего Сына, как виновного, и освободить от вины преступного человека, чтобы покарать безгрешного и оправдать грешника, исполнить на Нем всю Божию правду и излить на человека все бесконечное милосердие. Не ведевшаго бо греха, учит святой апостол Павел, за нас грех сотвори, да мы будем правда Божия о Нем (2 Кор. 5, 21). Какая бездна снисхождения Божия к нам! Вот каково было определение Отца о Сыне! А в чем выразилось произволение Сына? В бесконечном смирении и послушании. Смирил Себе, послушлив быв даже до смерти (Флп. 2, 40). Припомните горницу Тайной Вечери! Здесь Он более чем где-либо является в рабском зраке, омывая в умывальнице Своими руками ноги учеников, и дает Себя Самого в пищу ученикам в великом таинстве. Пример бесконечного послушания мы видим в саду Гефсиманском. Как человек, являя немощь естества, Он скорбит, но – скорбью глубокой, даже до смерти... Подвизается столь великим подвигом, что пот льется, как изобильная кровь, капавшая на землю... Лицом повергается на землю, а мольба души выражается устами – да не вкусит, аще возможно, горькой смертной чаши (см.: Мф. 26, 39). При всем том остается послушным воле Отца даже до смерти. — Отче, глаголет, не якоже Аз хощу, но якоже Ты ...буди воля Твоя! (Мф. 26, 39 и 42). Возвратившись к трем ученикам, Он находит их спящими и пробуждает словами: Востаните, идем (Мф. 26, 46) туда, куда зовет воля Отца и спасение человека! Что здесь всего более изумительно, христиане? Решение Отца, осудившего на смерть Своего Сына или послушание Сына, с такой готовностью идущего на смерть? Ни то, ни другое. Подивимся лучше бесконечному Божию к нам снисхождению! Для освобождения евреев от рабства египетского Бог послал человека – Моисея. Для прощения грехов их должна быть проливаема во всесожжении жертвенная кровь, но то была кровь козлов и тельцов. А для освобождения нас от владычества ада пришел Сам – самолично — на земли явися, и с человеки поживе (Догмат., 8). Для искупления грехов наших Он пролил Свою кровь. Ни кровию козлею ниже телчею, но Своею кровию (Евр. 9, 12) спас нас. Так драгоценно спасение наше, что ценой ему – кровь Божия! Одна только капля Божией крови – бесценный маргарит райский! Одна только капля может угасить весь пламень вечных мучений! И однако – как много ее излилось для спасения нашего! Всю ее источил до последней капли Распятый за нас! Вникните же поглубже во все это, христиане! Тот, Кто пострадал, Кто был пригвожден к кресту, Кто умер за нас – Сын Божий. Всю кровь Свою пролил Он для искупления душ наших. А мы — увы! — оставляем еще в плену души наши?! А мы все еще рабствуем греху? А мы все еще далеки от сердечного раскаяния и сокрушения? — Какая же польза, может сказать нам Спаситель наш, какая же польза от того, что Моя кровь пролита была из всех членов Моих? Тот подвиг, каким Я подвизался в вертограде, те потоки крови Моей, пролитой от бичевания, от терния на главе, от копья, пронзившего ребра Мои, от гвоздей, пробивших руки и ноги Мои – что же? Все это было всуе? Все это пало на землю на попрание людей? Нет пользы от пролития Моей крови?!. Отче безначальный, Я исполнил святую волю Твою, пострадал, был распят, предал Дух Мой, источил всю кровь Мою для спасения христиан, но христиане не желают знать своего Спасителя, не ищут спасения, помирившись с вечными муками?!. Я прошу прощения иудеям, Меня распявшим и умертвившим. Отпусти им (Лк. 23, 34). Но на христиан, которые делают Мою смерть бесполезной для них, Я требую