Меню
Назад » »

А.Ф.Лосев. ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ЭСТЕТИКИ. ВЫСОКАЯ КЛАССИКА (39)

§4. "Законы"

1. Общая характеристика

В последнем своем произведении, а именно в "Законах", Платон уже открыто признает свой социально-политический идеал "Государства" достоянием только "богов и сынов богов" (Legg. V 739 de), открыто считает его самой настоящей утопией. Ему теперь хочется построить второй проект государства, более близкий к реальной жизни людей и более осуществимый. Ему хочется создать даже еще третий проект преобразования государства, еще более доступный людям и еще более легкий (там же). Но до составления третьего проекта Платон не дожил; а второй проект вылился у него в такое огромное произведение, которое в количественном отношении составляет не меньше пятой части всего, что написал Платон и что дошло до нас.

а) В "Законах" имеются чисто платоновские и иной раз прямо захватывающие страницы. Тем не менее произведение это часто создает совершенно неплатоновское впечатление. Ведь вся философия Платона до сих пор строилась на теории вечных идей, в "Законах" же нет даже никакого самого отдаленного воспоминания об этих идеях как об особой области действительности. В "Законах" есть единственное место, где употребляется слово idea – именно в смысле диалектики "Федра" (XII 965 с): говорится, что воины государства должны уметь многое несходное сводить "к одной идее" и что этот метод (слово "диалектика" здесь не названо) является самым точным и ясным. Но, очевидно, здесь только трансцендентальное понимание идеи, а не сверхчувственно-субстанциальное.

Может быть, Филипп Опунтский, который редактировал "Законы" Платона и который, вероятно, и написал то, что мы сейчас называем "Послесловием к "Законам", был несколько смущен отсутствием последовательного объективного идеализма у Платона и в данном своем трактате, может быть, дополнил огромные платоновские "Законы".

Раньше в каждом платоновском диалоге присутствовал и даже играл ведущую роль Сократ, который в течение всей жизни был для Платона олицетворением философии и от имени которого он высказывал свои самые заветные философские мечты. В "Законах" нет Сократа, а выступает какое-то лицо под именем Афинянина, ведущего разговор с представителем Спарты Мегиллом и представителем Крита Клинием. Никакого спора здесь, собственно говоря, не ведется, а эти три старика только поддакивают друг другу. Самое же главное – это новая философская теория.

Правда, о богах говорится здесь на каждом шагу. Но боги эти представлены здесь чрезвычайно односторонне, как это мы уже видели выше (стр. 146) на примере теории трех хороводов.

б) Моралистика продолжает оставаться здесь на первом плане, но гораздо больше говорится о каком-то фантастическом "законодателе", который устанавливает здесь все законы и которому принадлежит вся и законодательная, и исполнительная, и карательная власть. Правда, здесь выдвигается какой-то "царь", который наделен всеми, скорее, мы бы сказали, не человеческими, но божественными добродетелями (текст ниже, стр. 201) и который формально выше законодателя, так что законодатель – это, выражаясь по-европейски, какой-то премьер-министр.

Никакого разделения на три сословия здесь уже нет, а только наряду с "лучшими" и "воспитанными" гражданами выступает бессмысленная, тупая и звероподобная толпа. Рабство в открытом виде почти не признается; а в том единственном месте (VI 776 b – 778 а), где о нем говорится открыто, к рабам требуется относиться мягко и гуманно. Значит, рабство в конце концов все-таки признается. Признание рабства как вполне законного учреждения и вообще промелькивает в "Законах" не раз, когда Платон по тем или другим случайным поводам противопоставляет рабам свободных: речь идет о подчинении рабов господам (III 690 b), о предоставлении земледелия рабам (VII 806 de), о невозможности существования для рабов без господ (808 d), о поручении смешных и безобразных плясок рабам (817 de), о допущении только рабов к заключенным (X 909 с). Правда, не везде ясно, кого именно Платон понимает здесь под рабами. Во всяком случае, для рабов предусматриваются особенно тяжелые наказания (VIII 845 ab, IX 868 ab, 869 d, 872 bc, 879 a, 882 ab).

в) Все проповедуемое здесь законодательство основано опять-таки на "добродетели", сущность которой здесь не очень легко сформулировать. Но зато регламентация, основанная на нем, предусматривает все мелочи гражданской жизни, вмешивается решительно во всякие внешние поступки и внутренние настроения граждан. Решительно не допускается никакое инакомыслие, вводится в жесточайшей форме смертная казнь, так что и сам Сократ, если бы он жил при таком строе, несомненно должен был бы подвергнуться смертной казни ничуть не меньше, чем в свое время при так называемой демократии.

