Свт. Иннокентий Пензенский / Проповеди (5)

СЛОВО В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ (Жить — значит ежедневно с усилием отражать нападения и стрелы врагов наших) В беззакониях зачат был и в грехах родила меня мать моя (Пс.50, 7),— восклицал царь и пророк Давид. Сердечное признание каждого христианина присваивает себе эти слова. Правда, что рождения во грехах никакой рожденный отрицать не может; впрочем, христианин знает, что живая вера и благие деяния, на основании заслуг Христовых, совершенно изглаживают пятно прародительское. Истинно верующий делается чище снега, его слух внимает веселию внутри себя, смиренные кости радуются. Любезные соотечественники! Если пламенная вера и благие деяния, с помощью заслуг Ходатая, разрушают положенную на нас печать смерти и от рождения греховного возрождают в жизнь новую, то родившаяся в этот день благочестивейшая государыня, достойнейшая матерь достойнейшего чада ее, щедротами своими к сирым, покровительством к беспомощным, кроткою снисходительностью к бедствующим, нежным состраданием к страждущим доказывает свое высокое возрождение. С этим светильником веры воззрим, слушатели, на самих себя. Многие из нас мало, иные совсем не имеют признаков той жизни, которую поручились в клятве вести перед Богом. Мы, зачатые в грехах, в беззакониях рожденные, избавлялись от ветхого человека, но и доселе еще носим его, даже любим, и, кажется, столь постоянно, что луч надежды к избавлению теряется во мраке ожесточения. Впрочем, между плевелами часто растет и пшеница. Может быть, и в сию минуту из чьего-либо сердца исторгается тайный вздох: Боже! Милостив будь мне, грешному (Лк. 18, 13), или, по крайней мере, есть еще те, кто ищет путь в жизнь вечную. Для этого им должно различать свойства жизни, которую они выбирают, и средства, приводящие на путь правый. Мы обыкновенно менее всего обращаем внимания на то, что ближе всего к нам. Все живем; но что такое жизнь наша, какой конец ее? Эти предметы столь же часто занимают нас, сколь часто обращаемся в самих себя. Все живем, и менее всего знаем, что такое жизнь наша. Знаем, может быть, только умственно, но сие знание есть не что иное, как возможность иметь огонь без теплоты и света. Жизнь есть искус, время, данное для испытания. Но, лучше, как говорит один Отец Церкви, жизнь есть непрестанная война. Жить — значит ежедневно с усилием отражать нападения и стрелы врагов наших. Надобно противостать сребролюбию, бесстыдству, гневу и тщеславию, бороться с плотскими восстаниями, с прелестями мира; и какое опасное борение! Дух человеческий, отовсюду окружаемый силой вражией, едва сопротивляется, едва не падает. Как только ниспровергнет сребролюбие, восстает похоть, как только обуздает ее, является тщеславие. Презревши тщеславие, встречается с самолюбием. Когда и ему откажет, то гнев распаляет его. Надмевает гордость, прельщает роскошь, ненависть возмущает его спокойствие, зависть расторгает узы дружества, вынуждается от него злословие, требуется клятва. Словом, мы стоим посреди мечей, отовсюду устремленных на нас врагами нашими. Такие-то опасности должно перенести всякому, кто вступает на путь правый. Но да не смущается кроткое сердце, устремляющееся на эту борьбу. Есть оружие, единым мановением низлагающее все усилия вражий. Только непрестанно должно быть в действии — упражнять тело, работать разумом, направлять волю к единому концу всех Желаний. Мы стоим посреди мечей, отовсюду устремленных на нас! Это домашний враг, вероломный изменник — плоть наша, сильнее всех вооружается на нас. Сии опасности, сии ужасы всегда будут нас преследовать, если господствование плоти не поработим под иго рабства. Порабощение плоти тем для нас тягостнее, чем продолжительнее ей рабствуем. Однако же столь скоро можно обуздать ее, сколь нечувствительно вкрадывается ее властительство. Первый и самый надежный шаг к господствованию ее над нами есть праздность, первое и самое сильное сопротивление плоти — занятие тела трудами. Продолжительный труд с обильными каплями пота воспрепятствует всем прихотям плоти. Земледелец, весь день раздиравший плугом ниву свою, утомленный от зноя и жажды, не будет суетиться о вечерних уборах, увеселениях, не помыслит о пышности и привлекательностях ложа. Воин, до истощения сил противоборствующий врагу, весь покрытый пылью, с потом смешанною, забывает все, всем пренебрегает, кроме сухого куска хлеба и для подкрепления сил краткого сна. Случалось ли и нам весь день провести в трудах или несколько раз обливаться потом? Если случалось, то мы знаем, что случается после трудов. Поверим, что трудолюбие, сократив изнеженность плоти, поработит ее под власть свою. Трудолюбие, я имею в виду, служащее не только в пользу собственную, сколько общественную и во славу Божию. Не думайте, чтобы какое-нибудь сословие могло