А.Ф.Лосев. ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ЭСТЕТИКИ. ВЫСОКАЯ КЛАССИКА (19)

§7. Ораторское искусство

1. Значение Платона в теории ораторского искусства

После поэзии естественно обратиться к ораторскому искусству, или красноречию, к тому месту, которое здесь Платон занимал. Обычно Платона ставят весьма высоко как философа, а его эстетику излагают слишком абстрактно. Поэтому в трудах по философии и эстетике Платона риторика обычно отходит на второй план. Тем не менее сам Платон был беллетристом ничуть не менее, чем философом, и в своей эстетике ставил красноречие почти на первое место. Это объясняется и тем, что Платон был именно античным философом, и его личными склонностями.

а) Античная философия, да, пожалуй, и вся античная литература, можно сказать, пронизана элементами красноречия и, во всяком случае, без них немыслима. Античные философы были весьма глубокими мыслителями, но они также любили поговорить, любили красное словцо, и часто даже простую речь о простых предметах превращали в красноречие, весьма изысканное и изощренное.

Досократовские мыслители вообще были полуфилософами, полупоэтами, и К. Йоэль был, вероятно, прав, когда доказывал, что вся досократовская философия есть просто отдел лирики, (лирики, разумеется, не в нашем, а в античном смысле слова).

У Платона иной раз целые произведения только и состоят из речей. Такова прежде всего "Апология Сократа", таков "Пир", таково многое в "Протагоре", "Федре" и "Государстве". Речи Платона – это предмет целых исследований и целых обширных диссертаций. Самый диалог Платона является часто диалогом только формально, а на самом деле, если исключить малозначащие вопросы или ответы, многие диалоги Платона тоже являются речами или собранием речей.

В своем искусстве красноречия Платон был, безусловно, виртуозом. Он нисколько не уступал здесь общепризнанным греческим ораторам. Ни "Апология Сократа", ни "Федр", ни "Пир" даже и формально не являются диалогами. В "Апологии" вообще нет ничего, кроме трех речей. "Федр" фактически является трактатом по теории красноречия, а содержащиеся здесь три речи о любви являются только примерами ораторского искусства. "Пир", если не считать ничтожных по своим размерам вступления и заключения, тоже состоит из семи речей, причем речи эти настолько красивы, настолько изобилуют ораторскими приемами, настолько оригинальны, утонченны и изысканны, что и они заслуживают специальных исследований.

б) Наконец, если досократовских мыслителей необходимо считать полуфилософами, полупоэтами, то софисты вообще известны как ораторы; критиковавший их Сократ тоже вносил в античную философию тот драматический, разговорный и диалектический элемент, который вошел во всю античную философию в качестве ее центральной черты. И вообще вся античная философия и эстетика немыслимы без восторженных разговоров, нескончаемых споров и изощренного красноречия, так что плох историк античной философии и эстетики, который понимает античную мысль на манер новой европейской систематики и абстрактного мышления. Самый абстрактный греческий философ Аристотель увлекался поэтикой и риторикой нисколько не меньше, чем Платон и все другие античные мыслители. А такие возвышенного типа идеалисты, как неоплатоники, никогда не писали только отвлеченно. Их речь почти всегда полна агитации и пропаганды. Они часто комментировали других философов, а это тоже приводило их к неизбежному диалогу с этими философами.

Даже такой отвлеченный философ, как Плотин, при изложении своих мыслей часто задает вопросы сам себе, как бы сам с собой беседует, как бы сам себя агитирует. Многие неоплатоники излагали свои философские мысли то в виде писем, то в виде молитв, то даже в виде самых настоящих стихотворений.

Начиная от Гомера, у которого имеется не только масса речей, но и эти речи занимают у него по нескольку страниц в наших изданиях, и кончая Юлианом или Проклом, вся античная литература оказывается пронизанной и наивным красноречием, и искусственной риторикой, и эпистолярным жанром, и изящными стихами (которым отдавал большую дань, между прочим, и сам Платон), и гимнами. Поэтому нет ничего удивительного в том, что также произведения Платона все пронизаны красноречием, причем весьма талантливым, а его теоретическая философия и эстетика вся пронизана теорией ораторского искусства. Платон – это один из виднейших античных ораторов, а его эстетика – одна из виднейших античных теорий красноречия.

