Адорно Т. Негативная диалектика. (27)

| АДОРНО (ADORNO) ВИЗЕНГРУНД-АДОРНО (WIESENGRUND-ADORNO) ТЕОДОР |
НЕГАТИВНАЯ ДИАЛЕКТИКА | ИССЛЕДОВАНИЕ АВТОРИТАРНОЙ ЛИЧНОСТИ

Часть вторая. Негативная диалектика: понятие и категории

Неустранимость нечто

Нет бытия без существующего. Нечто (Etwas) как необходимый для мышления субстрат понятия, в том числе и понятия бытия, является предельно внешней абстракцией нетождественного с мышлением содержательного; эту абстракцию нельзя упразднить и отменить дальнейшим движением мысли. Невозможно представить себе формальную логику, если нет нечто. В такой ситуации формальная логика не в состоянии очиститься от своего металогического рудимента*. Тезис "при помощи формы как таковой мысль может освободиться от содержания" – это аргумент, обосновывающий подчинение абсолютной форме, он сам является иллюзорным. Относительно формы содержательное вообще является конститутивно содержательным познанием содержания. Однако и в субъективной противоположности чистое понятие, функция мышления не может радикально обособиться от существующего Я (Ich). Начиная с Фихте, ### идеализма гласит: в движении абстракции освобождаешься от того, от чего абстрагируешься. Это нечто исключается из мышления, изгоняется из рая мысли, но не уничтожается "в себе" – таково магическое верование. Мышление, лишенное мыслимого и

*В первом примечании к первой триаде логики Гегель отказывается начинать с нечто, а не с бытия (см. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. Сочинения. Т. V. С. 68-76). Тем самым он предрешает судьбу всего своего труда, в котором хочет утвердить главенство субъекта, утвердить в этом смысле идеалистически. Вряд ли движение диалектики было бы иным, даже если бы Гегель и пошел от абстрактного нечто, что соответствует "аристотелизму" Гегеля – главной отличительной черте его "Науки логики". Представление о нечто могло бы подтвердить большую терпимость [Гегеля] в отношении нетождественного по сравнению с бытием; однако нечто такое же опосредованное, как и бытие. И понятие "нечто" не позволяет остановиться; анализ должен развертываться в направлении того, что под нечто подразумевается, мыслится; должен двигаться к непонятийному. Между тем сам Гегель не может вывести в основании логики и малейшего намека на нетождественность, о которой напоминает слово "нечто".

126

помысленного, противоречит своему собственному понятию, а это мыслимое указывает на существующее, как оно еще только должно полагаться абсолютным мышлением, на простое ###. С точки зрения логики непротиворечивости существование и существующее являются чем-то предосудительным; только диалектика может постичь их в процессе самокритики понятия. Повод к самокритике – обусловлен содержанием подлежащего критике со стороны разума, – познанию; таким образом диалектика выживает, хотя погибает идеализм, нашедший в ней свое высшее воплощение. Мышление ведет к тому моменту в идеализме, который есть относительно мышления противоположное; именно этот момент не разрешает повторного бегства мышления, его спасение в мысли. Учение Канта не допускало дихотомии формы и содержания, субъекта и объекта, но взаимная опосредованность и обусловленность противоположных категорий пары Канта вовсе не смущала; он прошел мимо диалектической сущности категорий, противоречия как их смыслового импликатора. Только учитель Хайдеггера – Гуссерль так заострил и акцентировал идею априорности, что помимо его воли, как и вопреки желаниям Хайдеггера, в присущем ### стремлении можно было уничтожить его диалектику [1]. В случае если диалектика хотя бы раз превращается в неоспоримое, она не может наподобие онтологии или трансцендентальной философии оставаться в рамках своего собственного принципа, не может сохранить себя по аналогии с постоянно модифицируемой, но, как всегда, несущей структурой. Критика онтологии не стремится выйти за границы другой онтологии; не стремится она и к границам неонтологического. Она просто полагает другое (Anderes) как абсолютно первое (Erste); на этот раз критика полагает не абсолютное тождество, бытие, понятие, а нетождественное, существующее, фактичность. Тем самым она гипостазирует понятие непонятийного и опровергает то, что это понятие подразумевает. Философия основания ### обязательно привносит с собой главенство понятия, отвергнутое понятием сбрасывает также и форму неправомерно отрефлектированного философией с точки зрения основания. В мыслях о трансцендентальной апперцепции – или мыслях все еще о бытии философия могла бы успокоиться, пока понятия апперцепции и бытия для нее тождественны с мышлением, которое их мыслит. Если такая тождественность принципиально отменяется, то философия в своем крушении разрушает покой понятия как последнего основания. Фундаментальный характер любого всеобщего понятия исчезает перед лицом определенного существования; философия поэтому не может больше надеяться на тотальность.