извинять себя невозможностью заниматься трудами. Нет ни одной должности, которой бы точное исполнение не было сопряжено с трудностями. Сверх сего, истинное трудолюбие там только находит себе предел и невозможность, где опасается нарушить обязанности свои. Припомним, что полезные труды наши должны быть неусыпны. Плоть тогда только засыпает от власти своей, когда тяжестью трудов обременяется. Она, как злобный и хитрый неприятель, тогда лишь не воюет, когда оковы тяготят руки и ноги. К трудолюбию присоединяется последний отказ плоти — воздержание в пище и питии. Опытом изведано, что пресыщение побуждает к сладострастию, сладострастие родит бесстыдство, бесстыдство же — наглость. Отсюда все виды нечестия делаются позволительными и, наконец, обыкновенными. Напротив, строгая умеренность укрощает пожелания, дает свободу мыслям, оплодотворяет разум, возвышает дух. Да и какое скучное беспокойство — употреблять пищу и питие, многими трудами приобретенные только для того, чтоб в единую минуту усладить вкус и в тот же час превратить в мерзкую нечистоту! Если не отказать в этом плоти, алчной и властолюбивой, то надобно ей уже рабствовать. Чтобы не ослабли мышцы, обуздывающие плотские вожделения, в то же самое время должно быть собрание сил внутреннее, разум, непрестанно Богу работающий, воля, с пламенной любовью устремляющаяся к Отцу Небесному. Разум работает Богу тогда, когда поучается в законе Господнем, ищет средства укорить неукротимое плоти рвение, отвергает несправедливость ее требований, обнаруживает слепоту ее, пагубные следствия и непрестанно испытывает умерщвление ее оной. Работать Богу умом — значит, отвергнуть все мечтания, остроту и самонадеянность, сокрушенно возноситься до Голгофы и в ранах Распятого обрести успокоение от своих трудностей и скорбей. Это значит, по нынешнему времени, безумствовать. Мудрость, всеми обожаемую, променять на безумие креста, которую никто от князей века сего не понимает. Но скажут: "Есть ли возможность такая в нынешнее время? — говорить легко, судить обо всем можно, а исполнение того, о чем говорится, всякий оставляет другому". Это, к сожалению нашему, справедливо. Но тем-то мы и непростительны, что только все говорим правду да говорим. Видно, с того времени, как язык научился говорить несколько об истине, сердце совсем замолкло. Для сердца или, что то же, для воли нашей ни ныне, ни прежде, ни после никаких нет трудностей, никакой невозможности стремиться к естественному концу своему, кроме собственной изнеженности, кроме упорного ожесточения. Тот, Который кровью Своей омыл сердца наши, вчера и сегодня и завтра неотступно зовет нас: всякий день, — глаголет Он,— простирал руки Мои к народу непокорному (Ис.65, 2). Какой бы ты ни был грешник, еще Сам Бог зовет тебя; как Отец, простирает к тебе объятия Свои и называет сыном: «сын Мой, сын Мой! Прииди, Я сохраню тебя под кровом крыл Моих!» Когда зовет нас родитель или друг, мы идем, приглашают к пиршеству - спешим на оное, когда говорит человек, высший по званию, мы на все соглашаемся. Неужели, когда зовет нас Бог, мы должны сопротивляться? Мы все христиане, все желаем идти на голос этот. Но позвольте сказать, что это желание есть только отвлечение ума, движение воли, естественное свидетельство кроющейся в нас истины, признак веры, ее искра, которая иногда от дуновения ветра, от каких-либо побуждений возгорается, а при первом же встречающемся неудобстве погасает. Истинное желание прийти в объятия Отца Небесного должно быть постоянным и пламенным. Начало его есть сердечное прошение словами Иисуса Христа: Отче Небесный! Да будет воля Твоя (Мф.6, 10)! Свойство этого желания есть унижение в обращении, твердость в вере, целомудрие в словах, в суждении — правда, в делах — милосердие, кротость в нравах, неведение мщения, но великодушное перенесение обид, мир со всеми, даже и с врагами, от всего сердца любовь к Богу, которая любит и страшится Бога, любит то, что есть Отец, страшится того, что есть Бог. Любовь, таинственно соединяющаяся со Христом, ничего Ему не предпочитает, так как Он ничего не предпочел нам, низким и нечестивым. Это-то желание должно быть постоянным, пламенным. Постоянное для того, чтобы непрестанно трудиться в деле спасения, пламенное, чтобы преодолевать все препятствия. Постоянное, чтобы, в случае преткновения на пути, восставать и затем идти далее, пламенное воодушевлять себя упованием на заслуги Ходатая и молиться не языком только, но огненными устами сердца. Решительное и постоянное желание воли — поработить себе плоть, побудить разум работать Богу. Пламенное желание — презирать все мелочи, посреди которых мы стоим: и мир, и плоть, и диавола, непрестанно окружающих нас,— составит победу только знаменитейшей, торжество — славнейшим. Твердая решительность воли тайно беседует с Богом: "Господи! Все, чем