суда! Суди им, Боже (см.: Пс. 81, 8). Правда Твоя повелела Мне пролить кровь Мою – и та же правда воздаст за кровь Мою... И не будет иметь никакого извинения нераскаянный христианин, Сына Божия поправый, и кровь заветную скверну возмнив (Евр. 10, 29), по слову апостола! Чем бесценнее было искупление, тем тяжелее будет кара за пренебрежение им. Да прославим же Спасителя нашего, да восприимем спасение, а принесем раскаяние, да будет спасительна нам бесценная Кровь, за нас излиянная! Мы видели, Кто пострадал за нас, и подивились бесконечному снисхождению. Теперь представим себе, как много Он пострадал, да спостраждем Его бесконечному долготерпению. 2 Приходилось ли вам, христиане, когда-нибудь видеть небольшую лодку среди обширного моря, вдали от берега, с неопытными и беспомощными пловцами, обуреваемую сильнейшими противными ветрами? Яростные волны бросаются на нее со всех сторон, и она погружается в пучину… Теперь представьте себе, что вы видите единственного Сына Пресвятой Девы в кровавом море жесточайших страданий, вдали от объятий возлюбленной Матери, оставленного безначальным Отцом, отдавшим Его на страдания – одного, без всякой помощи и участия покинувших и разбежавшихся учеников!.. Однако – нет! Вот является один ученик, с толпой воинов и слуг, с оружием, факелами, фонарями… Я вижу, как он приближается, обнимает, целует Его… В добрый час пришел ты, друже и верный учениче, утешить огорченного Учителя, побыть с Ним! Скажи же нам, с какой доброй вестью пришел ты со двора архиереев? Может быть, ты убедил их оставить в покое Богочеловека, Который не подал им никакого соблазна, напротив — оказал всему народу иерусалимскому тысячи благодеяний? Не проведал ли ты о каком-нибудь злодейском умысле с их стороны, и теперь привел с собой большой отряд для Его охраны? Что же ты не отвечаешь? Постой, дай-ка мне получше всмотреться в тебя... Ах! Да ведь это – Иуда предатель, апостол-изменник, ученик лукавый! Так это ты лобзаешь Его для предательства?! О, страшная неблагодарность Иуды! О, неизреченное страдание Христа!.. Говорят, когда Юлий Цезарь, окруженный убийцами в сенате, увидел среди них Брута, которого любил как сына, он воскликнул: «И ты, чадо мое?!» И тотчас закрыл лицо свое мантией, чтобы не видеть столь ужасного вероломства, которое заставило его содрогнуться больше самой смерти. Какую же скорбь причинило Иисусу появление Иуды предателя? И ты, чадо Мое... И ты, ученик Мой?! И ты, Мой апостол, в сообществе с врагами Моими? Ты служишь им охраной, взяв на себя предательство? Иудо, лобзанием ли Сына Человеческаго предаеши? (Лк. 22, 48) И в этом ужасном вероломстве – сколько уничижения предаваемому учителю! Были предаваемы и продаваемы и другие, но так, как предан и продан был Христос, никто другой! Брут предал Цезаря, но под предлогом освобождения отечества. Продали братья Иосифа, но для того, чтобы избавить его от смерти (см.: Быт. 37, 26–27). Иуда предал Христа на смерть – Сын Человеческий предан будет на пропятие (Мф. 26, 2). Его признают Сыном Божиим – пусть так! Придет время, когда откроется Его слава! Так пусть признают за Ним хотя бы права Сына Человеческого! Но нет, с Ним поступают, как с бессловесным, как с агнцем, обреченным на заклание! Его крови жаждут архиереи и старцы и весь синедрион, собравшийся в доме Анны и Каиафы, куда вся «спира» привлекла и поставила на суд Иисуса. Судьи – враги, лживые свидетели, какого решения ждать от вас? Повинен есть смерти (Мф. 26, 66). Повинен