И можно только пожалеть, что до сих пор философия Платона, эстетика Платона и его теория ораторского искусства все еще излагаются отдельно, независимо одна от другой, все еще не излагаются как единое, синтетическое целое и все еще излагаются отдельными исследователями, как будто бы это были действительно отдельные и не связанные между собою филологические дисциплины.

в) Итак, можно и нужно говорить не только о риторических теориях Платона, но и об его собственном риторическом творчестве. Платон сам является выдающимся античным оратором.

Некоторые необходимые сведения об ораторском творчестве Платона можно найти уже в старой литературе о Платоне55, хотя, повторяем, ораторское творчество проявилось у Платона, во-первых, в чисто ораторском изложении мифов и, во-вторых, в том, что можно назвать речами в собственном смысле слова. . Что касается первой области, то сейчас мы только перечислили эти знаменитые платоновские мифы-речи: о Прометее и Эпиметее (Prot. 320 d – 322 а), об Эросе (Conv. 203 b – 212 с), о подземном мире и круговращении душ (Gorg. 523 а – 526 е), (Phaed. 107 с – 108 с; Phaedr. 246 а – 249 d; R. Р. X 614 b – 621 d), об Атлантиде (Tim. 20 d – 25 d; Critias. 108 e – 121 с), о мировых периодах (Politic. 268 d – 270 b).

Что же касается речей Платона в обыкновенном смысле слова, то И. Новак56 различает у Платона подлинные речи и речи подражательные. К подлинным речам И. Новак относит две сократовские речи в "Федре" (Phaedr. 237 а – 241 е, 244 а – 257 b, в противоположность речи Лисия в том же диалоге (Phaedr. 231 а – 234 с), речь Сократа в "Пире" (Conv. 199 с – 212 с), пародийную речь в "Менексене" (236 d – 249 d) и отчасти "Апологию Сократа". Подражаниями речей являются, по И. Новаку, первые пять и последняя речь в "Пире", речи в "Протагоре", "Теэтете" (166 а – 168 с) и отчасти речь в "Менексене". Не входя в анализ всех этих речей, мы можем сказать только о речи в "Менексене", а именно то, что она действительно производит некоторого рода двойственное впечатление. С одной стороны, произносящий эту речь Сократ подражает, как он говорит, своей учительнице Аспазии и своему учителю музыки Конну (235 е – 236 а), да, кроме того, эта речь мыслилась как речь, произносимая на традиционном ежегодном траурном празднестве в честь афинян, павших на войне.

С другой стороны, однако, Платон явно имеет в виду осмеять в этой речи привычку тогдашних изысканных ораторов чересчур украшать свою речь, вопреки ее логической последовательности и с приведением путанных исторических фактов. Одна эта речь в "Менексене" является в науке самым настоящим предметом риторического исследования.

Недаром Цицерон (De offic. I. 4) признает, что Платон, вообще говоря, был бы крупнейшим оратором, если бы посвятил свое творчество ораторскому искусству57. Этого же мнения придерживались и многие позднейшие античные авторитеты вроде Дикеарха, Дионисия Галикарнасского, Плутарха, Диогена Лаэрция и других.

2. Отдельные суждения

Прежде чем заняться двумя основными диалогами Платона, посвященными теории ораторского искусства, именно "Горгием" и "Федром", упомянем некоторые отдельные суждения его о риторике.

а) Уже в "Апологии Сократа" (17 а-с) Сократ говорит о силе ораторского искусства, различает его хорошие и дурные стороны, боится, чтобы судьи не приняли его за оратора, и убеждает их в том, что он вовсе не оратор, который гоняется за украшениями речи, но что он будет говорить простыми, безыскусственными и правдивыми словами.

О том, что оратор должен держаться только правды, Сократ в этой речи говорит еще раз (18 а), так что, по его словам (24 а), один из его обвинителей, Ликон, будет даже мстить ему за то, что он, Сократ, не оратор.

В другом месте (Menex. 235 е – 236 а) Сократ называет своей учительницей Аспазию, жену Перикла, научившую его говорить не хуже, чем если бы учителем его был Антифонт. Едва ли это заявление Сократа нужно считать ироническим. Он нисколько не гнушался быть учеником женщины, как это мы знаем по его речи в "Пире", где своей учительницей теории любви он называет Диотиму из Мантинеи.