тяготит мир, чем ни угрожает плоть, чем ни ужасает диавол, перенесу, чтобы дополнить лишение скорбей Твоих в теле моем"; пламенное желание вопиет: "Пусть пронесут имя мое как зло — это известная участь каждого христианина, пусть посмеются надо мной враги мои и ближние мои, я до тех пор не успокоюсь, пока буду искать Тебя, Сила и Крепость моя, пока внутреннего не услышу уверения: Готово сердце мое к Тебе, Боже! (Пс. 107, 2) Готово — приди и вселись в него". Этот голос желания есть голос сына, которому Сердцеведец внемлет с высоты своей. Бог внемлет человеку и дает власть безвредно наступать на аспида и василиска, попирать льва и змия. Это Тот, от Чьего слова: Это Я (Ин. 18, 6) — толпы вооруженных врагов падают ниц и рассеиваются; это Носящий всяческим словом силы Своей. Слушатели благочестивые! Нам известны печальные свойства жизни христианской. Также знаем и то, что учение Христово никогда не применяется к нравам времени. Что ж остается предпринять нам, что делать? Пусть это решит собственное произволение каждого. Я только присоединю: тот живет худо, кто всегда жить начинает. Аминь. Произнесено 14 октября 1808 года Оглавление СЛОВО В ДЕНЬ ТЕЗОИМЕНИТСТВА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА ПАВЛОВИЧА (Нечестие разливается всюду и, потопляя непорочность с добродетелью, угрожает страшными бедствиями) В эту минуту, слушатели, мы приносим жертву хваления Богу, ущедряющему на нас в благочестивейшем монархе и тезоименитом ныне благоверном Государе Цесаревиче и Великом Князе Константине Павловиче. К тому побудило нас спокойствие, которое до сих пор не прерывается в мирных селах и городах наших. Спокойствие, драгоценностью превышающее все блага земные, есть награда за благочестие или остаток милосердия, посылаемого на благих и злых. Кто знает, слушатели, может быть, и наше спокойствие есть последняя капля милосердия, за которой изольется чаша гневного мщения. По мере того, как умножается нечестие, иссякает милосердие. Умножение нечестия несомнительно, если во многих окружающих нас видны уже начатки беззакония. Эта душевная болезнь столько же прилипчива, сколько самая сильная зараза для слабого тела нашего. Она, внедрившись в одного человека, немедленно изливается на другого. Беззакония, услаждающие чувственность, лестные для слабости нашей, не могут начинаться и оканчиваться в одном сердце. Они удобно и неприметно заражают весь круг людей, в котором живет нечестивый. Благочестивые сыны России, любезного Отечества! Вы знаете цену спокойствия, печетесь о благосостоянии не только вашем, но и общественном, а потому для предосторожности в сохранении вашего спокойствия не утрудитесь вникнуть, сколь удобно нечестие одного сообщается другому, вместе с каким бедствием для ближних и для самого Отечества. Помышления сердца человеческого — зло от юности его (Быт. 8, 21). Семя запрещенного плода, падшее на сердце первого человека и проросшее в нем, не могло не пустить побегов своих на весь род человеческий. Дети родятся с теми же болезнями, с какими родители зачинают их. Зачатый в беззакониях, рожденный в грехах, как скоро начинает мыслить, желать и действовать, уже мыслит превратно, желает беззаконно, действует порочно. Младенец в пеленах, потом растущий перед очами родителей имеет склонности не свои, но отеческие, в самом начале стремящиеся уже ко злу — помышления сердца — зло от юности его. Строгое воспитание даже благочестивых родителей попечительными наставлениями, благоразумным побуждением, живым образцом, удобнее всего запечатлевающимся на юном сердце, этой пшеницей может только заглушить, а не исторгнуть плевелы прародительской склонности к нечестию. Но если этот строго воспитанный юноша вступает в свет — в толпу людей, мало пекущихся о благонравии, то благие наставления родителей остаются в стороне, плевелы снова подавляют пшеницу. Для него, по общему окружающих вкусу, добрая простота скоро покажется невежеством, целомудрие — неопытностью, скромность — диким свойством, воспитание родителей — воспитанием, для нынешнего времени совершенно неприличным. В самом деле, мир, собрание людей, только наружностью отличающихся друг от друга, а порочной жизнью и развратным сердцем совершенно подобных между собою, не может терпеть благонравия. В нем добродетель есть отрасль (если можно так уподобить), отрасль дальних стран, для которой несносен самый воздух. Она в первые минуты бытия своего среди язвительного дыхания нечестивых должна увянуть, потом засохнуть. Не потому ли апостол Павел так строго учит не смешиваться с миром, что если кто называясь братом, говорит он, остается блудником, или лихоимцем, или идолослужителем, или злоречивым, или хищником; с таким и не есть вместе (1Кор.5, 11)? Павел запрещает даже и есть вместе с явными нечестивцами. Что это значит? Видно, слабость человеческая, укрепляемая