А.Ф.Лосев. ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ЭСТЕТИКИ. ВЫСОКАЯ КЛАССИКА (51)

"Охота есть нечто очень разнообразное, но в наше время все это охватывается этим одним названием. Есть много видов охоты на водяных зверей, много видов охоты на птиц, а также чрезвычайно много видов охоты на сухопутных животных. Впрочем, охота может быть и не только на зверей, но и на людей, как это бывает на войне. Ведь и это заслуживает, если вдуматься, названия охоты. Много есть видов охоты, обусловленных дружбою; одни из них похвальны, другие – непохвальны. Далее, грабежи, как разбойников, так и одного войска по отношению к другому, являются видами охоты. Законодателю, устанавливающему законы об охоте, невозможно не выяснить этого... Законодателю следует выразить свое одобрение или порицание трудам и занятиям молодежи, касающимся охоты" (VII 823 bс).

"Заслуживает одобрения тот вид охоты, который улучшает души молодых людей; заслуживает порицания противоположный вид. После этого обратимся непосредственно к молодым людям с таким пожеланием: о, если бы, друзья, никогда не охватывало вас страстное стремление к морской охоте, к уженью рыбы, вообще к охоте на водяных животных, днем ли то или ночью, при помощи верши! О, если бы вы не занимались этим негодным видом охоты! Далее, пусть не охватывает вас стремление к ловле людей и морскому разбою, которое сделало бы из вас жестоких и беззаконных охотников. Пусть даже отдаленно вам не приходит на мысль заняться воровством в пределах страны и государства" (823 de).

"Пусть никого из молодых людей не охватывает исподтишка любовь к охоте на птиц, не очень-то подходящая для свободнорожденного человека. Нашим любителям состязаний остается только охота и ловля сухопутных животных. Однако и здесь недостойна похвалы так называемая ночная охота, на которой ленивые люди поочередно спят, а также и тот вид охоты, где допускаются передышки в труде, где побеждает не духовная настойчивость, а овладевают сильными дикими зверями при помощи тенет и силков. Стало быть, остается одна только наилучшая для всех охота – конная или псовая на четвероногих животных; при ней люди применяют силу своего тела; те, кто печется о божественном мужестве, одерживают там верх; они скачут, ударяют, стреляют и собственными руками ловят добычу.

Сказанная речь могла бы служить похвалой и порицанием всем этим видам охоты. Закон же будет следующий; этим, действительно священным, охотникам пусть никто не препятствует заниматься где и как угодно псовою охотой. Ночному же охотнику, полагающемуся на свои тенета и западни, пусть никто, нигде и никогда не позволяет охотиться. Птицелову пусть не препятствуют охотиться в местах невозделанных и в горах; но пусть первый встречный прогонит его с обрабатываемых священных земель. Рыбаку дозволяется ловить рыбу везде, за исключением гаваней, священных рек, озер и прудов, лишь бы только он не употреблял соков, мутящих воду" (824 ab).

Из приведенных текстов выясняется по крайней мере три обстоятельства.

Во-первых, символ охоты продолжает и здесь толковаться у Платона как символ всей человеческой жизни.

Во-вторых, по схеме охоты трактуется здесь у Платона и вся внутренняя жизнь человека, так что и высшая духовная жизнь, и научная деятельность, и моральное поведение представлены здесь у Платона как сплошная погоня человека за какой-нибудь добычей, каждый раз особенной.

В-третьих, сама государственная жизнь, ее построение и проведение, законодательство и подчинение законам, все это тоже трактуется с намеренным приведением именно терминов охоты.

После этого даже и те места из "Законов", где сама охота не упоминается, а говорится только об исследовании, преследовании, изыскании, нахождении чего-нибудь, конечно, имеется большое основание толковать именно как тот или иной символ охоты. Скептики могут опустить эти тексты "Законов" Платона, но этот скептицизм будет даваться им слишком дорогой ценой, а именно путем отрицания единого философско-эстетического стиля Платона и путем позитивистского разрыва его на не связанные между собою моменты.

б) Приведем эти тексты "Законов".

