- 1087 Просмотров
- Обсудить
Мережковский ищет истину, изучая Гоголя. Потому что Гоголь для него - жертва христианской односторонности. Отец Матфей Константиновский, который был в последние годы духовником Гоголя, нарисован Мережковским как некий демонический антипод. Историческое христианство не могло найти общего языка с писателем и подрубило его творчество. Это тоже было неверно, несправедливо. Отец Матфей, на которого так много клеветали в истории и литературе, совсем не собирался подсекать творчество Гоголя... Кризис у Гоголя был внутренний, спонтанный. И на самом деле речи отца Матерея не сыграли решающей роли. И не отрицал он его писаний, наоборот, он хвалил то, что Гоголь писал раньше. Отцу Матфею не нравились образы 2-го тома «Мертных душ». Он не был литературный критик, он был простой священник, протоиерей из города Ржева. Гоголь ему носил «Мертвые души», 2-й том, ему не нравилось, - это было его право. Так ведь и Гоголю тоже не нравилось - вы думаете, он сжег, потому что с ума сошел? Он сжег, потому что ему не нравилось. И сейчас, читая то, что осталось от этого тома, мы чувствуем, что да, там что-то было неблагополучно, он не справился с этим.
Книга, которую я упоминал, «Лев Толстой и Достоевский», ставит ту же самую проблему о христианстве и язычестве. Кто здесь язычник? - Лев Толстой. Ясновидец плоти - так его представляет Мережковский. А Достоевский - это ясновидец духа. Опять та же упрощенная схема. Тезис: плоть, язычество - в данном случае это Лев Толстой. Антитезис: дух. потрясающий плоть, в данном случае это Достоевский. Синтез? - синтез впереди. Был Ветхий Завет. Ветхий Завет говорил нам о плоти (и вместе с язычеством). Пришел Сын Человеческий, дал нам Новый Завет, но Он только о Духе говорил. Нужен Третий Завет, в котором полностью откроется священная полнота божественности.
Мережковский ступил на путь какого-то странного богословства. Думается, что не без Розанова он пришел к мысли, что любовь мужчины и женщины является прообразом какой-то божественной тайны. В широком богословском смысле слова это, несомненно, так. Ибо замысел Божий, как мы знаем, есть соединение разделенного в мире. Но не смешение, не нивелировка, а соединение. Все то, что распадается и разделяется, - это сатанинское, смерть. А гармония, единство это божественное. Поэтому любовь есть величайшая сила. Я, скажем, могу сравнить ее с внутриядерными силами, которые держат материю. Они должны быть огромными, недаром при своем освобождении они дают такой колоссальный разрушительный эффект.
Если для того чтобы соединить материю воедино, нужна такая колоссальная сила, то для того чтобы соединить дух человеческий, личности человеческие, нужна не меньшая сила, не меньшая. Когда-то шел фильм «Хиросима, любовь моя», где говорилось о трагедии Хиросимы и о любви двух людей, - это не меньший взрыв, только в другом плане. Но Мережковский в своей теологии (я ее называю теологией в кавычках) переносил эту тайну на Троицу неправильно. Он ухватился за тот факт, что на древнееврейском, на арамейском языке слово «дух» («руах») имеет женский род. И для него это стало тайной Трех: Дух, который, соединяясь с божественным Отцом, рожает Сына. В треугольнике отец-мать-дитя (сын) отразилась вечная троичная тайна. На все лады во всех своих произведениях он возвращается к этой мысли. В ней очень мало богословского и философского обоснования - это намеки, эмоции...
Рождение человека не является плодом любви; плодом любви является единство душ, которое было, скажем, у него и Зинаиды Николаевны. Рождение человека может совершиться, как и рождение и зачатие любого живого существа, без любви. И кроме того, не обязательно, чтоб было трое - детей-то может быть много. Короче, аналогия эта не работает совершенно. Но она мучительно преследовала его всю жизнь.
Затем у него возникает мысль о том, что старый мир должен быть разрушен, и, для того чтобы приблизить Третий Завет, необходимо революционное преобразование мира. Он носится с идеей религиозного, богословского обоснования революции. Грядет царство хама... «Грядущий Хам» - одно название этой книги Мережковского уже заслуживает внимания. Он обрушивается в ней на историческое христианство.
Мы должны быть достаточно честны, мы должны признать, что в христианство на протяжении веков неоднократно просачивались элементы мироотрицания, которые Евангелию не соответствуют. Просачивались они, и это давало горькие плоды. Но восставать против исторического христианства - значит восставать вообще против христианства, ибо оно живет и являет себя в истории, а не где-то в абстрактной идее.
Мережковский постоянно жил за границей, там он писал свои последние романы, в частности и «Царство зверя», - о разрушении империи. Безумный Павел I - фигура очень противоречивая. Не сумел, по-моему, Мережковский увязать двух сторон личности Павла. Вторая часть, замечательная! - про декабристов, называется «Александр I», - написана под сильным влиянием Достоевского. И наиболее мощная - «14 декабря» (тоже под влиянием Достоевского). Это полотно тех событий, напоминающее многое в нашем времени. Люди, не подготовившиеся, которые вышли раньше времени... как-будто смотришь в зеркало нашей эпохи...