смерти? Так пусть примет смерть! Но зачем же плевать Ему в лицо, зачем заушать и бить Его? Зачем надругаться над Ним и, закрывая очи, с приправой злых издевательств при каждом ударе святотатственной руки, спрашивать Его: Прорцы, кто есть ударей Тя? (Лк. 22, 64). Постойте, постойте, дерзкие слуги! Дайте и мне его спросить: «Иисусе мой, Избавителю мой, Ты доселе еще терпишь поругания? Доселе еще, под покровом веры, как бы закрыв руками светлый лик Твой, оскорбляют Тебя? (Разумеются христиане, которые, нося звание православных христиан, ведут нехристианский образ жизни.) Прорцы нам, кто есть ударей Тя? Прорцы нам, кто наносит Тебе удары без числа? Еврей? Еретик? Православный христианин? Прорцы нам, чья рука чаще других поражает Тебя, иудея-слуги, еретика или православного христианина? Прорцы нам, кто больнее бьет Тебя, блазнитель какой из духовных, нечестивый или мирянин, блудница, потерявшая стыд, или молодой прелюбодей, судья неправедный или алчный корыстолюбец, кровожадный убийца или хищный грабитель? Прорцы нам, что больше огорчает Тебя – удары иудеев или пороки христиан?» Но ныне мой Иисус не проповедует более, Он безмолвствует, яко агнец... безгласен, по слову Исаии (53, 7). Не желаете ли, чтобы я вместо Него прорек вам? Несравненно больнее Ему бесчисленных ударов слуг архиерейских те три удара, которые нанес Ему ученик Его своим троекратным отречением: Не знаю человека (Мф. 26, 72). Камень веры соделался камнем преткновения… Единственный камень, который распался еще раньше смерти Христовой, при троекратном отречении от Христа. Но ведь он сокрушился для раскаяния, чтобы затем исповедать Учителя. Некогда в пустыне жезл Моисея поразил камень; этот камень сокрушен взором Христа, но из того камня истекла вода, сладкая как мед, а теперь льются горькие слезы... Изшед вон плакася горько (Мф. 26, 75). Надлежит тебе, Петр, проливать безутешные слезы, но блажен ты, что так скоро раскаялся в совсем отречении. На один час ты согрешил – и всю жизнь оплакивал свой грех! О горе нам! Мы так скоры на всякий грех — и так медленны на раскаяние! Мы всю жизнь проводим в грехах — и не хотим плакать о них хотя бы один час! Петр кается и горько плачет – знак, что петел трижды возгласил. Утро. Наступает день… растворили двери претории Пилата, куда ведут со двора Каиафы связанного Христа, как преступника. Тяжко Ему было в руках священников, во дворах архиерейских, еще хуже – в руках язычников, в палатах властителей. О горе! Нет Ему нигде прибежища и помощи, везде – позор и мучения... Священники и миряне, иудеи и язычники, властители и рабы, судьи и воины, юноши и старики, вся «спира», весь народ – все осуждают Его, как преступника, требуют Его смерти, все кричат: Распни, распни Его (Лк. 23, 21). Предпочитают всем известного разбойника Варавву, а для безгрешного Иисуса – у всех одна мысль, один вопль: Да распят будет (Мф. 27, 22). Пилат изумляется этой злобе и желает знать, в чем состоит вина: Род Твой... и архиерее предаша Тя мне; что еси сотворил? (Ин. 18, 35). Что с тобой, Пилат?! Или ты единственный здесь, в Иерусалиме, чужестранец, никогда ничего не слыхавший о делах Иисуса из Назарета? Что еси сотворил? Изволь – я скажу тебе: слепым возвратил свет очей, прокаженных очистил, расслабленных воздвигнул с одра болезни, умерших воскресил, накормил голодных, научил заблудших. Вот Его вина! Что еси сотворил? Спроси народ, с восторгом внимавший Его проповеди! Спроси самарянку, которая по одному Его слову