Анри-Огюст Барбье (7)

ПЛЕТЬ

"Солдат! Иди вперед, сгибайся и молчи!

Ровней держите строй, вояки-палачи!

В лохмотья превратить нетрудно будет спины

Нарушивших закон военной дисциплины".

И гордый человек, дитя твое, Творец,

Не смея глаз поднять, предчувствуя конец,

Бредет, меняя речь на стоны междометий,

И синий студень плеч, как осы, жалят плети.

Ужасный инструмент взлетает вновь и вновь,

И, выход отыскав, фонтаном хлещет кровь,

О Альбион! Ужель не знаешь ты твердыни,

Где этой пытке честь не подвергают ныне?

Не знаешь, что костры, где корчились тела,

Гуманность наших дней водою залила?

Что дыбы тех времен, когда ярмо страданья

Влачил усталый раб под гнетом наказанья,

Сегодня сожжены и превратились в прах?

Тебе ль того не знать? Но снова гнев в сердцах

Твоя античная жестокость пробуждает.

Увы! Не только там, где рабство процветает,

Касаясь черных спин, владычествует плеть,

И дома у себя ты можешь лицезреть,

Как бьет твоих детей закон своей дубиной,

Как за малейший грех у дочери невинной,

Которая тебе приносит в дар не лесть

Кровь чистую свою, - он отнимает честь,

О мудрый Альбион! О римская матрона!

Не время ль обуздать всевластие закона

И уничтожить плеть, не думая о том,

Что скажет гордый пэр в парламенте твоем?

Спеши же, Альбион, чтоб в новые скрижали

Бесчувственность твою потомки не вписали,

Чтоб громогласно всем герольд не объявил,

Что ты во лжи клинок закона закалил,

Что трона твоего пурпурные покровы

Клевретов сатаны от глаз скрывать готовы!

Твой доблестный солдат, твой бастион живой,

Тебе свои права отдав своей рукой,

Покорен, словно бык. И воплощенье ада

Церковников толпа - на бойню гонит стадо,

Которое, травой набивши свой живот,

Под щелканье бичей неспешно в рай бредет.

Перевод В. Швыряева

ШАХТЕРЫ НЬЮКАСЛА

Иные с высоты прекрасных плоскогорий

Впивают соль ветров, несущихся в просторе,

И обращают взор в высокий небосвод;

Иные, поклонись восходу утром рано,

Выводят корабли на волны океана

И гордо бороздят лазурь бескрайних вод;

Иные, трепетом проникнуты глубоко,

Восторженно следят, когда сверкнет с востока

Лучей живительных широкая струя;

Иные, не томясь в плену забот нетрудных,

Весь день работают в долинах изумрудных"

Чтоб вечером заснуть под песню соловья:

Как радостны они! Им выпал добрый жребий,

Счастливая звезда для них сверкает в небе,

И солнце светит им, и полная луна;

Рукой Всевышнего, в чьей власти судьбы наши,

Избавлены они от самой горькой чаши,

Благая участь им вовеки суждена.

А мы, чей тяжкий путь безвыходен и темен,

Во всем подобные рабам каменоломен

Не потому, что мы осуждены судом,

Нет выбора у нас и нет свободной воли,

Мы - дети нищеты, страдания и боли,

И шахта черная для нас - родимый дом,

Мы - слуги Англии, мы - бедные шахтеры,

Мы роемся в земле, мы в ней копаем норы,

За шестипенсовик шагаем в шахту мы,

Мы рубим уголь там, усталости не зная,

И дышим сыростью, а смерть, сова ночная,

Над нами кружится среди кромешной тьмы.

И горе юноше, который в день веселья

Придет, не протрезвясь, - страшнее нет похмелья:

В глубинах пропасти он смерть свою найдет.

И горе старику, который в темном штреке

Замедлит шаг - волна зальет его навеки,

И погребет его обрушившийся свод.

Тебе, о дерзостный, но взявший лампы, - горе!

Свое безумие ты осознаешь вскоре:

Уж если ты шахтер - не расставайся с ней!

