- 1066 Просмотров
- Обсудить
Всё время — реки без воды, Без зелени долины, С хрустящим камешком сады И тощие маслины; Зато — лазурный пояс вод, И розовые горы, И беспредельный неба свод, Где ищет взор и не найдет Хоть в легком облачке опоры!..
А.Майков. Избранное.
Ленинград, "Советский Писатель", 1952.
Мы все, блюстители огня на алтаре, Вверху стоящие, что город на горе, Дабы всем виден был; мы, соль земли, мы, свет, Когда голодные толпы в годину бед Из темных долов к нам о хлебе вопиют,— О, мы прокормим их, весь этот темный люд! Чтобы не умереть ему, не голодать — Нам есть что дать! Но... если б умер в нем живущий идеал, И жгучим голодом духовным он взалкал, И вдруг о помощи возопиял бы к нам, Своим учителям, пророкам и вождям,— Мы все, хранители огня на алтаре, Вверху стоящие, что город на горе, Дабы всем виден был и в ту светил бы тьму,— Что дали б мы ему?
А.Майков. Избранное.
Ленинград, "Советский Писатель", 1952.
В диадиме и порфире, Прославляемый как бог, И как бог единый в мире, Весь собой, на пышном пире, Наполняющий чертог — Вавилона, Ниневии Царь за брашной возлежит. Что же смолкли вдруг витии? Смолкли звуки мусикии?.. С ложа царь вскочил — глядит — Словно светом просквозила Наверху пред ним стена, Кисть руки по ней ходила И огнем на ней чертила Странной формы письмена. И при каждом начертанье Блеск их ярче и сильней, И, как в солнечном сиянье, Тусклым кажется мерцанье Пирных тысячи огней. Поборов оцепененье, Вопрошает царь волхвов, Но волхвов бессильно рвенье, Не дается им значенье На стене горящих слов. Вопрошает Даниила,— И вещает Даниил: «В боге — крепость царств и сила; Длань его тебе вручила Власть, и им ты силен был; Над царями воцарился, Страх и трепет был земли,— Но собою ты надмился, Сам себе ты поклонился, И твой час пришел. Внемли: Эти вещие три слова...» Нет, о Муза, нет! постой! Что ты снова их и снова Так жестоко, так сурово Выдвигаешь предо мной! Что твердишь: «О горе! горе! В суете погрязший век! Без руля, на бурном море, Сам с собою в вечном споре, Чем гордишься, человек? В буйстве мнящий быти богом, Сам же сын его чудес — Иль не зришь, в киченьи многом, Над своим уж ты порогом Слов: мани — факел — фарес!..»
А.Майков. Избранное.
Ленинград, "Советский Писатель", 1952.
Скорбит душа твоя. Из дня — Из солнечного дня — упал Ты прямо в ночь и, всё кляня, За смертный взялся уж фиал... Нет! Погоди!.. В ту тьму вглядись: Вон — огонек блеснул... звезда... Другая... третья... Вон — зажглись Уж мириады... Никогда Ты не видал их?.. Но постой: Они бледнеть начнут — и тень Пойдет редеть — и над тобой Внезапно развернется день,— Им осиянный, разом ты, Уже измерив бездну зол, Рванешься в горни высоты, Как солнца жаждавший орел!1
Примечания
1. Ex tenebris lux — Свет из тьмы (лат.). — Ред.
А.Майков. Избранное.
Ленинград, "Советский Писатель", 1952.
Пусть пасмурный октябрь осенней дышит стужей, Пусть сеет мелкий дождь или порою град В окошки звякает, рябит и пенит лужи, Пусть сосны черные, качаяся, шумят, И даже без борьбы, покорно, незаметно, Сдает угрюмый день, больной и бесприветный, Природу грустную ночной холодной мгле,— Я одиночества не знаю на земле. Забившись на диван, сижу; воспоминанья Встают передо мной; слагаются из них В волшебном очерке чудесные созданья И люди движутся, и глубже каждый миг Я вижу души их, достоинства их мерю, И так уж наконец в присутствие их верю, Что даже кажется, их видит черный кот, Который, поместясь на стол, под образами, Подымет морду вдруг и желтыми глазами По темной комнате, мурлыча, поведет...
Русские поэты. Антология в четырех томах.
Москва: Детская литература, 1968.
Вся в розах — на груди, на легком платье белом, На черных волосах, обвитых жемчугами,— Она покоилась, назад движеньем смелым Откинув голову с открытыми устами. Сияло чудное лицо живым румянцем... Остановился бал, и музыка молчала, И, соблазнительным ошеломленный танцем, Я на другом конце блистательного зала, С красавицею вдруг очами повстречался... И — как и отчего, не знаю!— мне в мгновенье Сорренто голубой залив нарисовался, Пестумский красный храм в туманном отдаленье, И вилла, сад и пир времен горацианских... И по заливу вдруг на золотой галере, Плывет среди толпы невольниц африканских, Вся в розах — Лидия, подобная Венере... И что ж? обманутый блистательной мечтою, Почти с признанием очнулся я от грезы У ног красавицы... Ах, вы всему виною, О розы Пестума, классические розы!..
Русские поэты. Антология в четырех томах.
Москва: Детская литература, 1968.
