Меню
Назад » »

Александр НЕПОМНЯЩИЙ (1)

Поезд в город весны

 
Покусал шальную рожу беспризорный снежок 
И убежал скрипучим лаем в глубину мозгов.
Я мотаю в одиночку круглый замкнутый срок 
По решеткам перекрестков собственных следов. 
Поскользнулся и разбил праведный нос 
Самозваный паломник в расписные места. 
Запоздало удивлялся лихой паровоз, 
Почему под колесиками нет моста. 

Чья-то звездочка в небе, а чья-то упала, 
И нет молотка, чтоб обратно прибить. 
Настоящего кайфа здесь немыслимо мало, 
Но за кайф всегда надо платить: 
И твой дом кто-то ставит на каждой дороге, 
Твое имя мерещится на каждой стене. 
Это я только думал, что я думал о Боге, – 
Оказалось, что думал об одной тебе. 

Но поезд в город весны
Уходит в тридцать ноль-ноль, 
Каждый день без изменения
В тридцать ноль-ноль. 

По тупым закоулкам дремучего тела 
Мутно бродит душа, словно кошка в дыму. 
По дороге из хлева на седьмые пределы 
Дай Бог не променять суму на тюрьму. 
Кто к тибетским вершинам стрелою из лука, 
А кто - в доме любви  по жизни шпион. 
Так где ж оно, мое «Я», и кто, схватив мою руку,
Дает приказ набирать твой телефон? 

Но поезд в город весны
Уходит в тридцать ноль-ноль. 

А по венам ползут метастазы тоски.
Расцелует морду беспризорный пес,
C щенячьим визгом, в пушистый сугроб. 
Солнышко-лыба - песье лицо. 
Дешевое бухло у угла из горла,
Бесовские песни в дуэт на луну,
Потом вдогонку путать следы - 
На хрустальной метле ведьма-зима.

Чужие окна, чужие дома, 
Чужие авто, пальто, светофоры, 
Заборы, витрины сверкали, мелькали,
Кружились, срывались, сливались, сливались...
А мы оставались, мы одни оставались, 
Мы словно отстали. 
Искали в карманах пьяные лапы 
Последний, заветный, прощальный билет... 

На поезд в город весны,
На тридцать ноль-ноль. 
Поезд в город весны...
весна 1994

Зеленая Карета

 
Подари мне тонкую иглу,
Изумрудные осколочки далёких миров, 
Нарисуй мелками на стене
Оправдания для праведных и искренних слов.
Недолгою болезнью отболело добро –
Это раньше были живы, а теперь легко:
Из иллюзорных сумерек и детских слёз
Скоро всех спасет добрый Дед Мороз.

Покрести мне непокорное окно 
Спасительной решеткой безмятежной любви,
Научи меня, слепого, как дойти 
Бренными ногами до соседней звезды. 
Покричи, пожалуйся – тебя поймут,
Потерпи, подергайся – и так живут:
Из золоченых крестиков и поданных грёз 
Скоро всех спасёт добрый Дед Мороз.

Заплати сполна за лакомый кусок 
Безответными и добрыми из тех, кто не смог.
Их разбудят синим светом на заре,
Размажь по скатерти-дорожке вслед им гордый плевок. 
Пусть зелёная карета уходит одна, 
А мы свое доползаем, причем здесь весна?
Тварей безнадежных от заветных звёзд 
Укроет и спасет добрый Дед Мороз. 
1992-1993 (1993)

Вокзальная

 
Было очень скучно, и придумывали игры:
Хранили в чемоданах на всякий случай вещи, 
Меняли имена и переписывали титры, 
Заводили кошек и любимых женщин,
Прятались в постели и отдельные коробки, 
Веселые бутылки, мудреные беседы, 
Почетные ошейники, семейные решетки,
Дежурные сочувствия и чужие беды...
Толпились и кричали на будничном вокзале
И искали нервно в расписании «на после»
Никем не отмененный запредельный поезд,
Непрошеный, бесплатный голубой вагон. 