добродетелью, недолго может сопротивляться врожденному влечению к порокам, особенно в присутствии и усилении людей нечестивых. Апостол, зная свойства человеческие, ясно изобразил слабость эту, сказав: Не знаете разве, что малая закваска квасит все тесто? (1 Кор.5, 6) Неужели не знаете, что малое число нечестивых может всех вблизи находящихся склонить к нечестию? Квас заключает в себе много кислой остроты, которая скоро наполняет все собрание. Нечестие много имеет своей кислоты, также проницательной и острой, которую разливает на всех окружающих — все собрание людей квасит. Известно, что и беззаконные люди стараются иметь своих последователей, нечестие — своих поклонников, своих обожателей. Враг Божий и человеков, как лев, рычит, ища, кого поглотить. Нечестивый его слуга, его сын, как же не будет следовать господину своему, как же не будет рычать силой отца своего? Но, хотя бы мы не чувствовали насилия, влекущего нас к беззаконию, впрочем, находясь в обществе нечестивых, обыкновенно замечаем их пороки, мысленно исчисляем их. Между тем, неприметно сами себя извиняем в своих погрешностях, а таким образом позволяем себе большие. Если же уважаемое какое-нибудь лицо будет обезображено нечестием, если господин некоего числа люди, если властитель целого общества, даже если отец семейства будут заражены беззакониями, то погибли подвластные, погибло общество, погибло и семейство. Нечестие заразит сердца слабые. Пороки высших людей, возвышенных над прочими званием, не могут оставаться при них одних, хотя бы они того и не желали. Те, которые ищут их милостей, стараются согласовывать свои желания с желаниями высших, угождать их воле и, таким образом, следовать даже порокам их. Многие рабы даже хвалятся тем, что умеют в точности подражать какой-нибудь порочной страсти господ своих. Другие, видя беспечность своих властелинов, нечувствительно сами привыкают к беспечности. Прочие, желая соблюсти обязанность свою, нередко возбуждаются к негодованию, или злословию, или к неповиновению. Потому развратный господин может увериться, что рабы его, если не столько же, как он, то, по крайней мере, вполовину его, развратны. Нечестивый властитель сам себе может ручаться за большее число в обществе подобных себе, если не во всем, то, по крайней мере, в некоторых чертах нечестия. Отец семейства может быть точным изображением всего дома, всех детей, если только все им воспитаны. Насколько это удобно, слушатели: малая закваска квасит все тесто (1Кор. 5, 6), — настолько удобно и передается нечестие сердцам нашим! Что, если мало находится сопротивляющихся ему от мира? Ах, слушатели! Едва ли, к сожалению нашему, не доказывается это подражанием гнусному обыкновению в одежде, во вкусе, в словах, в обращении. Нечестие, подобно сильному стремлению многой воды, разливается всюду и, потопляя непорочность с добродетелью, угрожает страшными бедствиями. Любители обыкновений суетного мира, дополняющих успехи нечестия, достаточно почерпнули от потока этого или совсем погрузились в него. Жалкие! Неужели сами они не видят, что это есть собственное их бедствие, добровольное подвержение смерти не только телесной, но и душевной — вечной смерти, вечному лишению благ небесных?! Они знают, что нечестие есть повреждение ума и воли, есть произведение отца лжи, князя века сего, диавола. Знают, что оно основано на неправде, поддерживается хитростью и пронырством; знают, что нечестием сокрушают жизнь свою, что умножают горести и без того горестного состояния; что лишаются истинного благородства — честности, оставляют детям своим в наследство болезни, гнусный образ жизни, в наследство также и вечную смерть. Наконец, знают, что раздражают Бога и побуждают Его на скорое мщение. Боже мой! Знают все это, однако, за необходимое почитают продолжать нечестие. Какое миролюбцев ослепление! Какое бедствие! Но это бедствие не есть только их собственное, они не могут существовать без пагубы для всех окружающих. Кроме того, что нечестивые, дыша смертоносным воздухом, заражают ближних, они еще благо свое строят на бедствии сожителей. Завистливый никогда не успокаивается, видя соседа более, нежели он, состоятельным. Зависть шепчет ему: "Ты можешь пользоваться чужим, пользуйся, только умей скрыть". Делающий сделку, непрестанно ищущий себе прибыли, кого не обманет, кому не солжет, когда не стыдится жизнью своей обманывать и лгать Богу? Сребролюбец может ли распутать узел, запутанный неправдами? Может ли видеть истину, когда очи его ослепляются блеском серебра или золота? Самолюбивый, отличающийся каким-нибудь талантом перед прочими, чего не сделает в погибель ближнему, только бы угодить себе? Гордый непрестанно и весь болен. Каждое легкое, но неприятное ему прикосновение делает смертельную рану, за которую он готов всякому мстить, если можно, даже смертью. Богатый