127

Принуждение к содержательному

В "Критике чистого разума" восприятие как нечто оккупирует место неустранимо онтического. Восприятие достоинства познания, однако, не имеет ни малейшего преимущества по сравнению с реально существующим. "Мое" восприятие, случайное для трансцендентального анализа и накрепко привязанное к онтическим условиям, недооценивается опытом, который ограничен собственной рефлексивной иерархией (для себя самого он только следствие), рассматривается как претензия на правильность и истинность. Аналогично, если ошибочно полагаемое последним основание является для какого-нибудь индивидуального человеческого сознания в себе последним, то и любое другое индивидуальное, ограниченное собственной самостью сознание не могло приписать своему восприятию такое же преимущество. Если форма, трансцендентальный субъект, для того чтобы функционировать, выстраивать обладающие значимостью суждения, с необходимостью нуждается в восприятии, то подтверждение этому найдено квазионтологичное – не только в чистой апперцепции, но в равной степени и в ее противоположности – в материи субъекта. Так должно было быть разрушено учение о субъективной конституции в целом, к которой, согласно Канту, несводима материя. Рухнула бы и идея о неизменном, в себе-самом-равном. Она вытекает из господства понятия, которое хочет быть постоянным в противоположность своим содержаниям; это свойственно и понятию материи, поэтому идея неизменного и маскируется полемикой против понятия материи. Восприятия -материя Канта, имеют характер преходящего, однако без них нельзя представить себе формы, являющиеся, со своей стороны, условиями возможности познания. Непонятийное (Unbegriffliche), связанное неразрывно с понятием, дезавуирует в себе бытие непонятийного и изменяет его. Понятие непонятийного не может оставаться "у себя", в рамках теории познания; философия принуждает гносеологию к содержательности. Всегда, когда философия сильна своей содержательностью, она вместе с исторически существующим – своим предметом, воспринимает и непонятийное; это произошло впервые не в учениях Шеллинга и Гегеля, но contre coueur уже у Платона, который и был крестным отцом существования как несуществования; а плюс к этому создал учение о государстве, в котором братскими узами соединены вечные идеи с эмпирическими определениями типа "эквивалентный обмен" или "разделение труда". Сегодня академически сглажено различие между правильной, штатной философией, имеющей дело с высшими понятиями, даже если они в состоянии фальсифицировать свою собственную понятийность, и чисто генетическим, внефилософским отношением к обществу, сомнительными прототипами которого представляются социология знания и критика идеологии. Различие это крайне неубедительно; аналогично, потребность в правильной философии, со своей стороны, весьма подозрительна. Никакая философия, запоздало испугавшаяся за свою "чистоту", не откажется от всего того, что когда-то составляло ее субстанциальность. Хотя философский анализ имманентно обнаруживает в понятиях, ошибочно причисляемых к чистым,

128

и их истинностном содержании онтическое, из страха перед которым и появилось стремление к чистоте; онтическое, которого понятие высокомерно побаивается и передоверяет отдельным наукам. Минимальный остаток онтичного в понятиях, которые напрасно очищает штатная философия, принуждает ее, рефлектируя, входить в отношения с наличным бытием (Dasein), вместо того чтобы предпочесть его чистое понятие и в границах этого понятия чувствовать себя защищенным от всего, что оно подразумевает. Философское мышление не содержит ни остатков пространства и времени, – после их "вычитания" из сознания, ни общих рассуждений о пространственно-временном. Оно кристаллизуется в особенном – в том, что определено в пространстве и времени. Понятие просто существующего – это всего лишь тень фальшивого, неистинного понятия бытия.

