Александр Вертинский (3)

ВАШИ ПАЛЬЦЫ
 В. Холодной

 Ваши пальцы пахнут ладаном,
 А в ресницах спит печаль.
 Ничего теперь не надо нам,
 Никого теперь не жаль.

 И когда Весенней Вестницей
 Вы пойдете в дальний край,
 Там Господь по белой лестнице
 Поведет Вас в светлый рай.

 Тихо шепчет дьякон седенький,
 За поклоном бьет поклон
 И метет бородкой реденькой
 Вековую пыль с икон.

 Ваши пальцы пахнут ладаном,
 А в ресницах спит печаль.
 Ничего теперь не надо нам,
 Никого теперь не жаль.
 1916

ЗА КУЛИСАМИ

 Вы стояли в театре, в углу, за кулисами,
 А за Вами, словами звеня,
 Парикмахер, суфлер и актеры с актрисами
 Потихоньку ругали меня.

 Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький.
 Вот кто за нос умеет водить".
 И тогда вы сказали: "Послушайте, маленький,
 Можно мне Вас тихонько любить?"

 Вот окончен концерт... Помню степь белоснежную...
 На вокзале Ваш мягкий поклон.
 В этот вечер Вы были особенно нежною,
 Как лампадка у старых икон...

 А потом - города, степь, дороги, проталинки...
 Я забыл то, чего не хотел бы забыть.
 И осталась лишь фраза: "Послушайте, маленький,
 Можно мне Вас тихонько любить?"
 1916, Крым

ПАНИХИДА ХРУСТАЛЬНАЯ

 Вспоминайте, мой друг, это кладбище дальнее,
 Где душе Вашей бально-больной
 Вы найдете когда-нибудь место нейтральное
 И последний астральный покой.

 Там поют соловьи панихиды хрустальные,
 Там в пасхальную ночь у берез
 Под церковного звона аккорды финальные
 Тихо сходит к усопшим Христос.

 Там в любовь расцвела наша встреча печальная
 Обручальной молитвой сердец,
 Там звучала торжественно клятва прощальная
 И нелепый печальный конец.

 И когда догорят Ваши свечи венчальные,
 Погребальные свечи мои,
 Отпоют надо мной панихиды хрустальные
 Беспечальной весной соловьи.
 1916

ДЫМ БЕЗ ОГНЯ

 Вот зима. На деревьях цветут снеговые улыбки.
 Я не верю, что в эту страну забредет Рождество.
 По утрам мой комичный маэстро так печально играет на скрипке
 И в снегах голубых за окном мне поет Божество!

 Мне когда-то хотелось иметь золотого ребенка,
 А теперь я мечтаю уйти в монастырь, постареть
 И молиться у старых притворов печально и тонко
 Или, может, совсем не молиться, а эти же песенки петь!

 Все бывает не так, как мечтаешь под лунные звуки.
 Всем понятно, что я никуда не уйду, что сейчас у меня
 Есть обиды, долги, есть собака, любовница, муки
 И что все это - так... пустяки... просто дым без огня!
 1916, Крым, Ялта

ТО, ЧТО Я ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ

 Я не знаю, зачем и кому это нужно,
 Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,
 Только так беспощадно, так зло и ненужно
 Опустили их в Вечный Покой!

 Осторожные зрители молча кутались в шубы,
 И какая-то женщина с искаженным лицом
 Целовала покойника в посиневшие губы
 И швырнула в священника обручальным кольцом.

 Закидали их елками, замесили их грязью
 И пошли по домам - под шумок толковать,
 Что пора положить бы уж конец безобразью,
 Что и так уже скоро, мол, мы начнем голодать.

 И никто не додумался просто стать на колени
 И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
 Даже светлые подвиги - это только ступени
 В бесконечные пропасти - к недоступной Весне!
 1917, октябрь, Москва

БАЛ ГОСПОДЕН

 В пыльный маленький город, где Вы жили ребенком,
 Из Парижа весной к Вам пришел туалет.
 В этом платье печальном Вы казались Орленком,
 Бледным маленьким герцогом сказочных лет.