стяжание свое умножает бедностью весьма многих. Роскошный, пьющий драгоценность и сладость, едва ли не всегда пьет слезы ближних своих. Тщеславный герой ничем столько не насыщается, как погибелью нескольких тысяч людей или целого народа. А хитрые и злобные, сластолюбцы, клеветники, прелюбодеи... не для чего исчислять их злодеяния роду человеческому. Нет бедствия, нет обиды, нет оскорбления, причиняемого нам ближними, которых бы не был виною нечестивый. Гроб открытый — гортань (Пс. 5, 10) нечестивого; яд аспидов под устами его (Пс.139, 3); преседит в ловительстве с богатыми, чтоб убить неповиннаго (Пс.9, 29), и ловит в тайне, как лев в ограде своей, чтобы схватить бедного (Пс.9, 30), ноги его спешат на пролитие крови (Прит. 1,16). Вот черты нечестивых, черты, не человеком изображенные, но Духом Святым. Подлинно, слушатели! На что не решится, на что не отважится тот, который отважился презреть закон природы и совести, голос Церкви и живого Бога? Есть в некоторых пагубное ослепление — думать, что нарушение закона Божия не есть еще нарушение закона гражданского; но если всякий закон в христианском обществе основывается на законе Божием, то помыслите, слушатели, может ли не рушиться огромное здание при нарушении основания? Основание закона гражданского раскопано, нарушено. Может ли самый закон остаться целым, ненарушенным? Конечно, страх суда, ополченного строгим мщением против нарушителей закона, удерживает нечестивого в пределах, законом предписанных каждому гражданину. Но сей страх удерживает от законопреступления только явного. Если же нечестивый питает себя надеждою скрыть преступление от блюстителей закона или сами блюстители мало пекутся об изыскании законопреступника, то закон гражданский почитает он за паутину, удерживающую в пределах своих только слабых, робких и низких людей. Тогда нечестивому закон есть беззаконие его, или нарушение прав общественных. Если бывает нужно, он употребляет закон средством для лучшего притеснения невинных, для большей запутанности истины, удобнейшим средством к удовлетворению непотребным страстям своим. Верность в обязательствах, исправность в договорах для нечестивого гражданина есть не что иное, как надежное искусство обманывать и лучше придавать лицемерию вид истины. Любящий другого исполнил закон (Рим.13,8). Так свидетельствует Писание. Без любви никто и никогда в строгости не исполнял никакого закона. Но какая любовь в сердцах, исполненных коварства и злобы? Какая любовь в тех, которые любят только пагубу, в которых действует, по словам Апостола, дух сопротивления, дух злобы? Да и к кому, когда они сами себе несносны? Ужасное ослепление, особенно для блюстителей закона, думать, что нарушитель закона Божия не может почитаться нарушителем закона гражданского. Такое мечтание принуждает их терпеть заблуждения, позволять малые пороки, наконец, послаблять злодеяниям. Между тем, кто не сознается, что терпеть заблуждения — значит, угнетать истину? Позволять малые пороки — значит, оскорблять добродетель? Послаблять злодеяниям — значит, приносить в жертву невинность? Это попущение не позволяет им видеть, сколь близко до того, что их власть сделается недействительною или суетным кумиром, отданным в жертву безумному нечестию? Премудрый царь давно научил нас, что развращенное сердце кует зло, умышляет зло во всякое время, сеет раздоры (Прит. 6, 14). В самом деле, кто дерзнет нарушить общественное спокойствие, кроме нечестивых граждан? Что бы побудило Саула искать жизни Давидовой, если б не было соревнования к славе? Кому свойственно вооружиться против отца кроткого и благочестивого, как разве не тщеславному Авессалому! Сверх того, бросьте легкий взор в бытописания, вникните, что было причиной возвышения государств и виною падения их? Ниневия, Вавилон, Иерусалим, греки и римляне, кажется, на развалинах своих, как бы на общей гробнице государств, оставили нам все единую, четкими буквами изображенную надпись: "Добродетель возвысила, нечестие нарушило их". Видно, сбылось над ними пророчество Писания: злодеяние ниспровергнет престолы сильных (Прем. 5, 24). Тот, без воли Которого не падает и волос головы нашей, перед Которым все обнажено и явно, неужели не видит разврата? Неужели не оскорбляется нечестием, пускающим стрелы на милосердие и правосудие Его? Неужели притеснение сирых, слезы бедных, обиды беззащитных, гонение добродетельных сокрыты от Бога, знающего все тайны сердец человеческих? Неужели впустую сказал нам Бог Всесильный: У Меня отмщение, Я воздам (Втор. 32, 35). Неужели Я не накажу? И не отомстит душа Моя такому народу? (Иер.5, 9) Нечестивые отсрочкой гневного посещения Божия, долготерпением, продолжающимся единственно для сохранения душ праведных или могущих вырасти среди терния мирского, или выросших, но еще не переселившихся в покой