Злой дух во мраке ждет - и сгинешь ты задаром:

Он тихо подползет голубоватым паром,

И, бездыханный, ты замрешь среди камней.

О, горе, горе всем! С усердьем небывалым

Мы трудимся во тьме, но нам грозит обвалом

Всего один удар тяжелого кайла

И не один из нас с тоскою вспомнит ныне

О ласковой жене, о дочери, о сыне

В тот краткий миг, когда обрушится скала.

Но все же это мы, затерянные в штреках,

Даем энергию судам в морях и реках,

Чтобы до гавани доплыть они могли,

Ты солнца свет от нас навеки заслонила,

Цивилизация, - для твоего горнила

Мы рубим черное сокровище земли.

Мы рубим уголь здесь, питая пламя в домнах,

Для паровых котлов, для поездов огромных,

Для устрашения неведомых племен,

Мы рубим уголь здесь, чтоб все на свете люди

Смогли почувствовать могущество орудий,

Что против них пошлет туманный Альбион.

Мы отданы служить безжалостной маммоне,

Мы в тягостном труде даруем блеск короне

И умножать должны ее сиянье впредь,

Чтоб жили радостней, счастливей, беззаботней,

Влиятельных господ едва четыре сотни,

Всегда готовых нам позволить умереть.

О Всеблагой Господь! Поверь, себе в угоду

Не просим мы, чтоб ты перевернул природу

И обратил дворцы земные в прах и тлен,

Чтоб ты сполна отмстил ученым и богатым

И наши пригоршни чужим наполнил златом,

Нет, мы не требуем подобных перемен;

Нет, лишь одну мольбу мы обращаем к небу:

Смири сердца владык, о Господи, потребуй

От них внимания хоть небольшого к нам,

Пусть низойдут до нас они по доброй воле,

Ведь если червь точить фундамент станет доле,

То, всех и вся губя, на землю рухнет храм.

Перевод Е. Витковского

ВЕСТМИНСТЕР

Аббатство мрачное - гигантский мавзолей,

Омытый Темзою и в глубине своей

Скрывающий гранит, седой и отсырелый!

Гордиться вправе ты блистательной капеллой,

И строем башенным, и входом, где в пыли

Тяжелый пурпур свой влачили короли.

Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты,

Под коими сыны Британии зарыты

От повелителей в их каменных гробах

До граждан доблестных, чей знаменитый прах

Отчизна бережет с почтеньем и любовью;

Хоть и не счесть в тебе достойных славословья,

Хоть испокон веков и весь заполонен

Их изваяньями твой дивный пантеон,

Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира

Сияют посреди божественного клира,

О скорбный памятник, о саван роковой

Величья гордого и славы вековой!

И все же: сонмы душ, краса и цвет народа,

Стучатся в пыльные и сумрачные своды

И молят, чтобы их в кругу святых могил

Ты средь соперников великих приютил!

Они тебя клянут настойчиво и страстно

И хлещут мощными крылами - но напрасно!

И потрясает мир, и длится без конца

Их исступленный крик, терзающий сердца!

Вестминстер! Навсегда ль останусь я мишенью

Для воплей яростных слепого возмущенья,

И, прежде чем решил верховный судия,

В глазах сородичей всегда ли буду я

Достоин адских мук? Ах, на чужом погосте

Лежат, скорбя, мои заброшенные кости,

И шквалы южные, свирепости полны,

Заоблачных высот беспутные сыны,

Когда-нибудь взревут над голою равниной

И прах мой выметут, как прах простолюдина.

Вестминстер! Возмужав, сурова и горда,

Душа моя к страстям остыла навсегда,

Познал я клевету: походкой воровскою

Она вошла в мой дом, его лишив покоя,

На ложе брачное пустила скользких змей,

И, славой осенен, между детьми своей

Фантазии живой, я видел руку злую,

Что въяве, надо мной победу торжествуя,

На лоб повесила мне прозвище, каким

Мы сумасшедшего, введя в Бедлам, клеймим.