Супруги Мережковские часто уезжали за границу и иногда возвращались, ненадолго, в Россию. Это несколько оторвало их от общественной, от философской жизни и от Церкви. У них была маленькая тайна (почти никто не знает о ней). В литературе она почти не отражена. Это придумала Зинаида Николаевна. Она говорила: раз историческая Церковь так несовершенна, будем создавать новую Церковь. Такая мысль могла родиться в голове только у дамы. И они стали создавать сначала маленький кружок, туда приходили лучшие люди эпохи: Бердяев, Карташов, Рачинский и многие другие. Потом она создала совсем интимный круг: Дмитрий Сергеевич, Дмитрий Философов, их ближайший друг, и она. И они стали совершать дома некое подобие малого богослужения. Ставилось вино, цветы, виноград, читались какие-то импровизированные молитвы - это была как бы евхаристия. Когда Бердяев узнал об этом, он совершенно... взбесился, и это послужило поводом к окончательному вхождению в православие. Он сказал, что он православный и не может этой доморощенной церкви... выносить. Как бы от противного его толкнули к Церкви вот эти своеобразные события.
Критика встречала Мережковского довольно прохладно, люди часто не понимали его проблематики.
Андрей Белый в книге «Начало века» дает гротескную картину выступления Мережковского в зале Московскою университета. Его откровения кажутся философам, профессорам нелепыми, а сам он в сатирическом изображении Андрея Белого просто смешон.
Это гротескное видение выступления Мережковского в Москве показывает, насколько чужд он был академической среде. Они действительно его не понимали, и он не понимал, куда он шел. Это были два мира: классики XIX века и он, обращенный к каким-то будущим зорям, как тогда любили говорить.
Наступление революции Мережковский воспринял совершенно однозначно. Из всех русских религиозных писателей, мыслителей он был самым непримиримым антисоветчиком. Как говорил Евтушенко, «из песни слова не выкинешь...» Он говорил это по поводу Гумилева; Гумилев был монархист, однако служил и считал своим долгом служить в государстве, принципы которого его не очень устраивали. Но Мережковский был, я думаю, под определенным влиянием Гиппиус, которая была совершенно непримиримой, так и умерла.
В 1920 году они бежали из России, познакомились с Борисом Савинковым, одно время были близки с ним и к кругам эсеров.
Потом отошли от них и остались вдвоем необычайно одинокими в эмиграции. Правые считали их революционерами, левые не знали, куда их приткнуть, - они никому не подошли. Постоянно искали некоего пристанища политического. К Пилсудскому примкнули, он их разочаровал. Даже Муссолини! даже Муссолини, когда они жили в Италии, вызывал у Мережковских надежду. Я читал их переписку, Дмитрий Сергеевич пишет: «Цезарь» обещает меня принять («Цезарь» - это условное название Муссолини). Но и «Цезарь» их разочаровал.
Когда началась вторая мировая война, многие эмигранты, и среди них и Бердяев, и Булгаков, стояли на позиции патриотической. Гиппиус не стояла на этой позиции. Она написала книгу «Царство Антихриста», где изобразила революционную жизнь, события в Петрограде и вообще в России, в Москве, с самой негативной точки зрения. Не надо ничего приукрашивать или обелять - так это было...
Для чего понадобились Мережковскому в дальнейшем его философско- литературно- исторические эссе? Чтоб развивать ту же самую мысль: христианские идеи не реализованы в мире. В Евангелии заложена идея братства человечества - великая идея. А кто ее пытается реализовать? - Наполеон! Человек с демократической судьбой. Очень интересно, ярко написана книга о Наполеоне. Человек, не имевший в себе христианского духа, пытается создать единое человечество. Неизвестно, насколько исторически это правда, но так изображает Мережковский.
Два Завета... пора их преодолеть и идти к новому, Третьему Завету. В этой драме изображается и апостол Павел, и Хуан де ла Крус, знаменитый испанский святой.
Центральная книга Мережковского, написанная в изгнании, изданная в 1932-1933 годах в Белграде, «Иисус Неизвестный». Одно из самых странных и оригинальных произведений на евангельскую тему. Писатель пытается дать новое освещение тайны Христа, используя огромный арсенал апокрифов. Никто до этого не придавал им такого значения. И название-то какое, заметьте, «Иисус Неизвестный». Мир не понял Христа, мир Его не познал. Это, правда, - то евангельские слова, но тем не менее хотя в Евангелии сказано, что Он в мире был, мир Его не познал, но кто-то Его принял и кто-то Его познал. Для Мережковского Иисус не понят ни Церковью, ни миром. Один из парижских критиков назвал рецензию на эту книгу «Церковь забытая» (Йисус Неизвестный, а Церковь забытая). Если бы дух Христов не реализовался в Церкви, то не было бы того, что дало христианство миру.
Мережковский великолепно, на уровне крупнейшего ученого знал всю новозаветную историческую литературу. Книга написана ярко, очень субъективно. Это огромное трехтомное эссе, которое начинается с описания, как выглядит его личное Евангелие, которое он возит с собой еще из России, потрепанное, но он боится его переплести, потому что не хочет с ним расставаться ни на один день.
И остался Мережковский при тайне пола. Он нашел в одном из апокрифов слова Христа: «Когда будет Царство? Тогда будет одно: женское будет мужским, мужское будет женским».
В те времена, в начале века, которые определили философское мышление Мережковского, был популярен один, по-моему, не совсем психически здоровый австрийский писатель, покончивший с собой, Отто Вайнингер, написавший книгу «Пол и характер» (она у нас была переведена в те годы и пользовалась большой популярностью). Он много рассуждал о полярности двух полов, о том, что в каждом человеке заключена какая-то частица другого пола (если он мужчина - в нем есть элемент женщины, если это женщина - в ней есть элемент мужчины). Об этом много спорили еще с того момента, когда Владимир Соловьев написал книгу «Смысл любви»...
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.