из блудницы стала целомудренной, спроси Магдалину, которая из грешницы стала равноапостольной, Закхея, который из корыстолюбца стал милостивым благотворителем, Матфея, который из мытаря сделался евангелистом, спроси Лазаря, которого Он воскресил – четверодневного мертвеца. Спроси детей иерусалимских, встречавших Его с ваиями и ветвями, с пением: Осанна! – Что еси сотворил? Да если б то было возможно, то с тобой заговорили бы об Его делах и море, и ветер, повиновавшиеся Ему, сами демоны – враги Его, исповедавшие Его Сыном Божиим! Что еси сотворил? Да спроси лучше, чего Он не сотворил! Если б ты имел разум, просвещенный высоким Богопознанием, я сказал бы тебе, что Он — то предвечное Слово Отца безначального, Имже вся быша. Он сотворил все, что ты видишь и чего не видишь, землю с ее растениями и животными, небо со звездами и солнцем, ангелов и род человеческий, да и тебя самого, Пилат! Одного только Он не сделал – греха! Греха не сотвори, ниже обретеся лесть во устех Его (1 Петр. 2, 22). Но ведь об этом ты Но ведь об этом ты и сам знаешь, громко возвещая вслух всего народа: Не обретаю в Нем вины! (Ин. 19, 6) Впрочем... беззаконны суды земные, неправедны приговоры сынов человеческих... Для оправдания человека далеко еще недостаточно одной невинности, если он попадет в руки неправедного судьи, который заботится более всего о своих интересах, который дрожит от страха, как бы не потерять ему благоволения кесаря... Безгрешного Иисуса подвергают бичеванию, и если бы спросить самого судью, за что, он ответил бы: за то, что не обретаю в Нем вины. О зрелище, достойное слез! Видеть Сына Божия, одевающегося в небесах светом яко ризою, обнаженным перед взорами воинов, ругающихся над Ним, и поносящих Его иудеев! Вот они вооружают свои бесчеловечные руки бичами – бьют, наносят удары, терзают пречистое тело Божественного Эммануила... Он содрогается, обливается потом, изнемогает от изобилия проливаемой крови... Разве не мне надлежало претерпеть все эти муки? Эти удары бичей не должны ли поражать мое тело, согрешившее тысячами грехов? Эти потоки крови не должны ли струиться из моего тела, чтобы омыть мою нечистоту? Ангелы, серафимы, поспешите, поспешите покрыть эти непорочные члены, скройте их от нечистых взоров нечестивцев! Но вот, я вижу, их покрывают червленой хламидой – воины надевают ее на Него, издеваясь над Ним, как над царем иудейским. Будто царскую корону, они возлагают на Него терновый венец, пронзающий и глубоко уязвляющий главу. Вместо скипетра дают Ему трость и, часто вырывая ее из рук Его, ударяют ею по голове. Преклоняют колена, ругаясь над Ним, как над безумцем, и приветствуют Его оплеваниями и заушениями: Радуйся, Царю иудейский! (Ин. 19, 3) Не ошиблись вы, нечестивцы, нет, не ошиблись. Представляя Его в насмешку ложным царем иудейским, вы сделали Его истинным Царем христиан. Царство Иисуса Христа – не царство от мира сего. Этому Царю, поруганному и измученному, мы поклоняемся, потому что это поругание и эти мучения – наше величие. Мы узнаем в Нем своего Царя в этой надругательской хламиде: это поругание – наша честь и слава. Мы чтим терновый венец Его, потому что скорбь и теснота – наш земной удел. Мы не желаем видеть у Него другого скипетра, кроме легкой трости, потому что не стремимся к тяжести земных отличий. (Намек на стремление папства к светской власти.) Воистину не ошиблись вы, нечестивцы! Вопреки себе – вы поставили Его Царем над полками мучеников, над сонмами подвижников, над