Александр Сергеевич Пушкин. (487)

Душа бессмертная, от бренного тела, как птица из растерзанной сети, весело излетевши, воспаряет в рай богонасажденный, где вечно цветет древо жизни, где жилище самому Христу и избранным его. Телеса наши, в гробах согнившие и в прах рассыпавшиеся, возникнут от земли, как трава весною, и по соединении с душами восстанут, и укажутся всему небу, пред очами ангелов и человеков, пред очами предков наших и потомков, одни яко пшеница, другие же яко плевелы, ожидая серпов ангельских и того места, которое назначено особо для пшеницы и особо для плевел. Вниди в клеть твою и помолися {3}. Такая уединенная молитва и в соборе может иметь место, если молящийся уединился от всех забот и попечении и пребывает безмолвен среди молвы, его окружающей; если он, отрясши от чувств своих все страсти и вожделения, един с единым богом беседует. Авраам, ведя сына своего Исаака на заклание, говорит сопровождающим его рабам, седите зде со ослятем, аз же и детищ пойдем до онде, и поклонившеся возвратимся к вам {4}. Так истинно молящийся страстям своим, аки рабам, повелевает оставить его и ожидать, пока он молитву свою богу, аки Исаака, в жертву принесет. О! сколь отличны от сего молитвы наши! Мы и в уединении целое торжище вкруг себя собираем. Молясь, и покупаем, и продаем, и хозяйством управляем, и о лихоимстве заботимся, и друзьям ласкательствуем, и на врагов вооружаемся, и о сластях помышляем, и о сундуках своих трепещем. Подлинно, се ли молитва, и не паче ли торжище, молвы преисполненное? Где тут ум, разумеющий глаголы свои? Где сердце долженствующее прилепиться к богу? Одни уста трубят, и язык как кимвал, звяцает; а мысли - как птицы в воздухе, по всем странам носятся; а сердце - хладно, как бездушный труп, зарытый вместе с сокровищем нашим. Иосиф, проданный братиями своими во Египет, соделавшись правителем царства, дал им в удел самую богатую землю, Гесем именуемую {5}. Сын божий, по безмерной благости своей соединившийся с нашею природой и таким образом соделавшийся братом нашим, дает нам не часть некую области небесной, но все царство свое нераздельно. Небо отверсто для нас; престолы уготованы, объятия божественного брата нашего ждут нас. Пойдем, полетим к нему но прежде должны мы сбросить с себя всю тяготу мирскую, влекущую нас к земле. Неверующему чудесам мы смело можем сказать с блаженным Августином "Большее из всех чудес чудо есть то, что два-на-десять человек, бескнижных, безоружных, нищих, проповедовавших крест, победили не только владык и сильных земли, но и самих богов языческих, и целый свет Христу покорили". Ты возразишь мне на сие, что сии победители мира сами были умерщвлены, и ни один почти из них не кончил жизни без мучений, без креста, меча и огня. Но вот мой краткий ответ: на то и посланы были сии победители своим воеводою: Се аз посылаю вас яко овцы посреде волков: предадят вы на сонмы, и на соборищах их биют вас {6}. Особое убо чудо миру и печать истины евангельской есть страдальческая смерть посланников-победителей. Но посмотри, что с сими убиенными последовало? Цари персть их почитают и, отложив порфиру и венец, благоговейно преклоняют колена пред гробами их. Нигде не читаем, чтобы язычники страдали так за своих идолов, как мученики христианские за веру Христову. Да и в нынешних богоборных сонмищах атеистов и натуралистов, в главных гнездах их, во Франции и Англии, нашелся ли хотя один такой ревнитель, который бы за безбожие свое или натурализм произвольно на муки дерзнул? У нас в России, за несколько пред сим лет, известный болярин, уличенный в безбожии, одним показанием кнута отрекся того. Говорят многие: почему молитвы наши ни чудес не творят, ни лучшей перемены в нас не производят. Ах, стыдно и вспоминать молитвы наши! Об них можно то же сказать, что сказал кормчий одному бывшему на корабле беззаконнику. Когда, во время сильной и опасной бури, все плаватели обратились к молитве и вместе с ними и оный беззаконник нечто промолвил, то кормчий остановил его сими словами: "Ты, пожалуй, помолчи: не знает-де бог, что и ты с нами, и потому еще между отчаянием и надеждою находимся; а как-де услышит твою святую молитву, так мы и погибли". - Достойна ли молитва имени своего, когда она в одних устах обращается, а ум не помнит и не знает того, что болтает язык? Читаем: глаголы моя внуши, господи, разумей звание мое {7}, а сами ни глаголов не внушаем, ни звания нашего не разумеем. Такая молитва переменит ли нас, окаянных и грешных в добрых и богоугодных? Грешными в церковь приходим, грешнейшими выходим. Радость плотская ограничивается наслаждением: по мере, как затихает веселый гудок, затихает и веселость. Но радость духовная есть радость вечная; она не умаляется в бедах, не кончается при смерти, но переходит и по ту сторону гроба. Важны ли добрые дела наши в деле спасения? Я объясню тебе вопрос сей подобием. Возьми небольшой кусок меди и понеси его на торжище; там за него ты ничего не купишь; всякий с насмешкою скажет тебе известную пословицу. "Приложи копейку, то купишь калач". Но ежели тот самый металл будет иметь изображение государя твоего или другой знак его монеты, то купишь за него, что тебе надобно. Так точно и дела наши. Ежели ты не имеешь веры и упования на Христа-спасителя, не сомневайся признать, что они суетны. Но те самые дела совокупи с верою и упованием на него, тогда они будут важны; и если потребно тебе откупиться от грехов или купить небесные вечные утехи, купишь ими несомненно. Мы познаем разумом души; а телесные очи суть как бы очки, чрез кои душевные очи смотрят. Чужой грех на мне не лежит. Но если чужой грех содевается моим советом, согласием или неосторожным примером, тогда он не только лежит на мне, но, как жернов, тяготит душу мою. Горе человеку тому, говорит сам спаситель, им же соблазн приходит! {8} Действительно, грех соблазна прежде меня, прежде моей смерти, предшествует на суд божий, и уже по кончине моей следует туда же за мною. Скажу то же иными словами. Все соблазненные примером моим, и прежде меня позванные на суд божий, уже понесли туда грехи мои. Убо уже готовы для меня муки. Но тут еще не все. Я умер и перестал грешить; но все, соблазненные мною, и при том все от соблазненных мною вновь соблазняемые, оставаясь еще в сей жизни, посылают, вслед за мною, бесчисленные беззакония, от единого примера моего, яко от единого блата, истекающие. Убо готовы для меня новые, сугубые мучения! Вот как ужасен грех соблазна, ужаснее многоглавой лернейской гидры! Кониский написал также несколько стихотворений русских, польских и латинских. В художественном отношении они имеют мало достоинства, хотя в них и виден дух мыслящий. Следующая элегия показалась нам достопримечательна: Серпа ожидают созрелые класы; А нам вестники смерти - седые власы. О! смертный, беспечный, посмотри в зерцало: Ты сед, как пятьдесят лет тебе миновало. Как же ты собрался в смертную дорогу? С чем ты предстанешь правосудному богу? Путь смертный безвестен и полон разбоя: Искусного, храброго требует конвоя. Кто ж тебя поведет и за тебя сразится? Друг, проводив тебя к гробу, в дом возвратится. Изнеможешь, пеший таща грехов ношу! Ах! тут-то нужно иметь подмогу хорошу, Подмогу, какая дана Сикеоту: Но - та дана слезам, кровавому поту. А ты много ли плакал за грехи? Считайся. Не весь ли век твой есть цепь грехов? Признайся. Ах! вижу, ты нагиш, как родила мать: Ни лоскутка на душе твоей не сыскать! Поверь же, не внидешь в небесны чертоги: В ад тебя низринут, связав руки, ноги. Без масла дел благих гаснет свеча веры; Затворятся брачные буим девам двери. Может быть, при смерти, "помяни мя" скажешь И тем уста свои навсегда завяжешь. И так, доколе древа топор не коснется, Плод добрых дел тебе принесть остается.