б) Среди искусств, которые научают складывать звуки в слоги, слоги в слова, слова в предложения и т.д., Платон (Crat. 425 а) называет именно красноречие. Оратор убеждает толпу, в то время как обычный собеседник убеждает только одного (Alcib. I 114 с). Ораторы часто "дышат ветром политики и не имеют знания о наилучшем" (Alcib. II 145 е).

в) О том, что ораторское искусство часто мыслится как весьма изысканное и украшенное, видно из слов Сократа, изображающего ораторов при погребении мертвых (Меnех. 234 с – 235 с) :

"А будут хвалить мужи мудрые и хвалящие не наобум, но приготовляющие речи задолго; и хвалят они так хорошо, что говорят все, что к кому идет и не идет, и, как-то изящно расцвечивая речь словами, обвораживают наши души. Они всячески превозносят и город, и умерших на войне, и всех прежних наших предков, и нас самих, еще продолжающих жить, так что хвалимый ими я, Менексен, сильно возношусь духом и каждый раз, слушая их, стою как очарованный: мне представляется, что в ту минуту я сделался и больше, и прекраснее. Речь и голос говорящего такою флейтой звучат в ушах, что едва на четвертый, или на пятый день я бываю в состоянии опомниться и почувствовать, где я на земле, а до того времени думаю только, не на островах ли я блаженных душ. Так ловки у нас риторы".

г) В "Кратиле" (398 de) этимология слова "герой" производится либо от слова "эрос" (имеется в виду любовь между бессмертными и смертными), либо от слова "eirein" ("говорить"), если считать, что все герои являются "мудрецами, искусными риторами, а к тому же и диалектиками, умевшими ловко ставить вопросы". Следовательно, здесь проскальзывает мысль о том, что риторы, или ораторы, имеют своего рода героическое происхождение.

д) Правда, различаются разные типы ораторов, "Когда рассуждаешь об этом предмете с одним из народных ораторов, – вдруг слышишь от него такие же речи, какие услышал бы от Перикла или другого красноречивого мужа. А если спросишь его о чем-нибудь кроме того, то он, как книга, не в состоянии ни отвечать, ни говорить. Потом, хоть слегка наведи речь на сказанное им, – он, как медь, зазвучит и дотоле не умолкнет, пока кто-нибудь не прервет его. Так бывает с ораторами; вы спросили их слегка, а они растянули вам речь стадий на двенадцать" (Prot. 328 е – 329 а).

е) Особенно много достается от Платона тем из риторов, которых тогда называли софистами. Целый диалог "Евтидем" посвящен у Платона изображению двух таких болтунов и пустословов, Евтидема и Дионисиодора, которые всегда берутся доказывать любую ложь в виде истины и любую истину в виде лжи.

Всякий, кто хочет узнать мнение Платона о софистическом красноречии, должен внимательно проштудировать этот диалог. Мы ограничимся здесь приведением только некоторых мест.

"Это удивительные люди! Впрочем я еще не знаю, что сказать. К какому роду людей относится тот, кто подошел к тебе и порицал философию? Ритор ли он, то есть один из тех, которые сами умеют подвизаться в судилищах, или сочинитель речей, только высылающий риторов в борьбу и вооружающий их своими речами? О, менее всего ритор... Я не думаю даже, чтобы он когда-нибудь приходил на судилище; однако же слывет, говорят, человеком сильным в этом деле и сочинителем сильных речей..." (305 b-с). "Это те, которые, по словам Продика, стоят на середине между философом и политиком и почитают себя мудрее всех, чтобы быть и казаться мудрецами, особенно в глазах народа, так что, по их мнению, никто, кроме философов, не мешает им пользоваться всеобщими похвалами. Они думают, что если бы последних выставить как людей ничего не стоящих, то победа и венец мудрости уже без всякого сомнения принадлежали бы им. Пусть они в самом деле мудры; но, захваченные в частных рассуждениях, верно будут ощипаны Евтидемами. Впрочем, эти люди и справедливо называются мудрецами: они заимствуют нечто от философии, нечто от политики, и как то, так и другое – не без основания. А заимствуя сколько нужно из обеих областей, наслаждаются плодами мудрости без труда и опасности" (305 с-е).