небесный, — этим, говорю, долготерпением успокаивают себя нечестивые среди всех беззаконий, среди всех зол и ужасов. Но мы знаем, слушатели, что праведная десница Божия само же нечестие обращает на уничтожение нечестия. Знаем, что Божие наказание за беззакония там уже началось, где заметны несогласия в семействах, раздоры в соседстве, где слышны хищения, грабежи, убийства. Где бедность и недостатки с часу на час умножаются, где некоторые сословия уже теснотою питаются. Где, хотя с самым спасительным намерением, проливается кровь человеческая. Как нам не верить, что если умолкает голос земного правосудия, то это предзнаменует близкое откровение правосудия небесного на земле. Бог наш сказал устами пророка Иеремии: утучнились и ожирели, преступили всякую меру во зле, не разбирают судебных дел, дел сирот; благоденствуют, и справедливому делу нищих не дают суда. Неужели Я не накажу? И не отомстит душа Моя такому народу? (Иер.5, 28) О горе, город нечестивый! Я, Господь, Я говорю: приду, и сделаю, и не отменю, и не пощажу, и не помилую. По путям твоим, и по делам твоим буду судить тебя (Иез.24, 14). Суд Божий сотворит на земле ужас и страх: разорится город, разрушится громада государственная и в развалинах своих погребнет нечестие. Любезные соотечественники! Мы до сих пор избавлены от таких ужасов. Еще благое небо посылает на нас щедроты свои. Но что последует с нами, если, примечая быстрый ход нечестия, великие успехи его, на все будем взирать хладнокровно или сами содействовать усилению нечестия? Да не будет, да не будет! Но, вознося на алтаре этом молитвенный фимиам к Престолу Всевышнего о благоденствии блюстителей спокойствия нашего, очистив руки и сердца, обратим их с детскою простотою к Отцу небесному: «Отче наш! Хлеб Твой небесный Дай нам сегодня. Как дети просим от Тебя хлеба — мирного спокойствия. Сотвори, да хлеб этот подкрепит силы наши к одолению нечестия». Аминь. Произнесено 21 мая 1809 года. Оглавление Слова и речи, произнесенные на разные случаи Оглавление Слово по избрании судьей от Санкт-Петербургского дворянства (Об обязанностях судей судить со страхом Божиим) Итак, да будет страх Господень на вас: действуйте осмотрительно, ибо нет у Господа Бога нашего неправды, ни лицеприятия, ни мздоимства. (2Парал. 19, 7) Слова эти заимствованы из уст царя Иудина, поставившего судей в крепких городах своих, и к вам, избранные судьи, обращаются. Иосафат открыл судьям, с одной стороны, величие суда, по которому входят они в права Божий над людьми; ибо суд их наименовал Господним, С другой — опасность унизить это величие неправдой, свойственною человеку, превратить права Божий перед людьми по требованиям человеческим и омрачить суд мздоимством. А потому, чтобы вразумить их, как стоять на такой высоте и не колебаться, как соблюдать права Божьи над людьми и не оскорблять Бога и людей, указал способ совершать все в безопасности, сказав: Итак, да да будет страх Господень на вас: действуйте осмотрительно! Он один удержит вас от неправды, защитит от лица сильных, отвратит от корысти, так как нет у Господа Бога нашего неправды, ни лицеприятия, ни мздоимства. Тот же высокий подвиг суда предстоит вам, слушатели судьи, и те же опасности, какие судьям Иудиным. До сих пор те же страсти обременяют землю и сердца наши, которые обременяли древних предков. На земле, растленной беззакониями, под небом, еще поражающим проклятиями, от семени греха нельзя ожидать плодов правды и бесстрастия. Следовательно, и ныне есть тот же путь суда — в безопасности от страстей, который показан судьям древним: только страх Господень может сохранить от неправды, от лицеприятия и принятия мзды. Итак, да будет страх Господень на вас: действуйте осмотрительно! Да не смущается сердце ваше, что страх полагается в начале путей ваших. Он не есть скорбь, потрясающая душу, чтобы низвергнуть ее в отчаяние, но есть начало покоя, ибо от него рождается бесстрастие. Оно есть начало премудрости, которой просил царь Израилев, дабы судить народ Твой праведно (3 Цар.3, 9). Свойство этого страха, если можно изъяснять тайны небесные земным языком, есть свойство Жизни ангелов, которые в пламенной любви трепещут перед величием всемогущего и правосудного Бога. Происхождение этого страха не должно искать на земле между делами рук и сил человеческих — он с неба приходит на землю и есть Дух от дыхания Вседержителя так, как нисхождение его на судью кроткого описывает пророк: И страхом Господним исполниться, и будет судить не по взгляду и не по слуху, но будет судить по правде (Ис.11, 3-4). Этот страх да будет на вас, слушатели! Судья, принимая суд над подобными себе, дает обещание судить в правде. Но без страха Божия вся правда его есть тайное или явное пристрастие к самому себе. Ибо тогда он более всего боится себя, т. е. своих невыгод. Или, по-видимому, ничего не