Было очень страшно, и валились на колени,
Вели себя примерно, знали свое место,
Ставили иконы, вглядывались в тени, 
Искали на ладонях черви, буби, крести... 
Надеялись на сына, переносили даты, 
Сидели на дорожку, боялись лечь в больницу,
Плакались соседям, искали виноватых,
Переставляли мебель и молодили лица... 
Оркестр заиграл «Прощанье славянки», 
Опаздывал старик, бежал. Ему смеялась в спину 
Прыщавая крикунья, шалая девчонка,
Чужая бесконечная весна. 

Было очень мало, и к тому же одиноко: 
Целовали в губы, обещали помнить. 
Думали, что встретятся, поминали водкой,
Шли домой, сутулясь, тупо и уже не больно,
А потом спешили, жили, рвали телефоны,
Всех родных и милых сквозь провода и дали
Ждали хоть разок на чай в возможном теплом доме 
Скоро, обязательно — и не успевали.
И глядел на них огромными глазами, 
Добрых и чудных совсем не понимая, 
Изумленный и безгрешный озорной ребенок, 
Невинный и, наверно, слишком мудрый Бог.
(1994)

Одиночество

 
Моя непокаявшаяся свобода –
Бесполезная кукла в углу, 
Мое пятое нелепое время года, 
Сиамская кошка на снегу.
За два шага до неба осиновым колом -
На два поворота ключа,
Прокричи хоть до крови уставшее горло –
Монастырская дорога пуста. 

А на полу – отрезанный локон, 
Гитару бросили в мусорный бак. 
На всех крылатых хватило окон,
А у остальных – все как надо, все так. 

В твоей теплой постели не страшно смерти –
Just another brick in the wall.
В нашем доме – пустые бутылки и черти, 
И никто не играет рок-н-ролл. 

Ты тепла, а твой щенок доволен и сыт,
Но в теплом автобусе часто тошнит.
Одиночество – когда ты рядом, 
А любовь – когда тебя нет.
А мы рвем струны и ломаем перья, 
И ищем какой-то драгоценный ответ, 
А Бог плюнул, ушел и хлопнул дверью.
Мы, было, за ним – ах, двери уже нет.

Но в нас искренне верят наши Линды&Йоко
И с трепетом ждут новый альбом. 
Мы пьем вместе с ними за пришествие Вудстока, 
Очень любим друг друга и блюем под столом. 

А сегодня ночью мне приснилась смерть. 
Мне стало все ясно – я хотел проснуться.
Одиночество: когда ты рядом; 
А любовь: когда тебя нет.

Можно бить окна и вешаться в ванной,
Писать трактат о маркизе де’ Ральбоне,
Читать Бхагавад-Гиту и печься о карме, 
Уехать на отдых в отель Калифорния. 
В конце концов, можно остаться с тобой.
Конечно же, проще остаться с тобой!
Но одиночество – когда ты рядом. 
Одиночество – когда ты рядом.
А любовь – когда...
осень 1993 года
под Москвой в Левобережном

Мы будем жить долго

 
Маленький кораблик плыл прочь от тебя,
По течению или так, куда глаза глядят.
А куда они глядят?  Что рай, что ад…
Лишь бы оттуда, где не простят,
Чтобы тихо напиться и все забыть,
Чтобы тихо уснуть и все забыть,
Чтобы тихо исчезнуть и все забыть,
Чтобы тихо что угодно и все забыть.
Как горели пробки, как летели планки,
Как поверх давила-ездила пьянь-вечность на танке,
И те, кого Бог любит, умирали молодыми; 
Ну, а мы тусовались совсем с другими -
Мы будем жить долго.