Такого рода негодные ораторы, конечно, всячески себя защищают. Продолжаем из "Евтидема" (284 а-с):

"И дело, о котором говорится, вероятно, есть сущее особое, отличное от другого? Без сомнения. Стало быть, говорящий о нем, говорит о сущем? Да. Но говорящий о сущем, говорит сущую истину. Следовательно, и Дионисиодор, поскольку он говорит о сущем, говорит истину и нисколько не лжет на тебя?.. Но кто говорит об этом, тот говорит не о сущем. Да не-сущее разве не то, чего нет?.. Конечно, то, чего нет. И не в том ли состоит не-сущее, что оно нигде не существует? В том, что нигде. А можно ли совершать что-нибудь с тем, что не существует?.. Не думаю... Что же, ораторы, говоря к народу, ничего не совершают? Совершают... А если совершают, то и делают? Конечно. Поэтому говорить – значит, совершать и делать?.. Стало быть, никто не говорит о том, чего нет; ибо иначе можно было бы и делать то, чего нет. А ты уступил, что не-сущего делать нельзя. Итак, все, что говорит Дионисиодор, есть истинное и сущее".

Здесь происходила путаница со словом "сущее". В одном случае оно понимается как только мыслимое и выдуманное, а в другом случае – как действительно отражающее реальные вещи и события.

Из того, что слова выражают ту или иную осмысленность, делается вывод, что они всегда выражают обязательно ту или иную реальность. А отсюда, в порядке логической ошибки, делается заключение, что и всякий говорящий, то есть всякий оратор, всегда говорит нечто сущее и истинное. Этим Платон доказывает глупость или намеренную лживость софистического ораторского искусства.

Можно привести еще и другое аналогичное опровержение софистического красноречия. В том же диалоге Платон (306 а-d) убедительно доказывает, что софистическое красноречие, мысля себя посередине между философией и политикой, фактически оказывается хуже и того и другого. Логическую путаницу терминов у софистических риторов нетрудно подметить и здесь.

У Платона (Theaet. 177bc) говорится также и о том, что софистические ораторы "если должны бывают в частном разговоре дать и принять отчет в том, что порицают, и хотят мужественно выдержать беседу долгое время, а не убегают малодушно, то, странно, им наконец не нравятся собственные их речи, и то, что риторика как-то увядает, так что они оказываются ничем не лучше их детей".

Те, кто в молодости много занимался философией, начиная говорить на суде, кажутся смешными ораторами; а успех имеют те, кто в молодости не привык рассуждать, а ограничивается только голыми фактами, да еще обладает рабской мелкой душой, стараясь угодить своему господину (172 с – 173 b).

У Платона (180 а-с) мы находим блестящую характеристику софистических ораторов, которые предпочитают длинные речи, но которые начинают переиначивать слова и вертеться из стороны в сторону, когда им начинаешь задавать простые правильные вопросы. В иронической форме в том же диалоге (201 а-с) Платон рисует успех такого рода ораторов на суде, когда они вместо твердых и определенных идей проповедуют текучие и недостоверные мнения.

По Платону, можно учиться всем наукам, только не риторике; и домогаться государственных должностей нужно не красноречием, но воинскими делами и тем, что им подобно (R. Р. VIII 548 е – 549 а). Ритор не должен увлекаться, хотя бы и истиной, и риторика вообще имеет только подготовительное значение для настоящих наук (VII 536 с).

ж) Как при помощи огня из смеси выделяются драгоценные металлы, так и из политики должны быть исключены военное, ораторское и судебное искусство (Politic. 303 е – 304 а). Риторика только обслуживает политику, но никак не является ею самою (307 е). Оратору, певцу и законодателю нужно предоставить право делать или не делать вступления к тому, что они исполняют (Legg. IV 723 d). Поскольку, по мнению поэтов, риторов, жрецов, прорицателей и пр., богов можно умилостивлять дарами, то нужно и нам к этому стремиться (X 885 d).

Вообще говоря, Платон вовсе не против красноречия и вовсе не против его теории, а только требует красноречия высокого стиля и риторику понимает как философскую науку. Конечно, когда говорится о высоком предмете, то дело вовсе не в ораторстве, а в самом этот предмете, так что даже в подлинном философском рассуждении вовсе не нужно быть ритором. Что же касается идеального государства, которое живет только по общим законам, то судьи и риторы (то есть адвокаты) должны выступать вполне согласно (R. Р. I 348). Подлинным ораторам вполне дозволяется говорить не только от себя, но и пользоваться методами подражания, то есть говорить от других лиц, как это мы находим у Гомера (III 396 е – 397 а).