 В этом городе сонном Вы вечно мечтали
 А балах, о пажах, вереницах карет
 И о том, как ночами в горящем Версале
 С мертвым принцем танцуете Вы менует...

 В этом городе сонном балов не бывало,
 Даже не было просто приличных карет.
 Шла года. Вы поблекли и платье увяло,
 Ваше дивное плетье "Maison Lavalette".

 Но однажды сбылися мечты сумасшедшие,
 Платье было надето, фиалки цвели,
 И какие-то люди, за Вами пришедшие,
 В катафалке по городу Вас повезли.

 На слепых лошадях колыхались плюмажики,
 Старый попик любезно кадилом махал...
 Так весной в бутафорском смешном экипажике
 Вы поехали к Богу на бал.
 1917, Кисловодск

ПЕЙ, МОЯ ДЕВОЧКА

 Пей, моя девочка, пей, моя милая,
 Это плохое вино.
 Оба мы нищие, оба унылые,
 Счастия нам не дано.

 Нас обманули, нас ложью опутали,
 Нас заставляли любить...
 Хитро и тонко, так тонко запутали,
 Даже не дали забыть!

 Выпили нас, как бокалы хрустальные
 С светлым душистым вином.
 Вот отчего мои песни печальные,
 Вот отчего мы вдвоем.

 Наши сердца, как перчатки, изношены.
 Нам нужно много молчать!
 Чьей-то жестокой рукою мы брошены
 В это большую кровать.
 1917, Одесса

ПЕС ДУГЛАС

 В нашу комнату Вы часто приходили,
 Гда нас двое: я и пес Дуглас,
 И кого-то из двоих любили,
 Только я не знал, кого из нас.

 Псу однажды Вы давали соль в облатке,
 Помните, когда он заболел?
 Он любил духи и грыз перчатки
 И всегда Вас рассмешить умел.

 Умирая, Вы о нас забыли,
 Даже попрощаться не могли...
 Господи, хотя бы позвонили!..
 Просто к телефону подошли!..

 Мы придем на Вашу панихиду,
 Ваш супруг нам сухо скажет: "Жаль"...
 И, покорно проглотив обиду,
 Мы с собакой затаим печаль.

 Вы не бойтесь. Пес не будет плакать,
 А, тихонечко ошейником звеня,
 Он пойдет за Вашим гробом в слякоть
 Не за мной, а впереди меня!..
 1917

ВСЕ, ЧТО ОСТАЛОСЬ

 Это все, что от Вас осталось, -
 Пачка писем и прядь волос.
 Только сердце немного сжалось,
 В нем уже не осталось слез.

 Вот в субботу куплю собаку,
 Буду петь по ночам псалом,
 Закажу себе туфли к фраку...
 Ничего. Как-нибудь проживем.

 Все окончилось так нормально
 Так логичен и прост конец:
 Вы сказали, что нынче в спальню
 Не приносят с собой сердец.
 1918, Харьков

ТРЕФОВЫЙ КОРОЛЬ

 Так недолго Вы были моей Коломбиною.
 Вы ушли с представителем фирмы Одоль.
 Далеко-далеко в свое царство ослиное
 Вас увозит навеки трефовый король.

 Ну конечно, Пьеро - не присяжный поверенный,
 Он влюбленный бродяга из лунных зевак,
 И из песни его даже самый умеренный
 Все равно не сошьешь горностаевый сак.

 А трефовый король - человек с положением.
 Он богат, и воспитан, и даже красив.
 Недалекий немножко. Зато, без сомнения,
 Человек своих слов и почти не ревнив.

 Говорят, у него под Тифлисом имение.
 Впрочем, это неважно, а главное то,
 Что, желая всю жизнь за-за лунного пения
 Не иметь бриллиантов, эспри и манто.

 Надо быть "Коломбиной". Прощайте, последняя.
 Поцелуй - Вашим мыслям. Да здравствует Боль!
 Буду петь, как всегда, свои лунные бредни я,
 Ну а Вас успокоит... Трефовый король.
 1918 (?)