Там у них, у богов, сегодня застолье –
Поминки по тому, что мы звали любовью.
У нас это словечко рифмуется кровью,
А они не знают, что это такое.
Говорил бог богу: «Конечно, на кой нам,
Но объясни, что эти люди называют словом больно?
Мы думали, мы можем быть за них спокойны,
А они себя ведут как-то недостойно».
Так разговаривали боги, а я сегодня пил
И вчера тоже пил, а зачем – забыл.
Мы будем жить долго.

А вчера что-то очень неплохо светилось,
Светилось-святилось, жаль вот, позабылось.
Не горела свечка, земленела прохлада -
То ли так вышло, то ли так надо.
Захотел повыебаться – дескать, крылья из воска,
Руками в карманы, головою в доски.
Доски-то гнилье, но что-то черное между:
То ли это тьма, то ли это надежда –
Мы будем жить долго.

 

Песня о надписях на сараях

 
Я иду мимо сарая.
На сарае начертана надпись,
Вызывая в мозгах массу ассоциаций,
Хотя я знаю: в сарае дрова. 
Со стола на пол - вилки, ножи – 
Их там уже целая груда, 
Но вопреки примете, хоть скинь всю посуду, 
Один хрен не придет ни души.
Тому, кто создал все это, снились мы и зима,
И белые мухи обсидели дома,
А весна простыла, слегла, не пришла –
Вот такие, бpат-подснежник, дела.

По пеpиметpу звездного поля 
Бежит стремглав Пятачок, 
Несет в подаpок Иа голубенький шаpик, 
Нам знакомый как планета Земля -
Уже не свидимся. Все. Трубит горн. 
Команда: «Карапузы, отбой!»
Дежурный горнист – архангел Гаврила,
Значит, всем нам пора по прямой... 
Синоптик ожидает над Макондо смерч, 
А тот свет – ненадежное место для встреч. 
Меня закроют в колбу из стекла 
За то, что я почти забыл тебя.

Над пейзажем плохая погодка, 
А в кармане имеется водка. 
Пейзаж как пейзаж, неясна лишь деталь:
Зачем здесь, собственно, я?
Чтоб рифмовать души прекрасной порывы, 
Где мысли светлы, а чувства красивы:
Сплошь родные березы, сплошь печальная даль
И, чтоб звучало честней, нота бля?
Сбивай планки, рви целки – это тоже клише.
Все, чем мы будем, было уже,
Кроме тех, кто нашел дверцу в стене, 
Hо не под нашим небом, не на нашей земле. 

Хорошо душе среди вен и костей 
Ждать из каждого сна запредельных гостей. 
Особенно, если тошнит с утра, 
Особенно, если весна из стекла, 
Из такого стекла — эталона стекла, 
Из такого стекла, словно дважды два,
Словно ты и я, словно никогда
И другие, подобные этим, слова.
Хорошо зимой в летнем лесу, 
Хорошо, когда снегурочка забыла косу, 
Хорошо в Христову Пасху с парой блядей 
Подрисовать в нательный крестик пару гвоздей. 

Говорят, хорошо там, где нас нет, -
Хорошо еще тогда, когда нас нет.
И, если жрешь весь месяц и не можешь встать, 
Хоpошо – тоже способ подыхать. 
Еще лучше это делать сам с собой вдвоем 
Под серым радиоактивным дождем. 
Шаг вправо - шаг влево, но вряд ли побег
За карцер из ребер, за отмеренный век, 
За долгие-долгие дороги туда, 
Куда не дойдем ни ты, ни я. 
Ты видишь, вертолет летит все быстрей, 
Тот самый – без окон, без дверей... 

Я иду мимо сарая, 
На сарае начертана надпись,
Вызывая в мозгах массу ассоциаций,
Хотя я знаю – в сарае дрова…

Иваново

Конец русского рок-н-ролла

 
Немного грустная история - сплошное стебалово.
Немного смертей, гораздо больше скандалов,
Короче: раз тонула в Волге желтая подводная лодка. 
«Пива и зрелищ! – орал Третий Рим. 
Летели чепчики и лифчики, хотя Рим был глухим. – 
Давай на бис! на бис! на бис!» - И так, пока не пошла кровью глотка. 

