А.Ф.Лосев. ИСТОРИЯ АНТИЧНОЙ ЭСТЕТИКИ. ВЫСОКАЯ КЛАССИКА (78)

§3. Другие представители Древней Академии

Представителей Древней Академии довольно много. Правда, дошедшие от них материалы чрезвычайно скудны. Поэтому мы не будем здесь анализировать эти материалы подробно, а только ограничимся некоторыми более или менее существенными моментами.

1. Гераклид Понтийский

Гераклид Понтийский, учивший об атомах (фрг. 123 Wehrli), но в то же время и о божестве, их направляющем (фрг. 111), признававший вращение земли вокруг собственной оси, написал трактат "Об Аиде". В этом трактате отрицается субстанциальный характер души и она сводится к телесным явлениям (фрг. 72). Гераклид занимался музыкой, больше, однако, в перипатетическом смысле. Хотя древние источники и колеблются, куда больше причислять Гераклида – к платоникам или к перипатетикам (Diog. L., например, в одном месте, V 86, причисляет его к перипатетикам, а в другом месте, III 46, – к платоникам), тем не менее с Аристотелем сближает его разве только большая ученость, в то время как по существу он не только платоник, признающий всемогущий ум, но даже и пифагорейский платоник, может быть, не без влияния пифагорейца Экфанта (ср. пять фрагментов этого последнего у Дильса). К этому заметим, что атомы Гераклида резко отличаются от атомов Демокрита не только своим подчинением всеуправляющему божеству, но и упругим характером, позволяющим воздействовать одному атому на другой. Поэтому у Гераклида исчезают все последние намеки на механицизм, которые обычно замечают у Демокрита (фрг. 118). Секст Эмпирик прямо говорит об аффицируемости атомов у Гераклида (фрг. 120). Выше (стр. 421) в одном большом фрагменте из Ксенократа многое может быть истолковано атомистически (так, звуки есть точечные удары, неделимые и вневременные), тем более что в начале этого фрагмента имеется указание на Гераклида.

В учении об ощущениях Гераклид присоединялся к Эмпедоклу (В 84. 98) с его теорией истечения образов чувственных вещей, действующих на человеческие органы чувств (фрг. 122 а-b).

Душу Гераклид понимал как "световидное вещество" (фрг. 98 а-d), a Филопон говорит в данном случае и об "эфирном" и даже "небесном" теле (фрг. 99).

Свою платоническую теорию Гераклид проводил не без противоречий, о чем тоже имеются свои источники. Цицерон пишет: "Из той же самой платоновской школы Гераклид Понтийский наполнил свои книги детскими сказками, утверждая, с одной стороны, что мир божествен, а потом говоря, что божествен разум, приписывая божественность планетам, лишая бога ощущения и думая, что форма его изменчива. И в той же самой книге он опять полагает землю и небо богами" (фрг. 111). "Эрос" он относил к дружбе, в то время как некоторые люди впадают здесь в сладострастие (фрг. 64).

В этике, а стало быть, и в эстетике, Гераклид, Платон и пифагорейцы близки между собою больше всего. Заметим, однако, что у Гераклида удовольствие играет гораздо большую роль, чем у его философских единомышленников: удовольствие возвышает душу; оно есть дело свободных, а не рабов; удовольствие – высшее благо (фрг. 55).

Наконец, необходимо прибавить, что имеется много античных свидетельств (которые мы здесь не будем приводить, фрг. 102 и др.) о фантастическом и парадоксальном характере многих рассуждений Гераклида, что, и с точки зрения многих античных свидетельств и с нашей теперешней точки зрения, нисколько не мешало ему писать многочисленные трактаты решительно по всем тогдашним наукам, не исключая, между прочим, и трактатов по музыке и риторике (фрг. 22).

В итоге можно сказать, что Гераклид Понтийский развивает, с одной стороны, пифагорейские элементы Платона, а с другой стороны, сближается с атомизмом, правда, в гораздо более мягкой форме, чем то было у Демокрита, и притом не без теории атомных истечений. Другими словами, поскольку и сам атомизм явился в области общей натурфилософии своеобразной теорией индивидуальности, можно сказать, что пифагорейская обработка аристотелизма у Гераклида отличалась также еще и характером индивидуализма, поскольку личность у него получает гораздо большее значение, чем у Аристотеля. Это и понятно в связи с нараставшей в те времена эпохой эллинизма.