ПАНИ ИРЕНА
 Ирине Н-й

 Я безумно боюсь золотистого плена
 Ваших медно-змеиных волос,
 Я влюблен в Ваше тонкое имя "Ирена"
 И в следы Ваших слез.

 Я влюблен в Ваши гордые польские руки,
 В это кровь голубых королей,
 В эту бледность лица, до восторга, до муки
 Обожженного песней моей.

 Разве можно забыть эти детские плечи,
 Этот горький, заплаканный рот,
 И акцент Вашей польской изысканной речи,
 И ресниц утомленных полет?

 А крылатые брови? А лоб Беатриче?
 А весна в повороте лица?..
 О, как трудно любить в этом мире приличий,
 А, как больно любить без конца!

 И бледнеть, и терпеть, и не сметь увлекаться,
 И, зажав свое сердце в руке,
 Осторожно уйти, навсегда отказаться
 И еще улыбаться в тоске.

 Не могу, не хочу, наконец - не желаю!
 И, приветствуя радостный плен,
 Я со сцены Вам сердце, как мячик, бросаю.
 Ну, ловите, принцесса Ирен!

ПРИНЦЕССА МАЛЕН

 Мне так стыдно за Вас. Мне и больно и жутко.
 Мне не хочется верить такому концу.
 Из "Принцессы Мален", вдохновенной и чуткой,
 Превратиться в такую слепую овцу!

 Он Вас так искалечил! Тупой и упорный,
 Как "прилично" подстриг он цветы Ваших грез!
 Что осталось от Вас, Ваших шуток задорных,
 Ваших милых ошибок, улыбок и слез!

 Он Вас так обезличил! Он все Ваши мысли
 Перекрасил в какой-то безрадостный цвет.
 Как увяли слова! Как бессильно повисли
 Ваши робкие "Да", Ваши гордые "Нет"!

 Это грустно до слез. И смешно, к сожаленью,
 Что из "Розы поэта" - и это не лесть -
 Этот добрый кретин просто сварит варенье,
 Спрячет в шкаф и зимой будет медленно есть.

 Одного он не знает: чем сон непробудней,
 Тем светлей пробужденье, тем ярче гроза.
 Я спокойно крещу Ваши серые будни,
 Ваше тихое имя целую в глаза.
 1920, Константинополь

ДЖИОКОНДА

 Я люблю Вас тепло и внимательно,
 Так, как любят ушедших невест.
 Для меня это так обязательно,
 То, что Вы мне надели свой крест.

 Почему Вас зовут Джиокондою?
 Это как-то не тонко о Вас.
 Я в Вас чувствую строгость иконную
 От широко расставленных глаз.

 Я в Вас вижу "Царицу Небесную",
 Богородицу волжских скитов,
 "Несказанную радость" чудесную
 Наших русских дремучих лесов.

 И любовь мою тихо и бережно
 Я несу, как из церкви свечу.
 Разве счастья словами измеришь дно?
 Сам себе улыбнусь. И молчу.

 Так не хочется скомкать поспешностью
 Наш стыдливый и робких роман.
 Да хранит Вас Господь с Вашей внешностью
 От меня, от любви и от ран.
 1920-1921, Константинополь

ВЕНОК

 Вот и все. Панихида кончена.
 Над собором пробило час.
 Этой пытке остро-утонченной
 Предаюсь я в последний раз.

 Синеватые нити ладана,
 Недоплаканных слез комок -
 Все понятно и все разгадано.
 Эти строки - любви венок.

 Что ж тебе пожелать? Любовника?
 Или счастья на двух персон?
 Не забудь позабыть виновника,
 Что нарушил твой сладкий сон.

 Он обманут мечтой-гадалкою,
 Умирает один в глуши.
 Не сердись за попытку жалкую
 Докричать до твоей души.

 Я любовь твою, я, как веточку,
 Засушу между старых книг.
 Время быстро сотрет отметочку,
 Все сотрет его грозный лик.

