Вчера у В., оставя пир,
R. С. летела как зефир,
Не внемля жалобам и пеням,
А мы по лаковым ступеням
Летели шумною толпой
За одалиской молодой.
Последний звук последней речи
Я от нее поймать успел,
Я черным соболем одел
Ее блистающие плечи,
На кудри милой головы
Я шаль зеленую накинул,
Я пред Венерою Невы
Толпу влюбленную раздвинул.
- - - я вас люблю etc.
Сегодня был я ей представлен,
Глядел на мужа с полчаса;
Он важен, красит волоса,
Он чином от ума избавлен.
В черновой рукописи имеются также следующие записи из "Альбома Онегина":
Я не люблю княжны S. L.!
Свое невольное кокетство
Она взяла себе за цель,
Короче было б взять за средство.
Чего же так хотелось ей?
Сказать ли первые три буквы?
К-Л-Ю-Клю... возможно ль, клюквы!
Четвертая запись в черновике продолжалась:
Так напряженьем воли твердой
Мы страсть безумную смирим,
Беду снесем душою гордой,
Печаль надеждой усладим.
Но как утешить
Тоску, безумную тоску.
После строфы XXIV в черновой рукописи следовало:
С ее открытием поздравим
Татьяну милую мою
И в сторону свой путь направим,
Чтоб не забыть, о ком пою.
Убив неопытного друга,
Томленье сельского досуга
Не мог Онегин перенесть,
Решился он в кибитку сесть.
Раздался колокольчик звучный,
Ямщик удалый засвистал,
И наш Онегин поскакал
Искать отраду жизни скучной -
По отдаленным сторонам,
Куда, не зная точно сам.
После строфы XXXV в черновой рукописи было:
Татьяну все воображая
Еще ребенком, няня ей
Сулит веселье, истощая
Риторику хвалы своей.
Вотще она велеречиво
Москву описывает живо.
Строфа XXXVI в черновой рукописи оканчивалась:
Москва! как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!..
Как сильно в нем отозвалось!
В изгнанье, в горести, в разлуке,
Москва! как я любил тебя,
Святая родина моя!
Черновой набросок к строфе LI:
Как живо колкий Грибоедов
В сатире внуков описал,
Как описал Фонвизин дедов,
Созвал он всю Москву на бал.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Задумав было до выпуска в свет всего романа издать вместе две заключительные
его главы: первоначальную VIII ("Путешествие Онегина") и IX (окончательную
VIII), Пушкин написал к ним предисловие:
У нас довольно трудно самому автору узнать впечатление, произведенное в
публике сочинением его. От журналов узнает он только мнение издателей, на
которое положиться невозможно по многим причинам. Мнение друзей, разумеется,
пристрастно, а незнакомые, конечно, не станут ему в глаза бранить его
произведение, хотя бы оно того и стоило.
При появлении VII песни Онегина журналы вообще отозвались об ней весьма
неблагосклонно. Я бы охотно им поверил, если бы их приговор не слишком уж
противоречил тому, что говорили они о прежних главах моего романа. После
неумеренных и незаслуженных похвал, коими осыпали 6 частей одного и того же
сочинения, странно было мне читать, например, следующий отзыв:
"Можно ли требовать внимания публики к таким произведениям, какова,
например, глава VII "Евгения Онегина"? Мы сперва подумали, что это
мистификация, просто шутка или пародия, и не прежде уверились, что эта глава
VII есть произведение сочинителя "Руслана и Людмилы", пока книгопродавцы нас
не убедили в этом. Эта глава VII, - два маленькие печатные листика, -
испещрена такими стихами и балагурством, что в сравнении с ними даже
"Евгений Вельский" {1} кажется чем-то похожим на дело. Ни одной мысли в этой
водянистой VII главе, ни одного чувствования, ни одной картины, достойной
воззрения! Совершенное падение, chute complete... Читатели наши спросят,
какое же содержание этой VII главы в 57 страничек? Стихи "Онегина" увлекают
нас и заставляют отвечать стихами на этот вопрос:
Ну как рассеять горе Тани?
Вот как: посадят деву в сани
И повезут из милых мест
В Москву на ярманку невест!
Мать плачется, скучает дочка:
Конец седьмой главе - и точка! {2}
Точно так, любезные читатели, все содержание этой главы в том, что Таню
увезут в Москву из деревни!"
В одном из наших журналов сказано было, что VII глава не могла иметь
никакого успеху, ибо век и Россия идет вперед, а стихотворец остается на
прежнем месте. Решение несправедливое (т. е. в его заключении). Если век
может идти себе вперед, науки, философия и гражданственность могут
усовершенствоваться и изменяться, - то поэзия остается на одном месте, не
стареет и не изменяется. Цель ее одна, средства те же. И между тем как
понятия, труды, открытия великих представителей старинной астрономии,
физики, медицины и философии состарелись и каждый день заменяются другими,
произведения истинных поэтов остаются свежи и вечно юны.
Поэтическое произведение может быть слабо, неудачно, ошибочно, - виновато
уж, верно, дарование стихотворца, а не век, ушедший от него вперед.
Вероятно, критик хотел сказать, что "Евгений Онегин" и весь его причет уже
не новость для публики, и что он надоел и ей, как журналистам.
Как бы то ни было, решаюсь еще искусить ее терпение. Вот еще две главы
"Евгения Онегина" - последние, по крайней мере для печати... Те, которые
стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что
в них менее действия, чем во всех предшествовавших. Осьмую главу я хотел
было вовсе уничтожить и заменить одной римской цифрою, но побоялся критики.
К тому же многие отрывки из оной были уже напечатаны. Мысль, что шутливую
пародию можно принять за неуважение к великой и священной памяти, - также
удерживала меня. Но Чайльд-Гарольд стоит на такой высоте, что каким бы тоном
о нем ни говорили, мысль о возможности оскорбить его не могла во мне
родиться.
28 ноября 1830 г.