"Гнаться" за водворением справедливости (I 627 с). "Правильный способ исследования" и "правильный путь" для того же самого (638 е). "Приходить к одному и тому же" в вопросах воспитания (II 659 с). "Окружить собою всю Эретрию" (III 698 d). Душа "способна от природы избегать зла, разыскивать и находить высшее" (V 728 d). Законодатель должен "разыскивать и обдумывать" приемы очищения (735 d). Законохранитель должен "изыскивать" наилучшие пляски (VII 816 с). Заниматься "изысканиями и исследованиями" о божестве (821 а). "Исследование" природы души (IX 893 ab). "Путь" "стремления" к совершенству (XII 950 с). "Человек, живущий в благозаконном государстве, должен постоянно "по следам" разыскивать, странствуя по морю и по суше, чтобы найти того, кто не испорчен, и с его помощью укрепить хорошие стороны узаконений, а упущения исправить. Без таких "поисков", предпринимаемых с целью наблюдения, государство не может быть вполне устойчивым" (XII 951 bс). "Разве есть более точный способ рассмотрения и созерцания, чем тот, когда человек в силах отнести к одному виду множество непохожих явлений?" (965 с). "Исследовать" правильный образ действий (968 с). Необходимая группировка граждан (969 b).

10. "Софист"

Наконец, для окончательного исследования символа охоты у Платона мы оставили диалог "Софист", потому что ни в каком другом диалоге символ охоты не проводится так настойчиво и так глубоко для характеристики духовной деятельности человека, как именно в "Софисте". Было бы легкомысленно рассматривать символ охоты в этом диалоге только в связи с характеристикой деятельности софиста. Даже и после того, как софист охарактеризован в виде охотника, Платон до самого конца диалога не расстается со своим любимым символом.

а) Уже первоначальное определение софиста все целиком построено на характеристике охотника (218 с – 223 b). Именно, по Платону, софист есть прежде всего рыболов, или удильщик. Этот удильщик относится к искусству приобретающему, а не производящему (219 а-d), овладевающему, а не меновому (219 d), к искусству охоты, а не борьбы (219 е), за одушевленными существами, то есть животными (219 е – 220 а), а именно за плавающими в воде, но не сухопутными (220 а), то есть водными (рыболовство), а не воздушными (птицеловство) (220 b), которых ловят при помощи удара, а не сетей (220 b-d), днем, а не ночью (222 d), при помощи крючков (220 de), снизу вверх, а не наоборот (221 а). Далее, софист и рыбак расходятся между собою в том отношении, что первый охотится за сухопутными существами, а не водными (221 b – 222 b). В дальнейшем имеется в виду охота за человеком, а не за животными (222 с) и притом не при помощи насилия, но при помощи убеждения (222 cd), частным образом, а не всенародно (222 d), в целях денежной награды, а не приношения подарков (222 de), a также в целях якобы добродетели, а не получения удовольствия (223 а). Это и есть первое подлинное определение софистики (223 b).

Итак, определение софистики дается в этом диалоге Платона исключительно при помощи символа охоты и отдельных ее элементов.

б) В результате характеристики софиста как добычи для правильного философского исследования он именуется "изворотливым животным", которое нужно хватать не одной рукой, но обеими руками, "гоняясь" за ним по его "следам" (226 ab). Давая такое определение, Платон в дальнейшем предполагает строго следовать за избранным им "методом речи" (227 а), еще раз подчеркивая важность охоты (227 b), a также избрания правильного "пути" словесного научения (229 е). Когда же он рассуждает о чистоте души, то такого исправителя души он стесняется назвать софистом, потому что софист имеет такое же отношение к подлинному философу, как волк к собаке (231 а). Здесь, конечно, в сознании Платона мелькают образы охоты, как и в тех дальнейших словах, где Платон высказывает опасение "упустить зверя" или стремление "схватить" его как "добычу", "преследуя" его вплоть до "поимки" (235 а-с). Заметим при этом, что подлинное определение софиста производится в диалоге путем последовательной и дробной дихотомии, а самый этот метод дихотомии Платон тоже мыслит как некоего рода умственную охоту (235 d).

Подчеркивается, что при самом подробном определении софиста, он "хорошо и хитро ушел" в трудно исследуемое место, так что Платон чувствует себя здесь "на пути самого трудного исследования" (236 d; ср.: 239 с, 241 bс, 243 d). Продолжая- двигаться по своему "пути исследования" (249 е), Платон вдруг обнаруживает, что софист "укрылся" действительно в невидимое и непроходимое место, а именно в область не-сущего (254 а), каковую и надо теперь исследовать ради определения софиста (258 b). Следовательно, знаменитая диалектика пяти категорий в "Софисте" (кратко о ней – 255 е, 259 а, 260 а), основанная на привлечении не-сущего как сущего, есть для Платона не что иное, как опять-таки охота за истиной. Получается, что род софистов "неуловим"; и если нельзя "связать" софиста в данном месте, то надо связывать его в другом месте (261 а), "преследуя" характерное для него общее свойство и находя то, что для него специфично (264 е). "Охотничью" природу софиста Платон еще раз называет буквально способом в самом конце диалога (265 а).

Таким образом, весь диалог "Софист", с начала и до конца, пронизан одним общим символом искания истины и разоблачения лжи, именно символом охоты.