 Ну, прощай, моя птица бедная,
 Королева моих вершин.
 Ты теперь навсегда безвредная,
 Он долюбит тебя один.
 1921, Бессарабия

БАЛЛАДА О СЕДОЙ ГОСПОЖЕ

 Ах, как печальна луна.
 Ах, как томит тишина.
 И, людьми забыт,
 Старый замок спит.
 Уж двенадцать лет,
 Как погас в нем свет.
 Осень в смертельном бреду
 Листья хоронит в саду.
 И в огнях зарниц
 Стаи черных птиц,
 Как монахи тьмы,
 Голосят псалмы.

 А в замке бродит, чуть дрожа,
 Его Седая Госпожа.
 Еще не хочет умирать,
 Еще не может отогнать
 Милых призраков давних лет,
 Тех, кого уж нет.

 Чей след
 Тихо стерли года,
 Уходят навсегда.
 Чей задумчивый вид
 Этот замок хранит.
 Кто был убит,
 Ко был зарыт,
 Но не забыт!

 Шелестят, вспоминая объятья,
 В гардеробах усопшие платья.
 А в камине поет зола,
 Что любовь, как и жазнь, ушла...

 Чей это голос: "Встречай..."
 Спит Ваш седой попугай.
 Кто же Вас позвал
 Из глуби зеркал?
 Кто же Вам сказал:
 "Я приду... на бал"?

 Вот два прибора на столе,
 И розы в белом хрустале,
 И канделябры зажжены,
 И Вы особенно нежны
 В этом платье "Antoinette",
 А его все нет
 И нет... и нет!

 И старик мажордом,
 Пожимая плечом,
 Наливая вина,
 Уже плачет давно...

 Сумев понять
 Не смев сказать,
 Уходит спать...
 ..........

 Это смерть, погасившая свечи,
 Вас так нежно целует в плечи,
 Это смерть подает манто.
 Это смерть Вас зовет в ничто...
 1922, Польша

ЗЛЫЕ ДУХИ

 Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы
 И, открыв Ваши злые духи, я вдыхаю их сладостный хмель.
 И тогда мне так ясно видны эти черные тонкие птицы,
 Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel".

 Скоро будет весна. И Венеции юные скрипки
 Распоют Вашу грусть, растанцуют тоску и печаль,
 И тогда станут легче грехи и светлей голубые ошибки.
 Ну жалейте весной поцелуев, когда зацветает миндаль.

 Обо мне не грустите, мой друг. Я озябшая хмурая птица.
 Мой хозяин - жестокий шарманщик - меня заставляет плясать.
 Вынимая билетики счастья, я смотрю в несчастливые лица,
 И под вечные стоны шарманки мне мучительно хочется спать.

 Скоро будет весна. Солнце высушит мерзкую слякоть,
 И в полях расцветут первоцветы, фиалки и сны...
 Только нам до весны не допеть, только нам до весны не доплакать:
 Мы с шарманкой измокли, устали и уже безнадежно больны.

 Я опять посылаю письмо и тихонько целую страницы.
 Не сердитеь за грусный конец и за слов моих горестых хмель.
 Это все Ваши злые духи. Это черные мысли, как птицы,
 Что летят из флакона на юг, из флакона "Nuit de Noel".
 1925, Берлин

В СТЕПИ МОЛДАВАНСКОЙ

 Тихо тянутся сонные дроги
 И, вздыхая, ползут под откос.
 И печально глядит на дороги
 У колодцев распятый Христос.
 Что за ветер в степи молдаванской!
 Как поет под ногами земля!
 И легко мне с душою цыганской
 Кочевать, никого не любя!

 Как все эти картины мне близки,
 Сколько вижу знакомый я черт!
 И две ласточки, как гимназистки,
 Провожают меня на концерт.
 Что за ветер в степи молдаванской!
 Как поет под ногами земля!
 И легко мне с душою цыганской
 Кочевать, никого не любя!

 Звону дальнему тихо я внемлю
 У Днестра на зеленом лугу.
 И российскую милую землю
 Узнаю я на том берегу.
 А когда засыпают березы
 И поля затихают ко сну,
 О, как сладко, как больно сквозь слезы
 Хоть взглянуть на родную страну...
 1925, Бессарабия