Андрей Андреевич Вознесенский (6)

 Памяти жертв фашизма
 Певзнер 1903, Сергеев 1934,
 Лебедев 1916, Бирман 1938,
 Бирман 1941, Дробот 1907...

Наши кеды как приморозило.
Тишина.
Гетто в озере. Гетто в озере.
Три гектара живого дна.

Гражданин в пиджачке гороховом
зазывает на славный клев,
только кровь
 на крючке его крохотном,
кровь!

"Не могу,- говорит Володька,-
а по рылу - могу,
это вроде как
 не укладывается в мозгу!

Я живою водой умоюсь,
может, чью-то жизнь расплещу.
Может, Машеньку или Мойшу
я размазываю по лицу.

Ты не трожь воды плоскодонкой,
уважаемый инвалид,
ты пощупай ее ладонью -
болит!

Может, так же не чьи-то давние,
а ладони моей жены,
плечи, волосы, ожидание
будут кем-то растворены?

А базарами колоссальными
барабанит жабрами в жесть
то, что было теплом, глазами,
на колени любило сесть..."

"Не могу,- говорит Володька,-
лишь зажмурюсь -
 в чугунных ночах,
точно рыбы на сковородках,
пляшут женщины и кричат!"

Третью ночь как Костров пьет.
И ночами зовет с обрыва.
 И к нему
 Является
 Рыба
 Чудо-юдо озерных вод!

"Рыба,
 летучая рыба,
 с огневым лицом мадонны,
 с плавниками белыми
 как свистят паровозы,
 рыба,
Рива тебя звали,
 золотая Рива,
 Ривка, либо как-нибудь еще,
с обрывком
 колючей проволоки или рыболовным крючком
 в верхней губе, рыба,
рыба боли и печали,
 прости меня, прокляни, но что-нибудь ответь..."

Ничего не отвечает рыба.


 Тихо.
 Озеро приграничное.
 Три сосны.
Изумленнейшее хранилище
жизни, облака, вышины.

Лебедев 1916, Бирман 1941,
Румер 1902, Бойко оба 1933.

Андрей Вознесенский. Не отрекусь. 
Избранная лирика. 
Минск, "БелАДИ", 1996.


ОЗЕРО

Кто ты - непознанный Бог
или природа по Дарвину -
но по сравненью с Тобой,
как я бездарен!

Озера тайный овал
высветлит в утренней просеке
то, что мой предок назвал
кодом нечаянным: "Господи..."

Господи, это же ты!
Вижу как будто впервые
озеро красоты
русской периферии.

Господи, это же ты
вместо исповедальни
горбишься у воды
старой скамейкой цимбальной.

Будто впервые к воде
выйду, кустарник отрину,
вместо молитвы Тебе
я расскажу про актрису.

Дом, где родилась она,-
между собором и баром...
Как ты одарена,
как твой сценарий бездарен!

Долго не знал о тебе.
Вдруг в захолустнейшем поезде
ты обернулась в купе:
Господи...

Господи, это же ты...
Помнишь, перевернулись
возле Алма-Аты?
Только сейчас обернулись.

Это впервые со мной,
это впервые,
будто от жизни самой
был на периферии.

Годы. Темноты. Мосты.
И осознать в перерыве:
Господи - это же ты!
Это - впервые.

Помогите Ташкенту!

Озверевшим штакетником
вмята женщина в стенку.

Помогите Ташкенту!

 Если лес - помоги,
 если хлеб - помоги,
 если есть - помоги,
 если нет - помоги!

Ты рожаешь, Земля.
Говорят, здесь красивые горные встанут
 массивы.
Но настолько ль красиво,
чтоб живых раскрошило?

На руинах как боль
 слышны аплодисменты -
ловит девочка моль.

Помогите Ташкенту!

Сад над адом. Вы как?
 Колоннада откушена.
Будто кукиш векам,
над бульваром свисает пол-Пушкина.

Выживаем назло
 сверхтолчкам хамоватым.
Как тебя натрясло,
белый домик Ахматовой!

 Если кровь - помогите,
 если кров - помогите,
 где боль - помогите,
 собой - помогите!

Возвращаю билеты.
 Разве мыслимо бегство
от твоих заболевших,
карих, бедственных!

Разве важно, с кем жили?
 Кого вызволишь - важно.
До спасенья - чужие,
лишь спасенные - ваши.

Я читаю тебе
в сумасшедшей печали.
Я читаю Беде,
чтоб хоть чуть полегчало.

Как шатает наш дом.
(как ты? цела ли? не поцарапало? пытаюсь
 дозвониться... тщетно...)
Зарифмую потом.
Помогите Ташкенту!

 Инженер - помогите.
 Женщина - помогите.
 Понежней помогите -
 город на динамите.

Мэры, звезды, студенты,
 липы, возчицы хлеба,
дышат в общее небо.
Не будите Ташкента.