2. Идеология эллинизма

Это уже не просто реставрация, а может быть, даже и совсем не реставрация. Это – несомненно идеология не классической, но эллинистической монархии, до которой Платон не дожил всего лишь несколько лет. Вероятно, с реальным возникновением военно-монархических организаций периода эллинизма Платон так же стал бы проклинать эту тиранию, как он ее проклинал всю жизнь и особенно в VIII книге "Государства". Но пока эллинистический абсолютизм еще не проявил себя во всей своей красе, у Платона, вероятно, еще были какие-то иллюзии насчет такого рода абсолютизма. Однако даже и эти иллюзии отнюдь нельзя назвать невинными. В них настолько много дикого притеснения отдельной личности, что платоновские "Законы" всегда оставались самым непопулярным произведением Платона.

Плутарх, безусловный поклонник Платона, пишет (De Alex. fortuna 328 e): "Платоновские "Законы" читают из нас немногие". Да и после античности едва ли кто-нибудь увлекался этим произведением Платона, если судить по тому, что осталась только одна византийская рукопись "Законов". Молодой Целлер (1839) просто считал это произведение неплатоновским, а когда в своем главном историко-философском труде стал считать его подлинным, то отвел ему самое незначительное место. В. Йегер84 остроумно заметил, что современные нам исследователи Платона (Виламовитц, Шори, Тэйлор, Баркер, Фридлендер) занимаются не столько исследованием "Законов", сколько их простым изложением, а Ю. Штенцель85, написавший целую книгу о Платоне, как о воспитателе, и вовсе не касается "Законов".

3. Элементы продуманной системы

Все это отнюдь не значит, что платоновские "Законы" не имеют никакого значения в творчестве Платона. Прежде всего здесь находим имеющую прямое отношение к художественному воспитанию теорию трех хороводов (см. выше, стр. 143).

Если бы мы захотели получить систематический очерк теологии позднего Платона, то больше всего для этого пригодилась бы X книга "Законов", а, как мы знаем, Платон вообще не любил никакой систематики и заменял ее часто весьма сумбурными разговорами, мифами или разрозненными, случайными теориями.

Ригоризм позднего Платона, подробная регламентация и особенно учение о наказаниях содержатся в VIII-IX книгах. Как мы тоже хорошо знаем, классика не обладала чувством историзма и заменяла его мифами и случайными рассказами.

Но III книга "Законов" – это первый исторический трактат, где изложение ведется от первобытных времен вплоть до времени самого Платона и где можно найти настоящий образец того подлинного греческого историзма, который процветал только в позднейшие времена эллинизма. Даже неплатоновское понимание сущности исторического процесса как войны всех против всех и каждого с самим собой излагается в "Законах" самым отчетливым образом: войны выдвигаются в качестве главного двигателя истории (I 625 с – 628 е). Между прочим, на эту тему Платон рассуждал раньше (R. Р. II 369 а – 375 е) гораздо мягче, признавал первобытное общество вполне добродетельным и выводил необходимость разных специалистов и в том числе воинов только из нарушения первоначальных благих потребностей и из возникновения в обществе разных излишеств.

Наконец, VII книга "Законов" посвящена систематическому изложению теории воспитания, что тоже является, пожалуй, единственным произведением Платона в этом роде.

Таким образом, отчасти благодаря позднему времени написания "Законов", здесь содержится очень много систематических теорий, которые раньше были чужды Платону, и много выразительных мест, которые раньше были рассыпаны у него как попало, и много додуманных до конца мыслей вместо не приведенных к итогу и часто случайных разговоров.

4. Более важные элементы из старого и нового

а) Очень многое и по своему содержанию уже имеется в предыдущих диалогах Платона, и Платон в "Законах" вовсе не всегда оригинален. Так, теория царя в "Законах" уже предвосхищается рассуждениями в "Политике" (294 а – 297 с). Подробная регламентация всей общественной и государственной жизни "Законов" предвосхищается рассуждениями в "Государстве" (IV 425 а-с). Что подлинные законы государства – божественны, что подлинные законодатели вершат волю богов, будучи олицетворением чистого разума (Legg. I 644 d – 645 b), – это старая платоновская идея, пронизывающая собою все "Государство". В указанном только что тексте, правда, имеется некоторая новость, а именно толкование всех людей как непонятных игрушек в руках богов (ср. также VII 803 с, 804 b). Это, действительно, раньше трудно было найти в произведениях Платона; но в данном месте "Законов" это "игрушечное" представление о человеке, которое само по себе производит впечатление некоторого идеалистического декаданса, продолжает играть огромную религиозную, социальную, моральную и человечески-личную роль и в устах Платона все еще носит суровый и строгий характер (см. выше, стр. 145). Но только законы и государство трактуются в "Законах" еще более возвышенно, еще более сурово и серьезно, еще более ригористично. Законы здесь вообще есть сама красота (VII 823 а).