боится, но в таком случае всем должно его бояться, как врага всякой правды. Око судьи, даже проницательного, не освещенное светом Божьим, еще темно, хотя бы просвещено было многими законами человеческими, потому что еще возмущается удовольствиями, ослепляется вожделениями. Суд естественный, сколько бы ни утверждался на законах, еще колеблется от вражды и дружбы, уклоняется на сторону своих нужд и выгод, изменяется по временам и желаниям. Оправданием своим он не успокаивает судимых, и обвинением не устрашает их. Тогда законы только скрывают или защищают недостатки судьи, а не удовлетворяют судимых. Тщетно мы будем надеяться, что ищущий правды своими силами найдет ее, по крайней мере, по указанию сердца. Сердце человека, не сокрушенное страхом Божьим, страшно не только в судье, но и во всяком человеке, если будем взирать на него очами Сердцеведца. Из сердца исходят помышления злые, — говорит Он,— прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, лесть, завистливое око, богохульство, гордость, безумство (Мк.7, 22). Если не все эти ужасные черты внутреннего безобразия вмещаются одновременно в каждом неочищенном сердце, то, по крайней мере, многие. Надежда правды в суде несомненна только тогда, когда судью одушевляет дух страха Божия. Страх Господень чист (Пс.18, 10), следовательно, чисто и сердце, им охраняемое. Этот страх, как страж, стоит при вечных вратах души нашей, чтобы сохранить чистоту ее. Как херувим, с пламенным оружием стережет ее от повреждения, отсекает каждую беззаконную мысль, как скоро она является. Опаляет или совсем сжигает каждое хотение, которое рождается от плоти и крови. Страх Господень есть сила божественная, подаваемая душе человеческой. Он, как свет от Отца светов, освещает внутреннюю мглу души нашей. Как теплота от беспредельной любви, согревает холодность нашу к истине. Как огонь от огня всесожигающего, разрушает и истребляет все преграды к правде, и в то же время воспламеняет все желания сердца к непрерывному действию, к терпению и ревности по правде. Таким образом, страх Господень человека — судью творит орудием Божьим перед людьми, устами судьи изрекает суд Божий на людей, руками его подает или отнимает спокойствие граждан, мечем его карает или защищает судимых. Страх Господень все творит в любви, трепещущей перед величием праведного Судьи-Бога и, однако, так возвышает судию-человека, что присваивает ему даже имя Бога (Пс.81, 1), дабы явить на земле царство и славу Божию. Этот страх да будет на вас, судьи! И храните и творите! Другая опасность в суде, от которой царь Иудейский предостерегает судей своих, есть лицеприятие. Никто не терпит лицеприятия, но, без страха Божия, почти столько же лицеприятелей, сколько судей. Пока мысли и желания наши так пригвождены к земле, что все надежды наши не простираются далее земли и основываются только на силах человеческих, до тех пор судом нашим управляют люди, а не закон и истина. Тогда наша польза или вред, сила судимых или бессилие решат всякое дело. С этой слабостью, если приступим к суду над сильными земли, то, боясь их сил или надеясь на их благоволение, ослабляем силу закона в пользу их. Если приступим судить наших знакомых, то обязанности судии превращаем в обязанности ходатая и в законе ищем защиты беззаконию любимых нами людей. Если же будем судить наших врагов или оскорбителей, то, вместо судьи, делаемся их гонителями, хотим карать их прежде суда, или в том же законе, где они ищут защиты, мы ищем им обвинения. Но пусть это малодушие свойственно душам малым и низким. Есть другая слабость душ, почитающихся великими, которая носит тоже имя лицеприятия: защищать на суде сирых и вдовиц, ходатайствовать о бессильных и беспомощных, подлинно, есть дело великое, но отступать для них от истины, искать им защиты, когда закон не защищает их, искать помилования, когда закон не милует, есть лицеприятие. Ибо отступлением от правды для человека ставим правду ниже человека. Впрочем, и то есть уже лицеприятие, когда мы праведно осуждаем преступления, но в отсутствии преступника, чтобы скрыть руку, написавшую осуждение. А общество праведно осудит нас в лицеприятии. И тогда, когда мы, облеченные силою законов, будем молчать, когда надлежало бы говорить о законах, или будем говорить о них в домах наших к уху, когда надлежало бы проповедовать их на крышах. Для избежания от этого осуждения не довольно страха законов царских, которые связывают только руки и язык, но не ум и волю, не довольно сил рассудка, который ослепляет страсти. Не довольно всего нашего желания, которое непостоянно и нетерпеливо, будучи же обращено само в себя, во всем и везде только себя любит и только себя ищет. Следовательно, для избежания лицеприятия нам должно избежать самих себя, т. е. любви к себе, ибо от сего корня растут все страсти. Должно стать выше всякого