(Легенда о Констанцском соборе) На соборе на Констанцском Богословы заседали: Осудив Йоганна Гуса, Казнь ему изобретали. В длинной речи доктор черный, Перебрав все истязанья, Предлагал ему соборно Присудить колесованье; Сердце, зла источник, кинуть На съеденье псам поганым, А язык, как зла орудье, Дать склевать нечистым вранам, Самый труп — предать сожженью, Наперед прокляв трикраты, И на все четыре ветра Бросить прах его проклятый... Так, по пунктам, на цитатах, На соборных уложеньях, Приговор свой доктор черный Строил в твердых заключеньях; И, дивясь, как всё он взвесил В беспристрастном приговоре, Восклицали: «Bene, bene!»— Люди, опытные в споре; Каждый чувствовал, что смута Многих лет к концу приходит И что доктор из сомнений Их, как из лесу, выводит... И не чаяли, что тут же Ждет еще их испытанье... И соблазн великий вышел! Так гласит повествованье: Был при кесаре в тот вечер Пажик розовый, кудрявый; В речи доктора не много Он нашел себе забавы; Он глядел, как мрак густеет По готическим карнизам, Как скользят лучи заката Вкруг по мантиям и ризам; Как рисуются на мраке, Красным светом облитые, Ус задорный, череп голый, Лица добрые и злые... Вдруг в открытое окошко Он взглянул и — оживился; За пажом невольно кесарь Поглядел, развеселился; За владыкой — ряд за рядом, Словно нива от дыханья Ветерка, оборотилось Тихо к саду всё собранье: Грозный сонм князей имперских, Из Сорбонны депутаты, Трирский, Люттихский епископ, Кардиналы и прелаты, Оглянулся даже папа!— И суровый лик дотоле Мягкой, старческой улыбкой Озарился поневоле; Сам оратор, доктор черный, Начал путаться, сбиваться, Вдруг умолкнул и в окошко Стал глядеть и — улыбаться! И чего ж они так смотрят? Что могло привлечь их взоры? Разве небо голубое? Или — розовые горы? Но — они таят дыханье И, отдавшись сладким грезам, Точно следуют душою За искусным виртуозом... Дело в том, что в это время Вдруг запел в кусту сирени Соловей пред темным замком, Вечер празднуя весенний; Он запел — и каждый вспомнил Соловья такого ж точно, Кто в Неаполе, кто в Праге, Кто над Рейном, в час урочный, Кто — таинственную маску, Блеск луны и блеск залива, Кто — трактиров швабских Гебу, Разливательницу пива... Словом, всем пришли на память Золотые сердца годы, Золотые грезы счастья, Золотые дни свободы... И — история не знает, Сколько длилося молчанье И в каких странах витали Души черного собранья... Был в собранье этом старец; Из пустыни вызван папой И почтен за строгость жизни Кардинальской красной шляпой,— Вспомнил он, как там, в пустыне, Мир природы, птичек пенье Укрепляли в сердце силу Примиренья и прощенья,— И, как шепот раздается По пустой, огромной зале, Так в душе его два слова: «Жалко Гуса» — прозвучали; Машинально, безотчетно Поднялся он — и, объятья Всем присущим открывая, Со слезами молвил: «Братья!» Но, как будто перепуган Звуком собственного слова, Костылем ударил об пол И упал на место снова; «Пробудитесь!— возопил он, Бледный, ужасом объятый.— Дьявол, дьявол обошел нас! Это глас его проклятый!.. Каюсь вам, отцы святые! Льстивой песнью обаянный, Позабыл я пребыванье На молитве неустанной — И вошел в меня нечистый! К вам простер мои объятья, Из меня хотел воскликнуть: «Гус невинен». Горе, братья!..» Ужаснулося собранье, Встало с мест своих, и хором «Да воскреснет бог!» запело Духовенство всем собором,— И, очистив дух от беса Покаяньем и проклятьем, Все упали на колени Пред серебряным распятьем,— И, восстав, Йоганна Гуса, Церкви божьей во спасенье, В назиданье христианам, Осудили — на сожженье... Так святая ревность к вере Победила ковы ада! От соборного проклятья Дьявол вылетел из сада, И над озером Констанцским, В виде огненного змея, Пролетел он над землею, В лютой злобе искры сея. Это видели: три стража, Две монахини-старушки И один констанцский ратман, Возвращавшийся с пирушки.
Русские поэты. Антология в четырех томах.
Москва: Детская литература, 1968.
О море! Нечто есть слышней тебя, сильней И глубже, может быть... Да, скорбь души моей Желала и ждала тебя — и вот я ныне Один — в наполненной тобой одним пустыне... Ты — в гневе... Вся душа моя потрясена, Хоть в тайном ужасе есть сладкое томленье, Чего-то нового призыв и откровенье... Вот — темной полосой лазурная волна, Потряхивая там и сям жемчужным гребнем, Идет — и на берег, блестя и грохоча, Летит и — рушится, и с камнями и щебнем Назад сливается, уж злобно рокоча, Сверкая космами быстро бегущей пены... И следом новая, и нет конца их смены, И непрерывен блеск, и непрерывен шум... Гляжу и слушаю, и оглушен мой ум, Бессильный мысль связать, почти не сознавая, Теряяся в шуму и в блеске замирая... О, если бы и ты, о сердце! Ты могло Дать выбить грохоту тех волн свое-то горе, Всё, что внутри тебя так стонет тяжело, Пред чем, как ни ликуй на всем своем просторе, Бессильно и само грохочущее море!..
А.Н.Майков. Избранные произведения.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград, "Советский Писатель", 1977.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.