б) Это учение о законодательстве в "Законах" вообще трактуется Платоном в историческом или, вернее, в историко-утопическом плане весьма интересно. С точки зрения Платона, "никогда никто из людей не дает никаких законов, но все наши за-, коны даются нам случайностями и разными выпавшими несчастьями. Так, или какая-нибудь война насильно перевертывает весь государственный строй и изменяет законы, или же нужда тяжкой бедности. Да и болезни, – если приключатся заразные, – принуждают делать много нововведений" (IV 709 ab).

в) Какими же мерами Платон предполагает ввести подлинное законодательство и настоящего, прекрасного законодателя? Вопреки своему же собственному убеждению, что история есть война всех против всех и что все законы и законодатели являются чистейшей случайностью, он вдруг проповедует ни с того ни с сего идеального царя и идеального законодателя, причем термин "тиран" теперь уже его совсем не коробит, как коробил в "Государстве":

"Дайте мне государство с тираническим строем. Пусть тиран будет молод, памятлив, способен к ученью, мужествен и от природы величествен; кроме того, душа этого тирана должна обладать теми свойствами, которые, как мы сказали раньше, являются следствием каждой из частей добродетели. Только при этом условии полезна наличность остальных его качеств" (IV 709 е – 710 а; ср. 710 с). "Прибавь: [тиран] счастливый, но ни в чем другом счастливый, как в том, что во время его владычества появится законодатель, достойный хвалы и какая-то случайность сведет их воедино. Если это произойдет, то совершенно почти все, что делает он, когда хочет, чтобы какое-либо государство особенно преуспевало" (710 с). "Наилучшее государство может возникнуть из тирании благодаря выдающемуся законодателю и благопристойному тирану" (710 d).

Спрашивается: откуда Платон вдруг сразу заполучил идеального тирана и идеального законодателя? Его собственный пессимистический историзм отнюдь не давал ему никакого права на теорию подобного рода идеальных правителей. Тем не менее у Платона это есть. В "Государстве" тоже производила довольно странное впечатление его теория о том, что все правители должны быть философами, а все философы – правителями (R. Р. V 473 d). Но то, что мы находим в "Законах", превосходит всякие ожидания и является полнейшей фантастикой. Тут проповедуется не только правление идеального царя и идеального законодателя, но и вообще власть принадлежит только мудрым, только насадителям чистого разума (III 689 cd).

И как же проявляется эта идеальная власть? Так, что для личной жизни гражданина не остается ровно никакого места. Устанавливаются строжайшие законы решительно для всех мелочей человеческой жизни, для пиршеств и попоек (II 652 а, 666 а, 674 ab), для шуток, насмешек и детских игр (VII 797 а-с, XI 935 d), для брака и половых отношений (VI 772 d – 776 а), даже для величины сосудов (V 746 е – 747 а), не говоря уже о законах для плясок и пения (VII 799 а – 800 а). Проповедуется своеобразное общее землевладение: вся земля принадлежит государству, отдельные земельные участки распределяются по жребию и наследуются наиболее любимыми из детей, если не вмешается государство; земельных участков должно быть только 5040, и цифра эта регулируется при помощи колониальной политики (V 740 а-е) ; строго устанавливаются пределы бедности и богатства (744 е). Нищие высылаются из государства (736 а). Шпионство и доносы трактуются как прямая обязанность граждан (V 745 а, IX 856 с, X 907 de, 910 с). Критика законов допускается только со стороны старых людей (I 634 е). И вообще абсолютным владыкой всего государственного и общественного строя, несмотря на все оговорки, является только законодатель.

5. Уточнение вопроса о рабстве

Платон в "Законах" (в противоположность "Государству"), вообще говоря, признает рабство, но это рабство, несомненно, обладает более мягкими чертами, чем это можно представить себе на основании других источников.

