Адорно Т. Негативная диалектика. (36)

| АДОРНО (ADORNO) ВИЗЕНГРУНД-АДОРНО (WIESENGRUND-ADORNO) ТЕОДОР |
НЕГАТИВНАЯ ДИАЛЕКТИКА | ИССЛЕДОВАНИЕ АВТОРИТАРНОЙ ЛИЧНОСТИ

Объективность и овеществление

Мысль о преимуществе объекта представляется положительной в философии воли, протест против нее оформляется, начиная с Фихте. Уверение в истинности противоположного, тысячи раз повторенное и отварьированное, это желание заглушить гнетущее подозрение, что гетерономность божественна, как и автономия, которая уже у Канта не должна принуждаться. Этот философский субъективизм идеологически сопутствует эмансипации буржуазного Я, является ее обоснованием. Свою силу и жесткость он черпает из иллюзорной оппозиции существующему – оппозиции против его вещественности. Философия, разбавляя и релятивируя вещественность, верит, что изначально имеет власть над товарами и их субъективной формой рефлексии над овеществленным сознанием. У Фихте этот импульс, воплощенный в стремлении к универсальному господству, практически невозможно распознать. Это устремление антиидеологично, постольку поскольку характеризует в-себе-бытие мира, полагаемое конвенционализмом – нерефлектированным сознанием, как чисто искусственное производное, плохо подходящее для целей самосохранения. Из-за преимущества объекта вещность мира также является видимостью. Она толкает субъектов к тому, чтобы приписать общественное отношение процесса производства самим вещам. Этот процесс развернут в марксовой главе о фетишизме – действительно фрагменте наследства классической немецкой философии. В этой главе по-прежнему жив даже систематический мотив немецкой классики: фетишистский характер товара Марксом отнесен не к феноменам субъективно-заблуждающегося сознания, а объективно дедуцируется из общественного априори – процесса обмена. В аргументах Маркса присутствует отзвук различия между преимуществом объекта как продуктом философской критики и гримасами и шутовством объекта в рамках существующего – его деформирующей, обусловленной товарным характером. Обмен обладает различной объективностью как предшествующее и одновременно объективно не истинен; обмен осуществляется вопреки собственному принципу, принципу равенства, поэтому он с необходимостью создает ложное сознание, создает идолов рынка. Только сардонически самобытность общества обмена можно почитать естественным законом; господство экономики и никаких инвариантов. Себе в утешение мышление легко предается иллюзии, что обладает камнем мудрости, преодолевая овеществление и свойство быть товаром. Но само овеществление является формой рефлексии ложной объективности; для того чтобы сцентрировать эту ложную объективность, – форму и образ сознания, – теория делает идеалистически приемлемой для господствующего сознания и коллективного бессознательного критическую теорию. Именно с этим связана современная популярность ранних сочинений Маркса (в частности среди теологов) в отличие