земного страха, чтобы ни для чего земного не отступать от закона, ни в каком случае не взирать ни на какое лицо, взирая на одну истину. На этой ступени беспристрастия можно поставить один страх Божий. Боящийся Бога не боится ничего человеческого: Господь Спаситель мой,— сказал один из боящихся,— кого убоюся? (Пс.26, 1) Господь мне помощник: что сделает мне человек? (Евр.13, 6) Страх Господень ставит нас в присутствие Бога всесильного и справедливого, Бога богов и судей. И, чтобы приблизить нас к Его неприступному величию, страх держит перед Его лицом, перед лицом, видящим каждую мысль нашу, слышащим каждое ее движение, перед лицом страшным и праведным, утверждающимся, однако, внутри души нашей. Кто перед этим лицом в душе своей дерзнет мыслить неправедное, и какое лицо человеческое может скрыть нас от этого лица всевидящего? Чем постояннее пребывает дух наш в этом Божественном ужасе, тем безопаснее взирает на все земное. Этим страхом укрепленный Пророк без страха всюду свидетельствовал истину: буду говорить об откровениях Твоих перед царями, и не постыжусь (Пс.118, 46). Этим же страхом одушевлены были бесстрашные проповедники Иисуса Христа, возвещая о Нем на сонмах и сборищах, перед царями и владыками, среди мучений и смертей. Они не боялись людей, убивающих тело, души же не могущих убить (Мф.10, 28). Не боялись ничего, кроме истины, и никого, кроме Бога. Этот спасительный страх да будет на вас; и храните и творите! Если бы судьи всегда были одушевляемы этим страхом, то никакая корысть не отягчала бы их рук и совести и никакая мзда не входила бы в судилища. Без страха Божия корысть в суде есть бог, которому служат судьи и судимые. Этот бездушный истукан иногда не может даже скрыть гнусности своей от судьи, но, владея его сердцем, управляет судом. Хитрость виновных, дабы избежать законной строгости, изобрела столько корыстей, сколько судьи имеют прихотей. Оправдание на суде они покупают не всегда серебром и золотом, но иногда похвалами, иногда боязнью и ласкательством, иногда увеселениями и пиршеством, а иногда слезами и сетованием. Каждому судье приносят свою корысть и каждому его идолу свою жертву; мудрый и терпеливый судья, наконец, уловляется корыстью. Пока истинный Бог не сокрушит всех идолов в нашем корыстолюбивом сердце, до тех пор мы невольно любим приношение жертв, любимых нами. Те, которые живут на земле для земли и чувств, рано или поздно пленяются корыстью земной и чувственной; а живущие на земле для неба пренебрегают всеми корыстями: у Бога нашего нет мздоимства. Поэтому Валаам, исполненный страха Божия, не принимал никаких богатых обещаний царя земного, чтобы не оскорбить Царя Небесного. Если даст мне Валак, — отвечал он царю через посланников,— Если даст мне полный дом свой серебра и золота, не могу преступить повеления Господа Бога (Числ.22, 18). Эту же крепость в страхе Божьем соблюдал судья и первосвященник Израилев. Всю жизнь творя суд над Израилем, он в конце Дней своих засвидетельствовал чистоту суда от мздоприятия перед всем Израилем: Вот я, — говорит он ко всем мужам Израилевым,— вот я! Свидетельствуйте на меня перед Господом: у кого взял я вола, или осла, или кого обидел, или кого притеснил, у кого взял дар (1Цар.12, 3). Всеми силами укрепитесь, слушатели, в страхе Божием; он укрепит вас в чудном могуществе отвергать всякое приношение, хотя бы величием равнялось оно царской палате, полной серебра и золота. Сохраните постоянно любовь к справедливой любви всемогущего Бога — она сохранит вас в правде и преподобии истины, которыми оправдаетесь перед судом Божьим и человеческим. Страх Господень, или Сам Господь, творит сердце судьи таким чистым, что судья всю жизнь отрясает руки от даров, а мысли от вожделений. Наконец, страх Господень открывает судье, что всякая и малейшая в суде мзда есть часть цены за невинную кровь, пролитую на кресте. Если и ныне серебренники считаются в суде за истину, то и ныне оценивается Тот же неоцененный Ходатай истины, Иисус Христос, в меньшей братии Своей. И этот страх Иисуса Христа да будет на вас: и храните и творите! В этот день вы даете обещание в верности служения вашему Богу, отечеству и монарху. Вверившие вам суд над собой вас самих вверили суду Божию. Таким образом, поставили вас перед Богом для принятия от него суда и правды себе через ваши уста и руки. Сколь велико и славно, столь же опасно и страшно дело суда, которое вы на себя приняли! Отныне да воскреснет страх Божий в умах и сердцах ваших и руководит вами по опасным стезям суда в безопасности от неправды, лицеприятия и мздоимства! Прежде в тесноте и скорбях своих вы могли прибегать к судьям и закону и у них искать помощи и силы. Ныне законы требуют вашей силы и помощи, а вам самим Господь Сил да будет прибежище и сила и помощь (Пс.17, 23)-Аминь. Произнесено 25 января 1818 года