собором всех ищущих Царства Небесного. Ах! Если бы вы узнали, что этому Царю, над Которым вы так издеваетесь, с готовностью будут поклоняться все цари земли!.. Знайте же, что под покров этой разодранной хламиды, которую вы надели на Него, соберутся на поклонение все племена земные! Знайте же, что эти острые терния, из которых вы сплели Ему венец, будут стрелами, поражающими врагов истинной веры. Знайте, что эта легкая трость, которую вы Ему дали, сокрушит иудейскую синагогу и храмы язычников! Разве не так, слушатели-христиане? Воистину Он – Царь, Коего мы – рабы. Царь страданий и долготерпения! Посмотрите на Него! Вот Он выходит, в терновом венце и багряной одежде, за ним – Пилат, который показывает Его всему иерусалимскому народу: Се, Человек (Ин. 19, 5). Удержите ваши слезы... Я не желал бы, чтобы вы плакали... Падите лучше ниц перед Царем нашим! Се, Человек! Отче Небесный, этот Человек, не имеющий теперь ни вида, ни доброты, ведь единородный Сын Твой, Которого из чрева прежде денницы родил Ты! Ангелы, архангелы, этот многострадальный Человек – Царь славы, Коему вы немолчно воспеваете победную песнь на небесах! Се, Человек! Предстаньте, пророки: вы узрите чаяние языков, Царя израильского, желанного Мессию. Где вы, апостолы? Посмотрите на своего учителя и Бога! Где ты, Мария, нежнейшая Мати, взгляни на Своего единственного дорогого Сына! Се, человек! Иереи, взирайте на вашего верховного Первосвященника! Девы, смотрите на своего Жениха, сироты – на Отца, заблудшие – на своего Наставника! Расслабленные, глядите на своего Целителя, грешники – на своего Спасителя! Смотрите, все христиане, мужи и жены, и приветствуйте Царя вашего: Радуйся, Царю, но не иудейский, а христианский! О, Божественный Спаситель душ наших, вечный Женише Своей Церкви, теперь Ты не имеешь ни вида, ни образа человеческого, но мы поклоняемся Твоему лику, мы целуем узы рук Твоих, нас освободившие. Ты поруган, избит, окровавлен, и все-таки Ты – Царь наш! Инаго разве Тебе не вемы! Се, Человек! Человек ли только, не Бог ли? Мы узнаем в Нем человека, взирая на Его страдания, но мы в то же время видим в Нем Бога, смотря на Его благодеяния. Человек и Бог вместе, потому что страждет и спасает! Но, милостивый Господи, умоляем Тебя – не довольно ли страданий? Зачем еще страдать? Предовольно для нашего спасения и той крови, которую Ты уже излил! Иисусе мой, не прогневайся на меня – я не отступлю от Тебя! О, если бы возможно было, я скрыл бы Тебя в глубину моего сердца... Ах, горе мне! Мое сердце осквернено грехами, и я трепещу, что Тебе, чистейшему, угоднее идти на крест, чем остаться в моем нечистом сердце! Пусть так! Но дай мне последовать за Тобой – с моими слезами и словом моим! И воистину крест — это смерть, на которую осудил Его Пилат: предаде Его им, да распнется (Ин. 19, 16). Со страшным воплем, с безумной радостью, среди бесчисленной толпы, иудеи выводят Его из претории Пилата. Воины возлагают на плечи Его орудие казни – древо крестное. Ведут Его по улицам иерусалимским и, измученного тяжкой ношей, обессиленного страданиями, обливающегося потом по всему лицу и кровью по всему телу, возводят на Голгофу, смачивают запекшиеся уста уксусом с желчью. Но уже немного жизни остается в страдальческом теле, и они спешат окончить свое беззаконное дело. Срывают одежды, повергают на землю, распростирают на кресте, пробивают гвоздями сперва правую руку, затем – левую, потом – обе ноги и наконец с тысячами ужасных криков