Анри-Огюст Барбье (6)

ЛОНДОН

В безмерности равнин так сказочно-громаден,

Что птица облететь его не может за день,

Являет пришлецу он издали хаос

Лачуг, домов, дворцов, то кинутых вразброс,

То в груды сваленных, сцепившихся упрямо;

Лес труб, венчающих промышленные храмы

И ввысь - из глубины их жаркого нутра

Дым извергающих с утра и до утра;

Шпили и купола над каменным хаосом,

Сквозящие в пару, холодном и белесом;

Низины, где река, под сеткою дождя,

Весь ужас адских вод на память приводя,

Струит свой черный ил, крутясь меж берегами;

Мосты, подпертые гигантскими быками,

Сквозь арки, как колосс Родосский, там и сям

Дающие проход бесчисленным судам;

Волна зловонная, несущая в предместьях

Богатства дальних стран, чтоб сызнова унесть их;

И верфей суета, и склады, чье нутро

Могло б весь мир вместить и все его добро;

Затем ненастный свод, зловещих туч барьеры,

И солнце, как мертвец, одетый в саван серый,

Иль в ядовитой мгле порой, как рудокоп,

Который кажет нам свой закоптелый лоб;

И, наконец, народ, средь грохота и шума

Влачащий дни свои покорно и угрюмо

И по путям прямым, и по путям кривым

Влекомый к золоту инстинктом роковым.

Перевод Д. Бродского

БЕДЛАМ

Свирепое море гудит в непогоду

И, голову тяжко подняв к небосводу,

То падает, то, накалясь добела,

Бросает на скалы людские тела.

Пожар завывает грозней и жесточе,

Когда в безнадежности пасмурной ночи

Он топчет, как дикий табун, города.

Но злые стихии - огонь и вода,

В их похоти грубой, с их яростью краткой,

Ничто по сравненью с иной лихорадкой.

Она леденит наше сердце навек.

Смотрите: душевнобольной человек,

Лишь тень человека, - томится годами

Под мрачными сводами, в страшном Бедламе.

Плачевное зрелище! Вот он бредет,

Низвергнутый в дикую тьму идиот,

До пояса голый, согбенный тупица,

Бредет он, шатаясь, боясь оступиться,

С опущенным взглядом, с бескостной спиной,

С руками, повисшими мертвой лозой,

С глазами, что смотрят бессмысленно-тускло.

И рот, и глаза, и любой его мускул,

И низкий, изрытый морщинами лоб

Все, кажется, быть стариковским могло б.

Он молод годами. Но, взявши за горло,

Безумье к земле человека приперло.

И черепом лысым увенчан скелет.

И мнится: бедняге под семьдесят лет.

Машина оглохшей души бесполезна,

Но все-таки вертится в сцепке железной.

И днем его небо окутано тьмой.

И летом он темен, и мрачен зимой.

Уснет, и во сне ничего не приснится.

И, дня не заметив, откроет ресницы.

Живет он, бесчувственный к бою часов,

Он брошен во Время, как в чащу лесов.

Слюна набегает, пузырится пеной.

Он никнет на ложе свое постепенно.

Навеки вокруг темнота, тишина.

Когда же он ляжет для вечного сна

И в землю вернется, не вызвав участья,

Материя вновь распадется на части.

Смотрите: другой за решеткой не спит,

Постель его смята. Он скачет, вопит.

Молчания нет в одиночной палате.

Он роет солому и рвет свое платье,

Как будто в ожогах вся кожа его.

Глядит, и белки стекленеют мертво,

Зубами скрипит, кулаком потрясает,

Кровавая оргия в нем воскресает.

Не будь он в цепях, - берегитесь тогда!

Попасться в могучие лапы - беда.

Двойная дана сумасшедшему сила!

Дай только ей волю - рвала бы, крушила

Могильные плиты в столетней пыли,

Прошла бы по дальним дорогам земли,

Неслась бы в горах грохотаньем обвала,

Овраги бы рыла, дубы корчевала.

И вот он простерт на земле, и, хоть плачь,

Бессилен и наг этот дикий силач.

И вертит его колесо вихревое,

Сверкая нагими ножами и воя.

Парит разрушенье над башенным лбом,

Как в небе стервятник парит голубом.

И только рычанье да смех беспричинный

Внезапно, как молнии, спорят с пучиной.

И если он крикнет - то здесь глубина

Нечленораздельного, страшного сна:

Горячка справляет победу лихую,

Сквозь бедную глотку трубя и ликуя.