174

от "Капитала". Не лишена иронии ситуация, когда жестокие и примитивные функционеры, сорок лет тому назад подвергшие Лукача остракизму за главу об овеществлении из его выдающегося труда "История и классовое сознание", страшатся его концепции именно идеалистического. Диалектику практически невозможно свести к овеществлению, как к какой-нибудь другой изолированной категории – диалектика была бы все еще проблематичной. Причитания по поводу овеществления скорее упускают из виду причины того, от чего страдают люди, чем разоблачают их. Беда в самих отношениях, проклинающих и обрекающих людей на бессилие и апатию; тем не менее именно эти отношения могли бы изменить люди. Несчастье не изначально заложено в людях и способе, как они представляют себе эти отношения. В отличие от возможности тотальной катастрофы, овеществление является эпифеноменом; совершенно только при наличии связанного с ним отчуждения, соответствующего субъективного уровня сознания. Страх воспроизводит овеществление; сознание, овеществленное в конституированном обществе, не является его конституирующим [моментом]. Тот, кто рассматривает вещественное (Dinghafte) как радикальное зло, тот, кто хотел бы привести все, что существует, в состояние чистой актуальности, ориентирован в тенденции на враждебность к другому, чуждому, чье имя не напрасно озвучено в отчуждении. Враждебность к нетождественному, относительно которой может стать свободным не только сознание, но и все примиренное человечество. Абсолютная динамика, однако, была бы тем абсолютным действием, которое в себе самом насильственно находит удовлетворение и во зло использует нетождественное как всего лишь повод. Несокрушимые общечеловеческие ценности и лозунги годятся лишь на то, чтобы снова приравнять субъект к тому, что не является равным субъекту. Вещи окаменевают обломками порабощенного. Спасение подразумевает любовь к вещам. Из диалектики существующего нельзя просто вырезать то, что сознание познает вещно чуждое: негативными [представляются] принуждение и гетерономность, как и обезображенный, изуродованный абрис того, что можно было бы любить и что не позволяет любить проклятье – эндогамия сознания. "Прекрасное чужое" – этот эпитет Ейтхендорфа возвышается над ограниченностью романтики, осознавшей и ощутившей себя мировой болью и страданиями, инициированными отчуждением. Состояние снятия, примирения не аннексирует чужое (Fremde) на манер философского империализма, его успех заключается в том, что чужое продолжает оставаться в гарантированной близости к далекому (Feme) и различному (Verschiedene), по ту сторону и гетерономного, и единого. Такому диалектическому движению препятствуют неустанные упреки в овеществлении; иск диалектике предъявляет философско-историческая конструкция, на которую и ложатся обвинения в овеществлении. Наполненные глубоким смыслом времена, возвращение которых пророчески предвидел моло-

175

дой Лукач, были именно продуктом и результатом овеществления нечеловеческой организации [мира], так характеризовал Лукач первоначально буржуазный период истории. Средневековые города сегодня старательно описываются так, как будто даже смертная казнь затевалась и осуществлялась ради увеселения народа. Если в то время должна была править [миром] гармония субъекта и объекта, то эта гармония впервые была достигнута принуждением и давлением; она была хрупкой и ненадежной. Преображению предшествующих состояний [общества] служит позднее поверхностное уклонение [от нее] – отказ рефлектирующему себе как безвыходность; только в качестве потерянных периоды исторического прошлого обретают свой блеск. Их культ, культ досубъективного этапа [истории] в век распада индивида и регрессивных общностей вернулся к своему собственному страху, ужасу, отвращению. Овеществление и овеществленное сознание увековечили с освобождением естествознания потенциал мира, лишенного недостатков; до этого условием гуманности и человеколюбия уже было вещное обесчеловеченное [13]; но естествознание, по крайней мере, совпадает с овеществленными формами и образами сознания, в то время как безразличие к вещам, рассматриваемым только как средство, редукция их к объекту, помогает искоренить гуманность. В вещном (Dinghafte) нетождественное объекта и подчинение человека господствующим отношениям производства переплетены в их собственной непознаваемой связи. Зрелый Маркс, жестко формулируя особенности освобожденного общества, изменил свое отношение к разделению труда – основе овеществления [14]. Он различает уровень свободы и ее элементарную непосредственность. В моменте планирования, когда производство осуществляется ради выгоды, заменяется производством живых людей, Маркс надеялся, в известном смысле, на реституцию непосредственности; в этом моменте сохранено вещно чужое – то, что в проекте осуществления, только еще помысленного философией, выступает как опосредование. То, что диалектика невозможна без момента вещно устойчивого (она сглаживается, превращаясь в его отсутствие в безобидную доктрину изменения), нельзя вменить в вину философской привычке или социальному принуждению, позволяющему сознанию узнать себя в этой устойчивости и прочности. Философии присуще размышлять над мыслью о различном, единственно различное она превращает в мысль, в то время как ее демон убеждает – не должно существовать различия.