а) В своей основной идеологии рабовладения (Legg. VI 776 b – 778 а) Платон прямо объявляет, что "надо обладать наилучшими и наиболее расположенными к нам рабами" (776 d). Здесь ставится под вопрос даже и необходимость и даже самая возможность разграничения рабов и свободных (777 b):

"Раз человек есть существо с тяжелым нравом и трудно воспитываемое, то ясно, что он вовсе не захочет быть и стать пригодным и для этого неизбежного разграничения, то есть чтобы на самом деле были разграничены рабы и свободные господа".

Платона весьма коробят существовавшие в его время разногласия в оценке рабов (776 е – 777 а):

"В самом деле: многие рабы оказались, в смысле всяческой добродетели, лучше наших братьев и сыновей, так как спасли своих господ, их достояние и целые жилища. Мы знаем, что именно это иной раз рассказывают о рабах... Однако утверждают и обратное, то есть, что душа рабская не имеет ничего здравого; что никогда не должен человек, обладающий разумом, доверять этой породе людей. Это выразил и самый мудрый из наших поэтов, говоря о Зевсе [Od. XVII, 322-323 Верес.]:

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий 
Зевс человеку, который на рабские дни осужден им.

Стало быть, люди держатся различных воззрений: одни ни в чем не доверяют породе рабов; одни "воздействуют на душу рабов, – точно это порода зверей, – стрекалом и бичами и не трижды, но многократно. А другие зато поступают совершенно наоборот".

б) Правда, свою идеологию рабовладения в "Законах" Платон проводит не без некоторых колебаний, но так как рабство все-таки им здесь как-никак признается, он хочет держать рабов в подчинении. Для этого он предлагает брать рабов из разных стран, чтобы они меньше объединялись между собою (777 с). С одной стороны, гуманное отношение к рабам может только украшать свободного и делать его действительно справедливым и благородным:

"Кто по отношению к нравам и действиям рабов окажется незапятнанным ни нечестием, ни несправедливостью, тот был бы самым достойным сеятелем на ниве добродетели. Будет правильным сказать то же самое о господине, о тиране и всяком господстве над более слабым, чем ты сам" (777 de).

А, с другой стороны, у Платона читаем (777 е – 778 а):

"Впрочем, должно правосудно наказывать рабов и не изнеживать их, как людей свободных, увещаниями. Почти каждое обращение к рабу должно быть приказанием. Никоим образом и никогда не надо шутить с рабами, ни с женщинами, ни с мужчинами. Многие очень безрассудно любят изнеживать рабов; этим они только делают более трудной их подчиненную жизнь, да и самим себе затрудняют управление ими". "В пределах государства ни раб, ни рабыня никогда не должны вкушать вина" (II 674 а).

В общем необходимо сказать, что признаваемое в "Законах" рабство, кроме указанных у нас выше (стр. 199) случаев, трактуется довольно гуманно. Законодатель должен пользоваться своим "священным законом" одинаково и для свободных и для рабов, и для женщин и для детей (VIII 838 d). Платон запрещает заниматься сразу несколькими ремеслами под предлогом благосостояния своих рабов (846 е). Продажа товаров иностранцам совершенно одинаково поручается и свободным и рабам (849 b-d). Все припасы как по своему количеству, так и по своему качеству должны совершенно одинаково распределяться между свободными, рабами и находящимися в государстве иностранцами (847 е – 848 с). Свободный врач, который лечит свободного пациента на основании только одной теории, гораздо хуже раба врача, который лечит на основании врачебного опыта (IX 857 cd). Свободный и раб наказываются одинаково за убийство раба в случае опасения возможного доноса со стороны раба (872 с). Наказание за отцеубийство среди свободных – такое же, как и наказание за убийство господина его рабом (877 b-с). За убийство своего раба полагается только очищение, за убийство же чужого раба – только штраф (865 с, 868 а). Платон доходит даже до того, что требует за святотатство более сурового наказания для свободных, чем для рабов (854 с). За помощь свободным во время драки раб, по Платону, даже может получить освобождение (881 b).