Изготовление «винта» (домашние условия),
Схождение с ума товарища Цикория, 
Acid high life – жизнь от укола и до укола.
На Берлин идут атакой русские панки:
Джонни Роттену с Москвы нужен счет в ихнем банке. 
Дело Троицких, или Конец русского рок-н-ролла. 

Романтический герой в черном плаще 
Покорил все сердца,
Захватил все места в хит-параде. 
Но это в песнях, а в жизни у него ларек.
К нему по вечерам подъезжает дружок, 
На тачке; с дружком, разумеется, бляди. 

А другого раскрутили на обе столицы. 
К нему подъезжали различные лица, 
Говорили: «Все будет, но нужен демо в новом проекте». 
Говорили: «Братан, скорее пишись,
Твои песенки – хиты». Не заметили лишь,
Что эти песни все - где-то между жизнью и смертью.

Жизнь и смерть – две дамы - почти треугольник. 
Как они удивились, 
Что как-то раз с перепоя
Он понял вдруг, что с одной все не так,
А раз не так, то так и надо – 
И отправился спать со второю.

Школа, армия, семья, сослуживцы, родители, 
Хорошие подруги, другие благодетели -
И человек, один, – они его загоняли. 
А теперь, как вам ни странно, он сидит на игле
Или ему скучно жить без LSD:
Получите, распишитесь, спите спокойно – загнали! 
Загнали! Загнали! Загнали!

Человек здесь – только собирательный образ, 
Всего-то и было, что гитара и голос.
А где это было? В Питере, в Москве или в Калуге?
А у нас зато шикарный повод для пьянки -
Например, концерт памяти Янки.
Под нее, говорят, хорошо танцевать буги-вуги. 

Смерть уже продана — легко рифмовать 
Словечки «насрать» и «умирать», 
Особенно, если делать это в майке с портретом Егора. 
И песенки пели, и, как шелуха, 
Слетало с них что-то, вероятно, душа, 
И исчезало прочь, за далекие горы. 

Но никто и не заметил по пути в гастроном, 
Что так давно уже пахнет дерьмом
Наш крутой протест в перерывах попойки. 
И мы споем лихую песню про андеграунд,
Хотя никто здесь не хочет на последний раунд — 
Нам и так хорошо на нашей рок-н-ролльной помойке. 

Мы споем еще на бис на нашей рок-н-ролльной помойке.
Мы споем еще не раз на нашей рок-н-ролльной помойке...

 

Квадратная

 
Когда тени в углах заплясали смелей,
Стали слышаться крики неизвестных зверей 
И штора качалась взад-вперед,
Я понял, что мой телефон мне врет. 

Я позвонил ей и сказал: люблю и жду.
За стеной шуршит весна, я больше не могу.
А из трубки голос тихий: тогда прощай,
Сотри из книжки номер мой и не вспоминай. 

Я, обломавшись, позвонил другу домой. 
А у друга голос тот же, но совсем чужой. 
Он извинился, что забыл, как меня зовут, 
Очень рад поговорить, но сейчас его ждут.

Я испугался и набрал номер Господа Бога. 
Но хозяина, как понял я, не было дома. 
Горний голос (видно, ангел) мне объяснял, 
Что Бог был очень занят, а теперь устал. 

И я разбил о стенку подлый аппарат –
Теперь в трубочке загадочно весь день молчат. 
В трубку дышит она и тоже молчит, 
И друг, конечно, слышит, только тоже молчит.

Интересно, что они никогда не придут.
Интересно, что и я навсегда тут. 
Вот узнать бы, как выглядят лица людей,
Но в комнате квадратной ни окон, ни дверей.