176

Переход к материализму

Диалектика превращается в материалистическую, когда она приходит к приоритету объекта. Объект, позитивное выражение нетождественного – это терминологическая маска. В предмете (до уровня предмета объект оснащается познанием) прежде всего одухотворяется телесное, физическое, материальное; одухотворяется средствами перевода в теорию познания; редуцируется по аналогии с тем, как гуссерлевская феноменология обобщенно упорядочивает, в конце концов, физическое и телесное. Феноменология характеризует неуничтожимые гносеологические категории субъекта и объекта как неистинные, ложные. Если эти категории не противополагаются друг другу в своей "чистоте", не могут выступать в этом качестве, это означает также, что объективное присутствует в объекте; это то, что невозможно превратить в духовное – в объект, существующий только с точки зрения субъективно ориентированного анализа, которому главенство субъекта представляется несомненным. Если анализировать извне, материя – вот что представляется в рефлексии духа особенным, недуховным объектом. Категория нетождественности еще подчиняется мере тождества. Освобождаясь от этой меры, нетождественные моменты обнаруживаются как материальные или неразрывно слитые с материальным. Ощущение CrUX любой теории познания может получить новую интерпретацию – как факта сознания только через это свойство, что противоречит его собственной структуре, которая к тому же должна являться и правомочным источником познания. Не существует ощущения без соматического момента. Поэтому понятие ощущения, в противоположность тому, что оно фактически объединяет, деформируется во имя требования – должна существовать автаркическая связь всех ступеней познания. Если ощущение в соответствии с когнитивным принципом стилизации принадлежит сознанию, то феноменология, не испытывающая никаких предубеждений против когнитивных правил, должна описать ощущение как то, что не возникает в сознании, не зарождается в нем. Любое ощущение является "в себе" и телесным ощущением. Ощущение телесности даже не "сопровождало" восприятие. Это и стало предпосылкой оболочки телесного; но телесное приобретается восприятием единственно исходя из ноологического замысла; строго говоря, через абстракцию. Языковая тональность слов типа чувственный, сексуальный, да и само ощущение выдает, насколько мало обозначенное этими словами принадлежит порядку вещей, является им; мало настолько, насколько теория познания рассматривает их дезигнаты как чистые моменты познания. Субъективно-имманентная реконструкция мира вещей не смогла бы построить основу своей иерархии – ощущения без природного, физического (Physis); автаркическая гносеология надстраивается над ним. Соматический момент – не есть чисто когнитивный момент познания; поэтому он не подвластен редукции. Субъективные претензии, таким образом, слабы и необоснованны именно в том пункте, который как раз и хотел сохранить радикальный эмпиризм. То, что когнитивные достижения субъекта познания в собственном смысле являются соматическими, аффицирует не фундирующее отношение субъекта и объекта, а достоинство телесного. На

177

онтическом полюсе субъективного познания телесное выступает как его ядро. Это развенчивает главную идею теории познания – тела можно конструировать духовно как закон связи ощущений и действий; ощущения уже существуют "в себе", чего и хотела достичь систематика, формируя их посредством сознания. Традиционная философия заколдовала гетерогенное при помощи проектирования своих категорий. Выражаясь по-гегелевски, чисто "положенными" не являются ни субъект, ни объект. Это впервые исчерпывающим образом объясняет, почему антагонизм, который философия вырядила в слова субъект и объект, не может быть истолкован как изначальный порядок вещей. Иначе дух превратится в просто другое относительно тела, что противоречит имманентно соматическому телесного. Этот антагонизм нельзя расплавить исключительно посредством духа – дух виртуально снова одухотворит его, вдохнет в него жизнь. В антагонизме обнаруживается именно то, что имеет преимущество перед субъектом и в этом своем преимуществе ускользает от него – ибо вечность нельзя примирить с субъектом; ускользает, словно превращенная форма и образ преимущества и приоритета объективности.