в) То, что рабство даже и в "Законах" не является экономической категорией, свидетельствуют те многочисленные тексты, где слова "рабство", "порабощать" и пр. трактуются в переносном смысле слова; экономическое представление было бы здесь уже совершенной нелепостью. Лучшая сторона души каждого человека владычествует, а худшая – рабствует (V 726 а). Непривыкшие подавлять в себе стремления к удовольствиям попадают в рабство к тем, кто умеет владеть собой, и их душа делается только отчасти свободной, а отчасти рабской (I 635 cd). Развращенная молодежь не хочет "подчиняться (doyleyein) другим" (X 890 а). Кормилицы, не желающие правильно ухаживать за ребенком, имеют "женский и рабский нрав" (VII 790 а). Излишнее порабощение (doylôsis) детей "делает их приниженными, неблагородными и человеконенавистниками" (791 d). В идеальном государстве, поскольку все необходимое есть у каждого, мужчинам нет необходимости "в низком и неблагородном порабощении" у богатых женщин (VI 774 с). Развращенная и ничего не понимающая толпа в театре становится дерзкой и наглой и перестает "подчиняться (doyleyein) правителям" (III 701 b). В древности народ "добровольно подчинялся законам" (700а). И вообще необходимо подчиняться законам, богам, старшим (VI 762 е).

г) Наконец, Платон безусловно осуждает персидское рабство. Оценивая греко-персидские войны, он хвалит афинян именно за то, что они отразили персидское нашествие, и осуждает прочие греческие государства за то, что они этого не делали (III 693 а). "У персов теперь все устроено неправильно вследствие чрезмерного рабства и деспотизма" (698 а), поэтому во время персидского нашествия греческому народу пришлось гораздо более "рабски подчиняться" законам, чем в мирное время (698 b).

Платон и в "Законах" продолжает осуждать те четыре формы правления, которые он осуждал в "Государстве" – аристократию, демократию, олигархию и царскую власть, которые, в противоположность Спарте и Криту, где они смешаны и в свое время подвергались разным реформам (III 683 а – 684 b), являются только рабским подчинением одних другим, а вовсе не государственным устройством в собственном смысле слова (IV 713 а). Персия и Аттика когда-то тоже отличались умеренным характером, но в настоящее время Персия отличается неумеренным монархизмом, а Аттика неумеренной демократией (III 693 е – 694 b). И вообще в идеальном государстве граждане не захотят подпадать под иго рабства худших и, скорее, предпочтут изгнание (VI 770 е).

д) Таким образом, с точки зрения Платона, государством является только правовое государство, а не простое насилие одного класса над другим; и если уж называть идеальное государство по типу того, как называют себя все эти псевдогосударства, то единственным началом, которому все должны подчиняться, по Платону, не является ни аристократ, ни демократ, ни олигарх, ни царь, но является бог (IV 713 а).

Тут, впрочем, мы встречаемся с тем рабовладельческим характером платоновского рабовладельческого государства, который обычно меньше всего имеется в виду теми, кто обязательно хочет сделать Платона идеологом рабовладения. Дело в том, что, согласно учению "Тимея" (выше, стр. 46), идеи являются полноценным и модально порождающим бытием, материя же есть вечное и непрерывное становление, не имеющее ни начала, ни конца, ни прерывных точек внутри себя, то есть нечто не-сущее, которое ничего не способно творить, а способно лишь "воспринимать" идеи и превращать их из вечного и неподвижного бытия в конкретные подвижные и во времени существующие вещи. Можно сказать, если только отказаться от вульгарного понимания, а сосредоточиться на самом типе взаимоотношения идеи материи, что это взаимоотношение построено v Платона по типу соотношения господина и раба, если довести до предельного обобщения "господина" и "раба", то есть если совсем отказаться от первоначальной и грубо примитивной структуры господина и раба. Тогда, действительно, можно быть уверенным в том, что все платоновское учение об идеях пронизано этой рабовладельческой моделью, и признание богов в качестве последних властителей ничего не меняет в сравнении с теми псевдогосударственными структурами, которые Платон подвергает такой беспощадной критике.

Однако тогда неизбежно будет признать также и то, что и сами господа, сами правители (цари-философы в "Государстве", царь и законодатель в "Законах") ничуть не меньше оказываются рабами, чем и все прочее население идеального государства. Они тоже творят вовсе не свою волю, но волю богов и вечных идей, как и все прочие слои населения; и если эта воля трактуется как свободная, то только в том единственном смысле, что она по самой своей природе или в результате воспитания целиком совпадает с волей богов и вечных идей, не оставляя за собой ни единого момента, который чем-нибудь отличался бы от действия богов и вечных идей. Поэтому считать Платона идеологом рабовладения можно только в том широчайшем смысле,, что все люди вообще, и господа и подневольные, одинаково являются рабами богов, вечных идей и, в конце концов, судьбы, так что судьба в данном случае является, собственно говоря, рабовладельческим понятием.