"Метафизика потайного оконца"

Там, где учат познанию абсолютно первого (Erstes), всегда заходит речь о смысловом его корреляте – ему не равном, но абсолютно гетерогенном; сходятся prima philosophia и дуализм. Чтобы избежать этого, фундаментальная онтология должна постараться дистанцировать свое первое от всех возможных определений. Первому Канту – синтетическому единству апперцепций, тоже не лучшим образом удалось выполнить это требование. Любая определенность предмета для Канта – это вложение субъективности в многообразие, лишенное качественной определенности; при этом не учитывается, что операции определения, которые Кант причислял к спонтанным достижениям трансцендентальной логики, подразумевают момент, который не есть сами эти операции и действия; синтез возможен только тогда, когда синтезируется нечто, востребованное и допущенное к синтезу, исходя из собственной самости. Активное, деятельное определение не является чисто субъективным; а потому триумф суверенного субъекта – пустота, как это предписано самой природе закона. Если в действительности субъект и объект не противостоят друг другу так жестко, как в кантовской проекции, а взаимно проникают, пронизывают друг друга, то деградация вещи к хаотически абстрактному, как ее осуществил Кант, пробуждает вместе с тем и силу, которая должна сформировать субъекта. Право, которое осуществляет субъект, превращается в право властвовать над субъектом; гегелевская фурия уничтожения поспевает и здесь, и там. В категориальной деятельности субъект расходует себя, обедняет себя; чтобы быть в состоянии определить, что ему противостоит; чтобы артикулировать эту определенность определенным образом, сделав ее кантовским предметом, субъект должен ради объективной значимости такого определения утоньшиться до простой всеобщности, отсекая от себя не меньше, чем от предмета познания, когда этот предмет подводится в

129

соответствии с проектом к его понятию. Объективирующий субъект сжимается в точку абстрактного разума, логической непротиворечивости наконец, которая, в свою очередь, не имеет смысла вне зависимости от определенного предмета. Абсолютно первое с необходимостью остается неопределенным, как и ему противоположное; единство абстрактно антитетического раскрывается без обращения к конкретному происходящему. Застывшая дихотомичная структура распадается в значительной степени из-за того, что каждая из сторон противоречия определяется как момент своей собственной противоположности. Дуализм присутствует в философском мышлении и является для него неизбежностью постольку, поскольку превращается в ложное в поступательном движении мысли. Опосредование – это наиболее общее, но само по себе недостаточное его выражение. Если лишить субъекта его претензии – он суть первое (das Erste), которое вдобавок втайне инспирирует онтологию, то, согласно схематике традиционной философии, вторичное уже более не является вторичным, двояко подчиненным. Недооценка субъекта была резервом для тривиальности типа "все существующее зависит от наблюдателя, его группы или рода". В действительности познание момента субъективного опосредования в объективном подразумевает критику представления о возможности проникновения в чистое в себе (An sich), – забытое, но выглядывающее из-за спины этой банальности. Европейская метафизика (исключение – ее еретики) была метафизикой потайного оконца. Субъект – сам всего лишь ограниченный момент – такая метафизика запирала навечно в его Я, в самость; такова плата за обожествление. Как сквозь амбразуры старинной башни, субъект смотрит на черное небо, на котором восходит звезда идеи или звезда бытия. Именно стены, в которые заточен субъект, бросают на все -чему он присягает, чем он заклинает, – тени вещности (Dinghaften), с которыми снова бессильно враждует субъективная философия. Только в конфигурации существующего, но не в неприятии его, не в аллергии к существованию можно выразить то, что всегда может привнести слово бытие в опыт, в познание. Иначе содержание философии превратится в убогий результат процесса обоснования, слишком похожий на картезианскую достоверность субъекта – мыслящей субстанции, чтобы их различать. Нельзя смотреть вовне. То, что могло бы быть "по ту сторону", является только "под сенью" материалов и категорий – внутри, в них. Поэтому расходятся истина и неистина кантовской философии. Эта философия истинна в своем разрушении иллюзии непосредственного знания абсолютного; она неистинна, описывая это абсолютное при помощи модели, которая соответствует непосредственному сознанию (пусть даже это непосредственное сознание всего лишь intellectus archetypus). Обнаружение этой неистины – истина послекантовского идеализма; но и он неистинен – снова неистинен, приравнивая субъективно опосредованную истину к субъекту в себе, как будто его чистое понятие есть понятие самого бытия.