А смерть не добила страдальца еще

И сзади стоит и трясет за плечо.

Вот так и стоишь пред столбами Геракла:

Отвага слабеет, и воля иссякла,

Но наглухо вбиты, не дрогнут столбы.

И снова о них расшибаются лбы.

Загадка для всех мудрецов это зданье.

Здесь гибель назначила многим свиданье:

Тот явится после утраты души,

Внезапно лишенный покоя в глуши,

Другой - заглядевшийся слишком упорно

В созданье бездонное, в ад его черный.

И грязный преступник, и честный герой

Подвержены общей болезни порой.

Любого гнетет одинаковой властью

Проклятый недуг, роковое несчастье.

И лорд, и король, и священник, и нищий

Все легче соломинки в бренном жилище.

Постой у широко распахнутых врат.

Здесь гордость и алчность незримо царят.

Да, гордость и алчность одни! Их призыву

Послушны все твари, кто мыслят, кто живы.

Во тьму слабоумья влечет их поток...

Прощай же, Бедлам, безутешный чертог!

Я глубже проникнуть в тебя не рискую,

Я только смотрю на толпу городскую

И вижу, что яростный гомон и гам

Звучит, как молитва безумным богам,

А небо английское, в тучах косматых,

Похоже на сумрак в больничных палатах.

Перевод П. Антокольского

ДЖИН

Бог несчастных, мрачный дух у стойки,

Родич можжевелевой настойки,

Ядовитый северный наш Вакх!

Вот в невразумительных словах

В честь твою составлена кантата.

Эту песню жалобно когда-то

Черт луженой глоткой подпевал,

Затевая адский карнавал.

Это память о веселых гимнах,

Что во славу ураганов зимних

Пел нормандец, пенной брагой пьян,

Слушая, как воет океан.

Этот вой еще грубей, пожалуй,

Чем когда кентавров рать бежала

И раскатом страшных голосов

Оглашала глубину лесов.

Площадной божок! Тебе людское

Прозябанье в бедах и в покое.

Все тебе - все скверы, все мосты,

Все задворки черной нищеты,

Вся земля в плаще туманной ночи.

И когда, воспламеняя очи,

Веселишься ты, людей губя,

Сам Спаситель не святей тебя.

Каждый душу на прилавок кинет,

Мигом детство розовое сгинет,

Осквернят седины старики,

Мигом бросят вахту моряки,

Женщина зимой во тьме кромешной

Все продаст, вплоть до рубашки грешной.

Джина, джина! Наливай полней,

Чтобы волны золотых огней

Дивное несли самозабвенье,

Сладострастный трепет на мгновенье.

Это двери в рай, а не питье,

Горемык бездомных забытье!

К черту шерри-бренди и малагу,

Все, что старой Англии на благо

Бродит в погребах материка!

Дорогая влага нам горька,

И в сравненье с джином та водица

Согревать расслабленных годится,

Взбадривать, рассеивать недуг,

Разжигать тщедушный, вялый дух.

Для других - веселье пьяных ночек,

Хороводы вкруг тяжелых бочек,

Буйный хохот, пляску там найдешь,

Жар любви, живую молодежь!

Нет! От джина мы уж не пылаем,

Женской ласки больше не желаем.

Это пойло мы в себя вольем,

Чтобы отыскать забвенье в нем.

Здравствуй, джин! В грязи ночной таверны

Встань, безумье, как хозяин скверный,

Расставляй нам кружки, идиот!

Смерть накатит, - часу не пройдет.

Смерть не дремлет. У нее обычай:

Костяной ладонью с силой бычьей

Сеять плюхи, не жалеть пинков

Беднякам английских кабаков.

Тиф или чума на всех кладбищах

Не уложит в землю стольких нищих,

Лихорадка по размывам рек

Стольких не наделает калек.

Кожа пожелтеет, как булыжник,

Потускнеет пламя глаз недвижных,

Ошалеет мозг, трезвон в ушах,

Только тяжелее станет шаг.

И, как пулей скошенная кляча,

Пьяный рухнет, ноги раскоряча,

Стукнется о камень головой

И уже не встанет с мостовой.

Так, не расставаясь с тяжким бредом,

Будет он и погребенью предан.

Впавших в этот роковой недуг

Мнет телега или бьет битюг.

Тот, в дупло пихнувши все наследство,

Вешает на черный сук скелет свой.