Если же господина и раба понимать у Платона не в этом широчайшем, но в реально-историческом смысле, то в "Государстве" рабство вообще отсутствует и объявляется противоречащим идеальному государству; что же касается "Законов", то рабство здесь, несомненно, признается, но отнюдь не в экономическом смысле слова, а, скорее, в морально-психологическом. Кроме того, в "Законах" при все более строгом отношении к рабам как к низшей породе людей, неизменно проповедуется гуманное к ним отношение и в большинстве случаев даже и прямое уравнение с теми, которые считаются свободными. Рабы здесь трактуются, скорее, как домашняя прислуга.

е) Вообще говоря, социально-историческая картина "Законов" не отличается полной ясностью. Здесь попадаются разные неожиданные оговорки и самые настоящие противоречия. Возможно, что этот труд Платона не успел получить полной обработки и содержит много черновых заметок, которые в окончательном виде данного произведения, конечно, получили бы более цельную разработку.

Самое главное в государстве, по Платону, – это закон и послушание законам. "Родители должны править детьми, старшие – младшими, благородные – неблагородными" (IV 714 е, ср. VI 762 е). "Бог, по древнему сказанию, держит начало, конец и средину всего сущего. По прямому пути бог приводит все в исполнение, хотя по природе своей он вечно обращается в круговом движении. За ним всегда следует правосудие, мстящее отстающим от божественного закона. Кто хочет быть счастлив, должен держаться его и следовать за ним смиренно и в строгом порядке" (716 а). Сами "правители – служители законов" (715 d). Правителями как раз и нужно назначать тех, которые больше всего исполняют законы (715 а-е). "Святотатец справедливо должен умереть; то же самое и враг хорошо установленных законов" (IX 860 b). Законы существуют не в силу какого-то искусства или человеческого установления, но от природы; и ослушников этого закона нужно предавать смертной казни (X 889 е – 890 с; XII 957 de; ср. I 634 de). Подчинение закону – величайшая добродетель; это величайшая и всеобщая справедливость, которую никто не может нарушать (I 630 cd).

Это – с одной стороны. С другой же стороны, Платон весьма часто говорит в "Законах" о необходимости убеждать ослушников закона, об их воспитании и вообще о мягком к ним отношении. Мы уже видели выше (стр. 199), что даже к рабам он требует гуманного отношения и требует воздействия на их сознание и совесть. "Граждане, если только у них не окончательно загрубела душа, станут более кротко и благосклонно внимать увещеваниям законодателя. Во всяком случае, следует удовольствоваться уже тем, если нам удастся сделать слушателя хоть немного более благосклонным и, в силу этого, более склонным к усвоению" (IV 718 d). "Разве тот, кто у нас поставлен над законами, не предпошлет ничего подобного своим законам, но сразу объявит: вот это надо делать, а этого не надо, и, пригрозив наказанием, обратится к другому закону, не прибавив ни одного слова для увещевания и убеждения тех, кому он дает законы? Врачи тоже обычно лечат нас так: один – одним способом, другой – другим. Однако припомним и тот и другой способы, чтобы обратиться к законодателю с тою же просьбой, с какой обращаются дети к врачу, прося лечить их наиболее нежным способом" (719 е – 720 а). "Не таково ли наше убеждение относительно того, как в государствах должна происходить запись законов? Эти сочинения должны казаться произведением лиц разумных и любвеобильных, наподобие отца и матери" (IX 858 е); и к подобному изображению законов Платон в данном месте призывает всех поэтов и писателей.

Платон требует, чтобы каждому закону и предшествовало особого рода вступление (IV 722 b – 723 е), состоящее из разъяснения этого закона гражданам, и из мягкого увещевания подчиняться этому закону. Вместо обычного применения силы Платон требует, чтобы "все это рассуждение и увещевание законодатель высказывал ради того, чтобы те, кому он дает законы, приняли его предписания – а это и есть закон – благосклонно и, вследствие этой своей благосклонности, стали бы более способными к усвоению" (723 а). Поскольку, однако, основной целью законодательства является суровая мудрость (III 687 е). в "Законах", как мы уже знаем, устанавливаются также и весьма жестокие наказания; и процессом жизни управляет вовсе не только один бог, но и всякого рода случайности, которые заставляют отменять и любые законы (IV 709 а-d).

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar