Александр Сергеевич Пушкин. (576)

Стр. 68-69 Мой друг, вот вы отец новорожденного; Это еще один мальчик; небо даровало его вам Прекрасного, свежего, радостно улыбающегося этой горькой жизни. Он стоил едва лишь нескольких стонов своей матери. Ночь; я вижу вас... При легком шуме сон Обнял розового ребенка на белой спящей груди, А вы, отец, бодрствуя у камина, Углубившись в раздумья и склонив голову, Вы часто оборачиваетесь, чтоб вновь увидеть, - о счастье! Младенца, мать, и брата, и сестру, Как пастух, радующийся своим новым ягнятам, Или как хозяин, ввечеру считающий снопы хлеба. В этот торжественный час, в этой глубокой тишине, Кто, кроме вас, знает бездну, в которой тает ваше сердце, друг? Кто знает ваши слезы, ваши немые ласки, Сокровища гения, изливающиеся в нежности, Стон орла, более грустный, чем у голубки в гнезде, Потоки, струящиеся с гранитной скалы, И бесчисленные ручьи от снега, Тающего под зноем норвежского лета на склонах ледника? Живите, будьте счастливы и когда-нибудь воспойте Нам эти сверхчеловеческие тайны невыразимой любви. А я в это время также бодрствую, Не у голубых занавесей розового детства, Не у брачного ложа, орошенного благовониями, Но у холодного одра, над телом усопшего. Это - сосед, подагрический старик, умерший от камня в печени. Его племянницы позвали меня, я здесь по их просьбе; Один я присел к одру с девяти часов вечера, В главах постели - черный деревянный крест С костяным распятием положен между двух свечей, На стуле; рядом ветка самшита, дорогого для верующих, Мокнет в тарелке, и я вижу под простыней Мертвого, во всю длину, со сжатыми ногами и скрещенными руками. О! если бы по крайней мере я долгое время знал Этого мертвеца при жизни! Если бы мне хотелось Поцеловать этот желтый лоб в последний раз! Если бы, глядя все время на эти жесткие прямые складки, Я бы наконец увидел, как что-то шевелится, Движется подобно ноге отдыхающего человека, И что пламя голубеет! Если б я услышал, Как заскрипела кровать!.. или если бы я мог молиться! Но нет: никакого священного ужаса, никакого нежного воспоминания. Я смотрю и не вижу, слушаю и не слышу. Каждый час бьет медленно, и когда, переутомленный От этого удручающего спокойствия и этих глупых грез, Я подхожу к окну немного подышать (Так как на полночном небе только что родился серп месяца), Вон, вдруг, над далекой крышей дома, Не на востоке, вспыхивает небосклон, И я слышу вместо песни Лай собак, воющих на пожар. Стр. 69 Нет, моя муза - не блистающая одалиска С черными блестящими волосами, с продолговатыми глазами гурии, Пляшущая с обнаженной грудью при резких звуках своего голоса; Это не юная и розовая Пери, Сверкающие крылья которой затмили бы хвост прекрасного павлина, Не белокрылая и голубокрылая фея, - Эти две сестры-соперницы, которые открывают миры и небеса Ослепленному светом ребенку, лишь только он скажетда. Она - о моя обожаемая муза! - Не дева иль плачущая вдова, Одинокая обитательница пустынного монастыря Или башни без вассалов, которая бродит под сводами, Произнося чье-то имя; спускается в рыцарские гробницы; Склоняя колени, широко покрывает плиты бархатом платья И, приникнув челом к мрамору, изливает со слезами, В мелодичном гимне свои благородные несчастия, Нет. - Но, когда ваша скорбь одиноко бредет по лесу, Видали ли вы там, в глубине, хижину Под высохшим деревом? Рядом с нею вырыта канава; Девушка постоянно стирает там ветхое белье. Может быть, при виде вас, она опустила голову, Так как, при всей своей бедности, она из хорошей семьи; Она могла бы, как и другая, в более счастливые дни Блистать в свете и цвести для любви; Мчаться в экипаже; бывать на балах, на гуляньях; Вдыхать на балконе ароматы и серенады; Или, своей золотой арфой возбуждая сотни соперников, Видеть лишь одну улыбку среди бесчисленных рукоплесканий. Но небо с самого начала потемнело над нею, И деревцо, едва родившись, было побито градом: Она прядет, шьет и ухаживает дома За старым, слепым и безумным отцом.