Глядь, - шагнул на шаткий мост иной,

Прыгнул спьяну в омут ледяной.

Всюду джин глушит, калечит, валит,

Всюду смерть на жертву зубы скалит.

Мать - и та, квартала не пройдя,

Выпустит из глупых рук дитя.

На глазах у женщин забубенных

Разбивает голову ребенок.

Перевод П. Антокольского

ПРЕКРАСНЫЕ ХОЛМЫ ИРЛАНДИИ

Когда с отчизною своей прощались мы,

Взволнованным очам в последний раз предстали

Зеленые луга, прекрасные холмы,

Тропинки, родники, пленительные дали,

Крутые берега, обширные леса.

Где тихо спят ветра, иных забот не зная,

Где на ветвях лежит жемчужная роса...

О Эрин дорогой! Земля моя родная!

Но все же сердце пусть сожмет клешня тоски,

Пусть нет прекраснее земли на целом свете,

На парусных судах уходят бедняки,

Мужчины, женщины и маленькие дети.

Прочь от отчизны, прочь! Здесь беспощаден гнет

Богатой Англии, страны великолепья,

Что уделила нам от всех своих щедрот

Лишь корку черствую да жалкие отрепья.

В чужие закрома несет ирландский жнец

Зерно своих полей, принижен и печален,

И состригают шерсть не с наших ли овец

Для прославления британских сукновален?

Так отчего же нам в отчизне места нет?

Сосцы родной земли неужто оскудели?

И навсегда ли мы - о, где найти ответ?

От милых берегов плывем, не зная цели?

Но дует чуждый вихрь со слишком давних пор

Из поля пахоты он сделал поле брани,

И обратил его безжалостный напор

Мою страну в оплот раздоров и страданий,

Презренья и вражды... И так тяжел ярем,

Что неизбежно день наступит, я уверен,

Когда земля моя прогнется, а затем

Огромная волна поглотит милый Эрин!

И лишь деревьям здесь дано подняться в рост

Как счастливы они! И как им сердце радо!

О незабвенный край, где гомон птичьих гнезд

Вплетается в шаги пасущегося стада,

Где радостен восход и где закат красив,

Где сладок аромат лугов неистребимый,

Где ручейки журчат по склонам, оросив

Прекрасные холмы Ирландии любимой!

Перевод Е. Витковского

МЕДНАЯ ЛИРА

Только детям италийской

И германской стороны

Песни лириков слышны,

Трепетанье струн им близко,

А Британии сыны

Позабыли песен звуки:

Если струн коснутся руки,

Им в ответ начнет греметь

Только сумрачная медь.

Мать гармонии всемирной,

Полигимния, не лирный

Звон, а грубый лязг и вой

Породила в наши годы.

И гудят, гудят заводы

В устрашение природы

Гимн могучий, мировой.

Так обратитесь в слух, внимайте песне ветра,

Вы, дети стран других, и ты, Европа вся!

Фабричных городов клокочущие недра

Вздымают пыль столбом и расточают щедро

Кричащие людские голоса.

Рыданья долгие и вздохи к вам неся,

Гуляет по свету, бродяжничает ветер.

Так вот услышьте, все народы, и ответьте,

Найдется ль музыка на свете

Мрачнее этой и страшней?

Тысячеустая, - все молкнет рядом с ней.

Так мощен этот гул и так инструментован,

Что чуется в нем медь, мерещится чугун.

Как будто шпорами язвимый, неподкован,

Храпит и фыркает бесчисленный табун.

Как будто бык мычит, на привязи тоскуя,

В котлах бушует пар. Пустив струю густую,

Выталкивает он два поршня. И вослед

Колеса вертятся, и перебоев нет.

В невидимом для глаз, отчаянном круженье

Снует бесчисленных катушек хоровод.

Смертельный посвист их, змеиное их жженье

Все те же день и ночь - никто их не прервет.

Визг облаков сцепленных, железных лап объятья,

Зубчатых передач скрипенье в перекате,

Шум поршней, свист ремней и вечный гул окрест,

Вот эта музыка, вот дьявольский оркестр,

В чьих звуках потонул стон чернолицых братьев,

Существ едва живых и видимых едва,

Глухие, вялые, чуть слышные слова:

Рабочий

Хозяин! Видишь, как я бледен,

Как после стольких лет труда

Спина согнулась, мозг изъеден,

Мне нужен сон хоть иногда.