и злохулений поднимают на высоту и ставят крест на Краниевом, т. е. лобном месте. Не довольно ли ужасов? Нет! В то же самое время распинают еще двух разбойников, одного по правую, другого по левую руку, дабы крайняя степень страданий не лишена была и крайнего бесчестия, дабы вдвойне страдали и тело, и душа! Ужасные муки жесточайшей казни распятия только тот и мог бы изобразить, кто имел бы терпение испытать их сам! Размышляя о святейшем теле Христа, священные богословы говорят, что оно превыше естества – не от крове, ни от похоти плотския (Ин. 1, 13), но от всемогущества Божия, от Духа Свята и от чистых кровей Приснодевы. Оно – Богозданное жилище светлейшей души, одаренной внутренним миром и внешними силами в дивном совершенстве. Потому, говорят нам, все муки, испытанные мучениками, взятые вместе, не могут сравниться даже с одним из тех мучений, которые вкусил Христос. Сверх того, при страданиях мучеников невидимо присутствовал Сам Бог и укреплял их Своей благодатью. Потому-то они часто ликовали среди пламени, радовались при убиении – как бы вовсе не чувствуя страданий или забывая о них. Но в страданиях, какие вкусил Христос, Бог оставил Его и как бы вполне от Него отступился, о чем, как бы воздыхая, говорит Сам Иисус: Боже Мой, Боже Мой, вскую Мя еси оставил?! (Мф. 27, 46) Небесный Отец оставил Христа, но не покинула Его возлюбленная Мать... Ах, христиане! Крест держит пригвожденного Христа за плечами Его. Присутствие сладчайшей Матери – другой для Него крест – перед очами Его... Стояху... при кресте Иисусове Мати Его (Ин. 19, 25). Она стоит, смотрит – не плачет, не выражает своих страданий, но молча держит в своем сердце тот меч, о котором предрекал Ей Симеон. Она стоит при распятии, как бы сама пригвожденная к кресту, и в то же время составляет как бы второй крест для Распятого... Но, о распятый Царь, не конец ли Твоему долготерпению? Не довольно ли для Тебя – пить смертную горькую чашу? Нет! – Жажду! (Ин. 29, 28). И вот Он вкушает уксус, смешанный с желчью, как бы последнюю каплю горькой чаши... Егда же прият оцет Иисус, рече: совершишася (Ин. 19, 30). Так, при Своей кончине, Он поступает, подобно благоразумному домохозяину. Почувствовав близость смертного часа, Он завершает дело учреждения Нового Завета и полагает конец Ветхому. Затем… прежде всего врагам Своим иудеям завещает прощение: Отче, отпусти им, не ведят бо, что творят (Лк. 23, 34). Распявшим Его воинам завещает Свои одежды, которые они и разделили между собой, бросив жребий. Не забывает доброго разбойника, молившего Его: Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии си, завещая ему рай: Аминь, глаголю Тебе, днесь со Мною будеши в раи (Лк. 23, 42–43). Уверовавшего в Него сотника награждает истинным Богопознанием: Воистинну Божий Сын бе сей (Мф. 27, 54). Возлюбленному ученику Своему Иоанну поручает попечение о Своей Матери: Се, мати твоя (Ин. 19, 27). Оставляет страдалице Матери, в помощь Ей, ученика: Се, сын Твой (Ин. 19, 26). Завещает Своим чадам христианам Свой крест, чтобы они носили его при себе и не расставались с ним в течение всей жизни. Небесному Отцу Своему отдает Свой дух — Отче, в руце Твои предаю дух Мой (Лк. 23, 46). Но и это делает с обычным послушанием — преклонь главу, предаде дух (Ин. 19, 30). И вот уже Ты мертв, безгласен, Божие Слово... Прекращаю не надолго и я свое слово, оставляю моих слушателей – размыслить в душе о Твоих страданиях и спострадать Твоему неизреченному долготерпению!