 

WHITE SONG

 
Наблюдать, лежа на сетке, белизну потолка –
То же самое, что
Кружить по замкнутым улицам, читать надписи вслух –
То же самое, что
Стебаться весь вечер над телерекламой дерьма – 
То же самое, что
Собирать в узком кругу еще на «ноль пять» – 
То же самое, что
Звонить всем по списку. По ходу думать, зачем –
То же самое, что
Петь волнительным голосом очередной шедевр –
То же самое, что
Заряжать батарейки старым Пиксис с Гр.Обом –
То же самое, что
Слушать плач Роберта Смита и отвязно страдать -
То же самое, что
Пить. Что-то гнать про Армаггедон в категориях «всех спасти» –
То же самое, что
Вешать лапшой «сны во сне» о любви –
То же самое, что
Черкать рифмы в блокнот, полируя стишки –
То же самое, что
Убивать их - и в клочья преступленья следы.
И лишь два места, где все об ином, – ты и смерть.
Только два места – неизбывная ты, неизбежная смерть.

Я сказал это слово… 
Значит, из вас двоих выбирать?
И ничего.
Прошептал это слово…
А после спорол бутерброд. Вкусно.
И ничего.
Повторил это слово…
А после на правый бочок.
И ничего.
Прошептал это слово…
Но коленки дрожали.
И ничего.
Подписал это слово…
Не ангел-хранитель спас - тошнило от страха.
И ничего.
Проорал это слово…
А после сказали такой каламбур! Я смеялся.
И ничего.
Загадал это слово... 
Но звездочки падали часто-часто…
И ничего.
Солгал это слово… 
А после забыл. Тьфу, склероз…

Значит, биться о стенку с пеной дней на губах -
То же самое, что
Попивать на теплой кухне чаек –
То же самое, что
Бояться теней на красной стене –
То же самое, что
Рисовать цветочки на левой руке –
То же самое, что
Блевать и падать на асфальт или кафель –
То же самое, что
Полагать: «Все к лучшему. Своим чередом, своим чередом», -
То же самое, что
Стараться заснуть, как можно надольше заснуть -
То же самое, что 
Обыскивать звезды и выворачивать наизнанку.
И там никого.
И только два долга, что не оплатить, –
Ты и смерть.
Только два долга – бесценная ты 
И бесплатная смерть.
Две птицы живые на все небеса:
Ты и смерть.
Только две птицы.
Светлая – ты. 
Белая – смерть.
Только две птицы. 
Черная – ты. 
Белая – смерть.

 

Лимоновский блюз

 
Респектабельно одетая middle-class woman,
Толстая, как свинья,
Опасливо косясь, сожмет чемоданы,
Ей теперь не заснуть до утра. 

Не устранит ее страхов даже томик Маркузе
В моих "наркоманских" руках. 
Ну и пусть, в своих подозреньях
Она совершенно права: я социально опасен.
Я социально опасен.


Моментально подняв деревянную бдительность, 
Синеют при встрече менты.
Необходимо проверить мои документы, 
И обшмонать на предмет травы.

И даже если постричься и одеться в цвет хаки - 
Ауру не уберешь. 
Они учуют, мент и в Африке мент 
И его не наебешь.
Я социально опасен. 

Ветеран жлоб-движения пьет свою водку, 
И водка уже не идет. 
Он гордится золотыми зубами 
И числом разбитых им морд. 

Его рука ностальгически ищет заточку
В кармане обоссанных брюк. 
Но он верит, на смену придет молодежь 
И неформалам наступит каюк. 

В моем кармане - бутылка с зажигательной смесью 
И листки красно-коричневых партизан. 
Мои цели, вероятно,- пристрелить президента 
И уронить Останкинский телебашенный кран.

Вероятно, утащить водородную бомбу 
И затолкать героин в водопровод. 
Меня лучше расстрелять под первым забором, 
Вероятно, я даже играю панк-рок.
Я социально опасен.

ст.Петушки
 
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar