Александр Сергеевич Пушкин. (730)

3 Для правильного понимания позиций Пушкина, как историка пугачевщины, много дает сделанная им самим запись спора его с великим князем Михаилом Павловичем, братом царя, о судьбах русского самодержавия, с одной стороны, и родового дворянства, деклассирующегося исключительно быстрыми темпами в условиях загнивающего крепостного строя, с другой. Имея, очевидно, в виду такие акты, как уничтожение местничества при царе Феодоре Алексеевиче, как введение "Табели о рангах" при Петре, такие явления, как режим военной диктатуры императоров Павла и Александра, Пушкин, не без некоторой иронии, утверждал, что "все Романовы революционеры и уравнители", а на реплику великого князя о том, что буржуазия, как класс, таит в себе "вечную стихию мятежей и оппозиций", отвечал признанием наличия именно этих тенденций в линии политического поведения русской дворянской интеллигенции. Интеллигенции этой, по прогнозам Пушкина, и суждено выполнить ту роль могильщика феодализма, которую во Франции в 1789-1793 гг. успешно осуществило "третье сословие". "Что же значит, - писал Пушкин за несколько дней до выхода в свет "Истории Пугачева", - наше старинное дворянство с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу Аристокрации, и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется, много". Этим пониманием диалектики русского исторического процесса вдохновлены были записи Пушкина в его дневнике от 22 декабря 1834 г., а в черновой редакции заметок об уроках пугачевщины, над которой Пушкин работал в январе следующего года, мы находим следы тех же самых политических раздумий: "Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один дворянин не был замешан в пугачевском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачева, не считая тех, которые из робости пристали к нему". Планы повести о Шванвиче - дворянине и офицере императорской армии, служившем "со всеусердием" Пугачеву, в начале 1833 г. сменяются собиранием и изучением материалов о самом Пугачеве и вырастают в монографию о нем. Книга эта писалась в условиях строгой конспирации. В письме от 30 июля 1833 г. на имя управляющего III Отделением о разрешении посетить места, связанные с восстанием Пугачева, Пушкин очень осторожно мотивировал эту поездку необходимостью закончить роман, "большая часть действия которого происходит в Оренбурге и Казани". Имя Пугачева и самая тематика романа при этом, конечно, упомянуты не были. Как свидетельствует дата предисловия к "Истории Пугачева", книга была закончена в Болдине 2 ноября 1833 г. И только 6 декабря, в официальном письме к Бенкендорфу Пушкин впервые прямо сказал о предмете своих разысканий: "Я думал некогда написать исторический роман, относящийся к временам Пугачева, но, нашед множество материалов, я оставил вымысел и написал Историю Пугачевщины" 2). Подготовка к печати "Истории Пугачева" шла в 1833-1834 гг. одновременно с работой над специальной статьей о "Путешествии из Петербурга в Москву", которая в свою очередь сменилась в 1835 г. собиранием материалов для биографии Радищева. Для своего "Современника" Пушкин готовит в 1836 г. две статьи о Радищеве и роман о Пугачеве. Проблематику именно этих своих произведений Пушкин и имеет в виду, отмечая в начальной редакции "Памятника", написанного вскоре после окончания "Капитанской дочки", свои права на признательное внимание потомков: И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что вслед Радищеву восславил я свободу И милость к падшим призывал. Именно в "Истории Пугачева" и "Капитанской дочке" Пушкин и пошел "вслед Радищеву". 1) В. Г. Белинский, очень сочувственно отозвавшийся об "Истории Пугачевского бунта" еще при жизни Пушкина, впоследствии писал, что произведение это писано "пером Тацита на меди и мраморе", что оно является "образцовым" сочинением "и со стороны исторической и со стороны слога" (В. Г. Белинский, Полн.собр. соч., т. V, 1954, стр. 274, и т. VII, стр. 578). О роли "Истории Пугачева" в политическом воспитании вождей русской революционной демократии ярко свидетельствует письмо Белинского к Д. П. Иванову от 7 августа 1837 г. (В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. XI, 1956, стр. 148-149) и недавно найденное письмо Герцена к Г. Гервегу от 19 (7) апреля 1850 г. ("Лит. наследство", т. 64, 1958, стр. 168).