Потом подрыли дуб, стоявший в полной силе,

Ствол от божественных побегов отлучили,

Отца от дочери; за дух мятежный мстя,

Отторгли от меня любимое дитя,

Крича, что сызмала растление вселю я

В природу чистую его; что поцелуи

Мои кощунственны; итак, умчали прочь,

От сердца оторвав, единственную дочь,

И неоглядные легли меж ней и мною

Пространства горьких вод, затянутые мглою.

Ах, не было и нет мучительней обид

Для тех, в чьих жилах кровь высокая бежит.

О, злых ударов град! О, тот клинок ужасный,

Входящий в глубь души, разящий безучастно

Любовь нездешнюю, основу из основ

Порыва пылкого поэтов и отцов!

О, пламени укус, неукротимо-ярый!

О, плети Эвменид! Неслыханные кары

Веков язычества, из вас хотя б одна

Похожа ли на боль, что мною снесена?

Вот перечень скорбей, которым вплоть до гроба

Упрямо обрекла меня людская злоба;

Вот раны на боках, - они еще свежи,

То проложили след священные ножи;

Неумолимая стихия буревая

Над головой моей металась, завывая,

И сердце высохло, став горше и черней

Травы, таящейся среди морских камней,

И пенистой волны, какою изначала

Природа мрачная Британию объяла.

Вестминстер! Мне досель успокоенья нет!

Иль мало вынес я лютейших зол и бед?

Зачем же должно мне страдать и за могилой,

Прослывши дьяволом, враждебной людям силой?

А угрызения с отравой тонкой их,

А реки слез, в полях изгнанья пролитых,

А бесконечное томленье агонии?

Ах, я ль не искупил ошибки роковые?

Вестминстер! Или впрямь навек в твой мирный храм

Заказан вход моим сгнивающим костям?

О призрак сумрачный, отвергнутый в отчизне!

Бездонна скорбь твоя! Ты по короткой жизни

Промчался, словно лев, затравленный в лесах;

Гонимый по пятам, летел с грозой в глазах

Средь улюлюканья, и посвиста, и лая,

Сквозь заросли кустов, повсюду оставляя

Отодранную шерсть! Ты в бегстве изнемог,

Все тяжелей гудел могущественный скок,

И кровь с твоих боков, израненных жестоко,

Бежала на песок, как два густых потока.

Но попусту ль дышал враждою свет большой

К тебе, поэт-боец с кипящею душой;

Не твой ли стих стальной, отточенный на диво,

Со смехом горьким в грудь Британии чванливой,

Как меч карающий, вонзился, рьян и смел,

И в сердце у нее так глубоко засел,

Что раною она томилась беспредельно,

И крик ее всегда звучал тоской смертельной.

И открывалась вновь при имени твоем

Та рана страшная, горящая огнем?

О Байрон, юный бог, ты вызов одинокий

Швырнул сородичам враждебным; их пороки

Ты миру обнажил с бесстрашной прямотой;

Но постеснялся ты сорвать покров святой,

Столетья долгие как будто пригвожденный

К челу великого спесивца Альбиона

Плотнее чем из мглы и копоти покров,

Который в наши дни, недвижен и суров,

Раскидывается от края и до края,

Род человеческий как в саван облекая.

Завесы ханжества ниспали под твоим

Ударом гибельным, растаяли, как дым;

Но после стольких зол, неслыханных гонений,

Несправедливых кар, которые твой гений

Напрасным ропотом встречал издалека,

Все так же ненависть, как прежде, велика,

И над могилою ее пылают взгляды;

Как страшен суд людской! Не знает он пощады.

Ничем, о господи, не искупить вины

Страдальцам, кто молвой людской осуждены.

О сладостный певец тоски неодолимой

Столетья нашего; о, бездною любимый,

Поэт горчайших мук, чья страсть, хлеща, как плеть,

Неблагодарное отечество краснеть

И опускать глаза заставила немало;

Бок о бок с именем твоей страны блистало

Нам имя славное твое, а между тем

Был свет большой к твоим страданьям глух и нем,

Поторопился он сокрыть тебя во мраке,

Не дав тебе лежать в великолепной раке.

