Александр Сергеевич Пушкин. (351)

вмешательства в действия и поступки своих героев, которые должны вести себя
не так, как вздумается автору, а в соответствии с их характером и условиями
окружающей действительности. Этот принцип был замечательно осуществлен
Пушкиным в "Евгении Онегине".
 Прослеживая по рукописям историю создания Пушкиным его романа в стихах,
мы видим, что порой поэт пытался придавать иной оборот ходу действия,
развитию фабулы. Например, по одному из вариантов Онегин влюблялся в Татьяну
при первой же встрече с ней в деревне. Но в процессе творческой работы поэт
в данном случае, как и в ряде других аналогичных, отказался от этого,
"поправил" себя действительностью, логикой созданных им в соответствии с нею
характеров. Мог ли Онегин стать декабристом? - спрашивают некоторые
советские исследователи и дают на этот вопрос безусловно отрицательный
ответ. Но дело обстоит не так просто. В числе участников декабрьского
движения были люди весьма различного душевного склада - и такие, как
восторженный романтик Кюхельбекер, и такие, как автор дневника "Моя скука"
Николай Тургенев. Однако их всех объединяло передовое сознание и критическое
отношение к окружающей действительности, то есть то, что было присуще и
Онегину, который, получив в наследство от дяди имение, сразу же "задумал" -
облегчить положение своих крепостных крестьян: "Ярем он барщины старинной
оброком легким заменил". Правда, он делает это, по ироническому замечанию
Пушкина, чтобы чем-то занять себя - "чтоб только время проводить". Но все же
предметом своего времяпровождения он избирает установление "нового порядка",
а не что-либо другое. Недаром Пушкин даже обозначает в этой связи героя
словами, которые затем применит к себе: "Свободы сеятель пустынный". Наличие
у Онегина передового сознания - несомненно. Столь же несомненно и его
критическое отношение к окружающему. Свидетельство этому - уже его уход из
"света". Таким образом, участие Онегина в движении декабристов не
противоречило исторической действительности. Но не противоречило ли бы оно
его образу, логике его характера? Одно из основных свойств и качеств
пушкинского реализма - верность героев своим характерам, но вместе с тем
сами их характеры - не нечто раз навсегда данное, остановившееся, застывшее;
наоборот, как и в самой жизни, они находятся в состоянии постоянного
движения, развития. "Тоска сердечных угрызений", не оставлявшая Онегина с
момента убийства друга, гнавшая его с места на место, возрождение любовью к
Татьяне, "тоска безумных сожалений" о столь близком и возможном и навеки
утраченном счастье, - все это нэ могло не оказать существеннейшего влияния
на развитие заложенных в его характере добрых задатков, создавало
несомненные предпосылки для новой формы проявления "прямого благородства"
его души, перехода его на иную ступень страдания, "более сообразного с
человеческим достоинством". Кроме того, помимо этих предпосылок, в основном
субъективно-психологического порядка, Пушкин выдвигает и еще одну очень
существенную объективную предпосылку.
 "Томясь в бездействии досуга", Онегин пускается в "странствия без
цели", подробное описание которых должно было составить содержание целой
главы романа, так и названной поэтом "Странствие". В общем замысле
пушкинского романа этой главе была предназначена очень важная функция. Во
время своих "странствий" Онегин, подобно радищевскому путешественнику,
маршрут которого, кстати, полностью включен в путешествия пушкинского героя,
впервые непосредственно и широко знакомится с родной страной, с жизнью
народа - ив ее героическом прошлом (посещение Новгорода, где еще "живы тени
древних великанов" - следы столь идеализировавшейся декабристами древней
русской вольности; песня волжских бурлаков про "удалые" дела Стеньки
Разина), и в ее тяжком настоящем: центральное место в главе должно было
занимать описание аракчеевских военных поселений. Описание это было
 дано Пушкиным с такой резкостью "замечаний, суждений, выражений", что
не только опубликовать его, но даже держат). у себя в рукописи оказалось
невозможно, и оно до нас так и не дошло: очевидно, было уничтожено поэтом,
подобно начатой им десятой главе. О том большом месте, которое было отведено
этому описанию в составе главы и об исключительно важном значении, которое
автором ему придавалось, можно судить по тому, что поэт, вынужденный
отказаться от его обнародования, предпочел вынуть из романа и всю главу, без
этого "слитком короткую и как бы оскудевшую" {3}. В особом приложении к
роману была дана лишь небольшая часть этой главы под названием "Отрывки из
путешествия Онегина". В предисловии к ним Пушкин приводил замечание
Катенина, говорившего поэту, что исключение главы "вредит... плану целого
сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне,
знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным". Можно с
уверенностью сказать, что не менее, если не более важную роль играла бы эта
глава и для объяснения перехода от Евгения - "лишнего человека" к
Евгению-декабристу.
 Настойчивое намерение Пушкина сделать Онегина декабристом особенно
наглядно показывает, какой жгучей злободневностью был проникнут замысел
пушкинского стихотворного романа, какими крепкими нитями был он связан с
важнейшими событиями и актуальнейшими общественно-политическими вопросами
современности.
 Если бы замысел Пушкина был осуществлен, на образ Онегина естественно
легли бы новые краски, он выступил бы в существенно ином освещении.