Измучен я дешевой платой.

За кружку пива, за рагу,

За блузу новую могу

На всякий труд пойти проклятый.

Пускай чахотка впереди,

Пускай огонь горит в груди,

Пускай хоть сотня лихорадок

В мозгу пылает ярче радуг,

Пускай умру, пускай жена

С детьми на смерть обречена,

Но в землю лечь со мной нельзя им,

Возьми же их себе, хозяин!

Дети

О мать, до чего наша жизнь тяжела!

Нам фабрика легкие с детства сожгла.

Мы вспомним деревню свою, умирая.

Ах, если б добраться до горного края,

До поля, где пахарь в сторонке глухой

Проходит по пашне со ржавой сохой.

Ах, если б пасти у холмистого склона

На травке зеленой овечьи стада!

Ах, как бы согрело нас солнце тогда,

И, вольно дыша у ложбины зеленой,

Сбежав от машины тупой, раскаленной,

Уснем, надышавшись душистой травой,

Уйдем мы, как овцы, в траву с головой.

Мать

Кричите, дети, плачьте! Долей черной

Униженные с самых малых лет,

Кричите, плачьте! На земле просторной

От века нам животные покорны,

Но и для них такого ига нет.

Придет ли срок корове отелиться,

Ее ведут в сухой и теплый хлев,

В хлеву солома чистая стелится,

Корова мирно ждет, отяжелев.

А я... Пускай набухнет грудь тугая,

Пускай ребенок, лоно раздвигая,

Рвет плоть мою! И часа не дадут!

Тобой навек машины завладели,

Гляди, - их пасти пышут там и тут,

Следи, чтоб их ручищи не задели

Созданье божье в материнском теле!

Хозяин

Всем, кто не хочет знать труда,

Плохим работникам - беда!

Всем, кто не поспевает к сроку,

Всем, от кого мне мало проку,

Лентяям, лодырям, больным

Беда! Не будет хлеба им.

Ни слез, ни жалоб, ни упрека!

Колеса в ход, и руки в ход!

Пускай работает завод.

Всех конкурентов разгоняя,

Все рынки мира наводняя,

Хочу, чтоб ткань моя дрянная

Одела бы весь род людской,

А золото лилось рекой!

И снова этот гул крепчает миг от мига.

Котлы кипят и ждут, чтоб поршнями задвигать,

Как будто великан отплясывает джигу,

Вколачивая в мир два крепких каблука.

Раскачанный рычаг коснулся рычага

И тысячи колес от гонки центробежной

Визжат пронзительно. И гибнут безнадежно

Людские голоса средь этой тьмы безбрежной,

Слабеют жалкие биения сердец,

Как с бурей бьющийся и тонущий пловец.

О, ни глухой раскат прибоев беспокойных,

Ни мощный вой собачьих свор,

Ни вздохи тяжкие седых верхушек хвойных,

Когда над бурей гнется бор,

Ни жалкий крик солдат, что в беспощадных войнах

Не встанут на последний сбор,

Ни в яви, ни в бреду нет голосов, достойных

В ужасный этот влиться хор.

Да! Ибо в этом трубном хоре,

В скрипичных голосах, настроенных не в лад,

Не оратория звучит, а черный ад.

Тут алчность черная и нищенское горе

Не могут спеться и кричат.

А вы, счастливые сыны благого края!

Вам музыка цветет, как роза, обагряя

Ярчайшим блеском утренние сны,

И дышит свежестью и сладостью весны.

Вас многие сочтут в сей жизни быстротечной

Толпой изнеженной, ленивой и беспечной

За то, что так легко, без скуки и невзгод,

Дыша амврозией и опьяняясь вечно,

Вы празднуете жизнь уже который год.

Вы, граждане Италии счастливой,

Красавцы кроткие, как мир ваш негой полн,

Как безмятежны очертанья волн!

Вам мир завидует ревнивый.

А северян одна гордыня леденит.

Пускай же целый мир бушует и звенит,

Пускай свои дары швыряет благосклонно

Ему Промышленность из урны златодонной!

Вас, дети бедности, она не соблазнит.

Зачем же вам менять богиню дорогую,

Возлюбленную вашу - на другую,

На ту, что утешать пытается, торгуя,

Но чаще бедами вселенную дарит,

Повсюду войнами гражданскими горит,

Где ради пятака, под вой титанов злобных,

Один использует мильон себе подобных.

Перевод П. Антокольского