То - вечная судьба героев, для кого

Дороже истины нет в мире ничего!

Да, испокон веков несчастье исступленно

Грызет горящего отвагой Аполлона,

Кто твердо предстает пороку на пути,

С драконом гибельным дерзает бой вести:

О, горе! Кольцами чудовищного гада

Свирепо стиснутый, облит струями яда,

Ты поздно ль, рано ли был должен пасть в бою

И, всеми брошенный, истлеть в чужом краю.

А общество, немой свидетель агонии,

Непримиримостью дыша, как в дни былые,

Не пошевелится, чтоб вырвать наконец

Питомцев гения из роковых колец!

О, благо, если тот палач высокородный

Тела отдаст червям и в ярости холодной

Лютей, чем смерть сама, являть не станет власть,

Чтоб местью длительной насытить душу всласть

И, жертву новую свалив рукой всесильной,

Не будет прах ее тревожить в тьме могильной!

Аббатство мрачное, - гигантский мавзолей,

Омытый Темзою и в глубине своей

Скрывающий гранит, седой и отсырелый!

Гордиться вправе ты блистательной капеллой,

И строем башенным, и входом, где в пыли

Тяжелый пурпур свой влачили короли.

Ты вправе с гордостью являть пришельцам плиты,

Под коими сыны Британии зарыты

От повелителей в их каменных гробах

До граждан доблестных, чей знаменитый прах

Отчизна бережет с почтеньем и любовью;

Хоть и не счесть в тебе достойных славословья,

Хоть испокон веков и весь заполонен

Их изваяньями твой дивный пантеон,

Хоть лики светлые Ньютона и Шекспира

Сияют посреди божественного клира,

О скорбный памятник, о саван роковой,

Величья гордого и славы вековой!

И все же: сонмы душ, краса и цвет народа,

Стучатся в пыльные и сумрачные своды

И молят, чтобы их в кругу святых могил

Ты средь соперников великих приютил!

Они тебя клянут настойчиво и страстно

И хлещут мощными крылами. Но напрасно!

И потрясает мир и длится без конца

Их исступленный крик, терзающий сердца!

Перевод Д. Бродского

КОРМЧИЙ

Правитель гордый, разумом велик,

Спустил свирепых псов раздора,

Науськав свору их на материк

И океанские просторы;

И для того, чтоб обуздать их пыл,

Чтобы продлить их исступленье,

Он предал пламени, он обратил

В пустыню нивы и селенья;

Лил кровь, как воду, холоден и строг,

И, гнев народный презирая,

Невыносимым бременем налег

На плечи собственного края;

И, расточив, как раненый боец,

Свою чудовищную силу,

Снедаем тщетной злобой, наконец

Сошел безвременно в могилу.

А все к чему? - Чтоб уготовить крах

Усильям Франции прекрасной,

Кто род людской, всем деспотам на страх,

Звала к свободе речью страстной;

Чтоб грубо оплевать ее порыв

К Британии, сестре надменной,

Кто все ж, пятнадцать лет спустя, избыв

Лишения поры военной,

Отвергла старину, резка, пряма,

И, не вступая в спор кровавый,

Рукою твердой занесла сама

Топор на дерево державы!

О Вильям Питт, верховный рулевой,

О кормчий с трезвой головою,

Воистину рожок латунный твой

Царил над силой буревою!

Невозмутим и непоколебим,

Ты бодрствовал над бездной водной

И, как Нептун, мог окриком одним

Смирять великий вал народный.

Прошло пятнадцать лет, о Вильям Питт,

Подумать - век обычной птицы,

И вот уж сызнова поток спешит

На путь запретный обратиться.

О, если б не был ад тобой пленен,

Он осмеял тебя кругом бы,

Ничтожный срок - неужто стоил он

Той беспримерной гекатомбы?

О, стоило ль, судьбе наперекор,

Слать дождь кровавый неустанно

И в плащ багряный облекать простор

Материка и океана?

Перевод Д. Бродского