Поскольку этого не произошло, Онегин, каким он показан в романе, каким вошел
в сознание читателей и критики, в историю русской литературы и русской
общественной мысли, являет собой исключительно яркий образ "лишнего
человека", "умной ненужности" (термин Герцена), впервые с такой правдой и
полнотой художественно открытый Пушкиным. Такой образ, заключавший в себе
широчайшее обобщение, был типичным не только для периода декабрьского
восстания, но и для всего дворянского этапа русской революционности; отсюда
он и стал родоначальником всех "лишних людей" последующей русской
литературы.
 В том же 1830 г., когда был закончен "Евгений Онегин", Пушкин в
рецензии на "Юрия Милославского" Загоскина замечал: "В наше время под словом
роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании".
Полностью подходит под это определение и пушкинский роман в стихах. В
"вымышленном повествовании" о жизненных путях и судьбах характерных
представителей молодого поколения своего времени Пушкин с непревзойденной
художественной убедительностью развернул "историческую эпоху" 20-х гг. XIX
в., периода декабрьского восстания. Именно это давало право Белинскому
назвать пушкинский роман в стихах, в котором поэт "умел коснуться так
многого, намекнуть о столь многом, что принадлежит исключительно к миру
русской природы, к миру русского общества", не только "энциклопедией русской
жизни и в высшей степени народным произведением", но и "актом сознания для
русского общества, почти первым, но зато каким великим шагом вперед для
него!"
 Изображение "исторической эпохи" - своей современности - Пушкин дал не
только одним крупным планом; оно объемно, можно сказать стереоскопично. С
такой же истиной, полнотой, верностью действительности и одновременно
величайшей художественностью, как первый план, разработаны поэтом и ее
задние планы - весь тот пестрый и многокрасочный фон, на котором четко
выписывается основная сюжетная линия и рельефно выступают образы главных
действующих лиц. Светский Петербург и Петербург трудовой,
патриархально-дворянская Москва, поместная деревня, беглая и живая панорама
всей "святой Руси": "селенья, грады и моря" ("Отрывки из путешествия
Онегина"); общественная, публичная жизнь (театры, балы) и частный, семейный
быт; великосветский раут и народные святочные гаданья, и работа крепостных
девушек в- помещичьем саду; кутящая "золотая молодежь" в модном столичном
ресторане и крестьянин, едущий на дровнях по зимнему первопутку; сочные
натюрморты во вкусе "фламандской школы" и тончайшие акварельные зарисовки
сельской природы - весны, лета, осени, зимы... Ничего хоть сколько-нибудь
подобного такому широчайшему, поистине "энциклопедическому" (и по полноте, и
по предельной сжатости) охвату всех. сторон русской жизни, ее путей и
перепутий, ее лицевой и ее оборотной стороны, ее парадных зал и ее углов и
закоулков, - не было ни в одном произведении русской литературы до Пушкина.
Гениальный поэт-живописец, Пушкин является здесь и художником-социологом,
способным вскрыть и осветить не только причины "лишности", неприкаянности
Онегиных, но даже четко сформулировать процессы, совершавшиеся в русской
крепостной экономике. Недаром Карл Маркс и Фридрих Энгельс в своих трудах
("К критике политической экономии" - Маркс, "Внешняя политика русского
царизма" - Энгельс) упоминали соответствующие строки из "Евгения Онегина"
{4}, а Фридрих Энгельс писал одному из своих русских корреспондентов: "Когда
мы изучаем... реальные экономические отношения в различных странах и на
различных ступенях цивилизации, то какими странно ошибочными и
недостаточными кажутся нам рационалистические обобщения XVIII века - хотя
бы, например, доброго старого Адама Смита, который принимал условия,
господствовавшие в Эдинбурге и в окрестных шотландских графствах, за
нормальные для целой вселенной. Впрочем, Пушкин уже знал это..." {5}.
Энгельс имеет в виду ироническое замечание Пушкина в связи с попытками
Онегина, который начитался весьма популярного тогда Адама Смита, внушить
отцу, что ему нет нужды в деньгах, раз он получает со своих крепостных
поместий "простой продукт":
 "Отец понять его не мог и земли отдавал в залог". Пушкин, таким
образом, отмечает проникновение денежных, капиталистических отношений в
русское крепостническое хозяйство. Это же место пушкинского романа
припоминает и Маркс.
 В стихах Пушкина, справедливо замечает Добролюбов, продолжая в этом
отношении высказывания Белинского, "впервые открылся нам действительный
русский мир". "Открытие" в "Евгении Онегине" русской действительности -
русского мира - имело не только важнейшее познавательное значение, но и было
связано с целым переворотом в области традиционных эстетических
представлений и понятий, с замечательным расширением границ самого предмета
художественного изображения, круга явлений действительности, достойных
поэтического отображения, допускаемых в сферу искусства. Во время Пушкина
бытовали представления, сложившиеся еще в эпоху классицизма, о том, что
предметом поэзии должно быть только "высокое", "возвышенное" - "изящная"
природа; наоборот, "низкая природа", - все обыденное, "прозаическое" -
находится за пределами художественной литературы. Исключение делалось только
для сатирических жанров, поскольку их целью было не воспевание, а обличение.
 Автор "Евгения Онегина", произведения в целом отнюдь не сатирического
рода, с первой же его главы - и чем дальше, тем все энергичнее - сознательно
и демонстративно стирает всякие различия между "изящной" и "низкой
природой". В его роман, наряду с "поэзией", хлынула широким потоком и
"проза" - жизнь, как она есть, со всеми ее красками и оттенками, с
праздничным и с обыденным, патетическим и смешным, трогательным и ничтожным,
высокими поэтическими порывами и житейским "пестрым сором" - "прозаическими