Поэтому красота у Гераклида Понтийского являлась не просто воплощением идеального в материальном, но еще и личностным углублением в связи с выдвижением на первый план момента удовольствия.

2. Евдокс

По-видимому, Евдокс еще дальше отходил от Платона, давая весьма неясное учение об идеях, как об этом говорят историки философии. Следовательно, и эстетика становилась у Евдокса делом, гораздо более бытовым и обыденным. Очень важно то обстоятельство, что Евдокс подчеркивает удовольствие как главный моральный принцип, что опять-таки определенным образом снижает платоно-аристотелевское учение о красоте.

"По этой-то причине и Евдокс справедливо причислил наслаждение к прекраснейшим предметам; он полагал, что оно лучше, чем предметы, заслуживающие похвалы, так как его не хвалят, хотя оно и принадлежит к числу благ; Божество и высшее благо он относил туда же, так как все остальное зависит от них" (Ethic. Nie. I 12, 1101 b 27-31).

На основании этих слов Аристотеля можно считать, что удовольствие у Евдокса является самодовлеющим принципом его эстетики. Следовательно, Евдокс гораздо ближе к Аристотелю, чем к Платону.

3. Полемон, Кратет и Крантор

Это последующее поколение ранних платоников во многом отходило от раннего платонизма, хотя Цицерон (Acad. I 9, 34 о Кратете и там же о Кранторе) считает это поколение верными хранителями платоновского учения. Можно отметить две идеи, которые возобладали у этих более поздних платоников. Во-первых, несомненно, у них преобладал чисто этический интерес. Полемон прямо говорил о превосходстве моральных упражнений в сравнении с умозрительными теориями (Diog. L. IV 18). Ему же принадлежит и знаменитый призыв следовать природе (Clem. Alex. Strom. VII 717 1). Назвать это чистым платонизмом едва ли можно, хотя превознесение добродетели у Полемона над природными задатками для достижения счастья несомненно приближает его к Платону.

О Кратете известно очень мало. Наконец, что касается Крантора, то у него возобновляется платоновское стремление объединить в своем учении о душе чувственность, умозрение, тождество и различие (Plut. Comment, in Tim. 1, 5; 2, 4). Крантор первым написал комментарий на "Тимея"; это очень важно, так как этих комментариев в дальнейшем было неисчислимое множество. В частности, он правильно понимал соотношения гармонических чисел в "Тимее" (35 b – 36 b). По Сексту Эмпирику (Adv. Math. XI 51-58), Крантор среди душевных благ на первое место ставил добродетель, на второе – здоровье, затем наслаждение и, наконец, богатство. Крантор выступал против учения стоиков об апатии (Plut. Consol. ad Apoll, с. 3; Cic. Tusc. III 6, 12), утверждая, что движения человеческой души необходимы в соответствии с природной целесообразностью (Cic. Acad. Il 44, 135).

В целом о Полемоне, Кратете и Кранторе нужно сказать, что если их этика остается подлинно платоновской, то они все же отходят от созерцательных основ чистого платонизма. Следующие поколения академиков отошли в этом смысле еще дальше ст Платона. Подлинным наследником Платона, развившим его учение, был лишь Аристотель.

4. "Послезаконие"

Аристотель был продолжателем Платона уже на совсем других философских позициях. Но среди ранних платоников, даже среди непосредственных учеников Платона, во всяком случае, оказался по крайней мере один автор, который продолжал и углублял эстетику Платона на позициях самого же Платона, если все же тот трактат, который является завершением платоновских "Законов", принадлежит не самому Платону, а его ученику Филиппу Опунтскому (см. выше, стр. 198). Об этом безоговорочно свидетельствует Диоген Лаэрций (III 37, 25). Филипп Опунтский был тогда не только ближайшим учеником и другом Платона, но и его "Эккерманом". То, что изложено в "Послезаконии", есть чистейший платонизм, но только с математическими наклонностями позднего Платона.

И если "Послезаконие" входит в состав платоновских сочинений, печатается, переводится и трактуется вместе с ними, то, в сущности говоря, это и правильно. Анализируя категорию мудрости у Платона, мы пользовались "Послезаконием" наряду с прочими произведениями Платона1.

Таким образом, Древняя Академия, – то есть ближайшие ученики Платона, – представляет собою большой философско-эстетический разнобой, в котором элементы разложения платонизма играют далеко не последнюю роль.