Как далось это необыкновенно недешево.
Нету крыш. Только небо.
Нету крыши надежнее.

(Ну, а вы вне Беды?
Погодите закусывать кетой.
Будьте так же чисты.
Помогите Ташкенту.
Ах, Клубок Литтарантулов,
 не устали делить монументы?

Напишите талантливо.
Помогите Ташкенту.)
...Кукла под сапогами.
Помогите Ташкенту,
как он вам помогает
стать собой.

Он - Анкета.

Когда я придаю бумаге
черты твоей поспешной красоты,
я думаю не о рифмовке -
с ума бы не сойти!

Когда ты в шапочке бассейной
ко мне припустишь из воды,
молю не о души спасенье -
с ума бы не сойти!

А за оградой монастырской,
как спирт ударит нашатырный,
послегрозовые сады -
с ума бы не сойти!

Когда отчетливо и грубо
стрекозы посреди полей
стоят, как черные шурупы
стеклянных, замерших дверей,

такое растворится лето,
что только вымолвишь: "Прости,
за что мне, человеку, это!
С ума бы не сойти!"

Куда-то душу уносили -
забыли принести.
"Господь,- скажу,- или Россия,
назад не отпусти!"

Да здравствуют прогулки в полвторого,
проселочная лунная дорога,
седые и сухие от мороза
розы черные коровьего навоза!

Уважьте пальцы пирогом,
в солонку курицу макая,
но умоляю об одном -
не трожьте музыку руками!

Нашарьте огурец со дна
и стан справасидящей дамы,
даже под током провода -
но музыку нельзя руками.

Она с душою наравне.
Берите трешницы с рублями,
но даже вымытыми не
хватайте музыку руками.

И прогрессист и супостат,
мы материалисты с вами,
но музыка - иной субстант,
где не губами, а устами...

Руками ешьте даже суп,
но с музыкой - беда такая!
Чтоб вам не оторвало рук,
не трожьте музыку руками.

Знай свое место, красивая рвань,
хиппи протеста!
В двери чуланные барабань,
знай свое место.

Я безобразить тебе запретил.
Пьешь мне в отместку.
Место твое меж икон и светил.
Знай свое место.

Я - двоюродная жена.
У тебя - жена родная!
Я сейчас тебе нужна.
Я тебя не осуждаю.

У тебя и сын и сад.
Ты, обняв меня за шею,
поглядишь на циферблат -
даже пикнуть не посмею.

Поезжай ради Христа,
где вы снятые в обнимку.
Двоюродная сестра,
застели ему простынку!

Я от жалости забьюсь.
Я куплю билет на поезд.
В фотографию вопьюсь.
И запрячу бритву в пояс.

Сложи атлас, школярка шалая,-
мне шутить с тобою легко,-
чтоб Восточное полушарие
на Западное легло.

Совместятся горы и воды,
Колокольный Великий Иван,
будто в ножны, войдет в колодец,
из которого пил Магеллан.

Как две раковины, стадионы,
мексиканский и Лужники,
сложат каменные ладони
в аплодирующие хлопки.

Вот зачем эти люди и зданья
не умеют унять тоски -
доски, вырванные с гвоздями
от какой-то иной доски.

А когда я чуть захмелею
и прошвыриваюсь на канал,
с неба колят верхушками ели,
чтобы плечи не подымал.

Я нашел отпечаток шины
на ванкуверской мостовой
перевернутой нашей машины,
что разбилась под Алма-Атой.

И висят как летучие мыши,
надо мною вниз головой -
времена, домишки и мысли,
где живали и мы с тобой.

Нам рукою помашет хиппи,
Вспыхнет пуговкою обшлаг.
Из плеча - как черная скрипка
крикнет гамлетовский рукав.

Запомни этот миг. И молодой шиповник.
И на Твоем плече прививку от него.
Я - вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.
И - больше ничего.

Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,
а через тыщу лет и более того,
Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник...
И - больше ничего.

Достигли ли почестей постных,
рука ли гашетку нажала -
в любое мгновенье не поздно,
начните сначала!

"Двенадцать" часы ваши пробили,
но новые есть обороты.
ваш поезд расшибся. Попробуйте
летать самолетом!

Вы к морю выходите запросто,
спине вашей зябко и плоско,
как будто отхвачено заступом
и брошено к берегу пошлое.

Не те вы учили алфавиты,
не те вас кимвалы манили,
иными их быть не заставите -
ищите иные!

Так Пушкин порвал бы, услышав,
что не ядовиты анчары,
великое четверостишье
и начал сначала!

Начните с бесславья, с безденежья.
Злорадствует пусть и ревнует
былая твоя и нездешняя -
ищите иную.

А прежняя будет товарищем.
Не ссорьтесь. Она вам родная.
Безумие с ней расставаться,
однако

вы прошлой любви не гоните,
вы с ней поступите гуманно -
как лошадь, ее пристрелите.
Не выжить. Не надо обмана.