Чехов Антон Павлович (343)

НА ЧУЖБИНЕ    Воскресный полдень. Помещик Камышев сидит у себя в столовой за роскошно сервированным столом и медленно завтракает. С ним разделяет трапезу чистенький, гладко выбритый старик французик, m-r Шампунь. Этот Шампунь был когда-то у Камышева гувернером, учил его детей манерам, хорошему произношению и танцам, потом же, когда дети Камышева выросли и стали поручиками, Шампунь остался чем-то вроде бонны мужского пола. Обязанности бывшего гувернера не сложны. Он должен прилично одеваться, пахнуть духами, выслушивать праздную болтовню Камышева, есть, пить, спать -- и больше, кажется, ничего. За это он получает стол, комнату и неопределенное жалованье.    Камышев ест и, по обыкновению, празднословит.    -- Смерть! -- говорит он, вытирая слезы, выступившие после куска ветчины, густо вымазанного горчицей. -- Уф! В голову и во все суставы ударило. А вот от вашей французской горчицы не будет этого, хоть всю банку съешь.    -- Кто любит французскую, а кто русскую... -- кротко заявляет Шампунь.    -- Никто не любит французской, разве только одни французы. А французу что ни подай -- всё съест: и лягушку, и крысу, и тараканов... брр! Вам, например, эта ветчина не нравится, потому что она русская, а подай вам жареное стекло и скажи, что оно французское, вы станете есть и причмокивать... По-вашему, всё русское скверно.    -- Я этого не говорю.    -- Всё русское скверно, а французское -- о, сэ трэ жоли! {это очень мило! (франц. c'est tres joli)} По-вашему, лучше и страны нет, как Франция, а по-моему... ну, что такое Франция, говоря по совести? Кусочек земли! Пошли туда нашего исправника, так он через месяц же перевода запросит: повернуться негде! Вашу Францию всю в один день объездить можно, а у нас выйдешь за ворота -- конца краю не видно! Едешь, едешь...    -- Да, monsieur, Россия громадная страна.    -- То-то вот и есть! По-вашему, лучше французов и людей нет. Ученый, умный народ. Цивилизация! Согласен, французы все ученые, манерные... это верно... Француз никогда не позволит себе невежества: вовремя даме стул подаст, раков не станет есть вилкой, не плюнет на пол, но... нет того духу! Духу того в нем нет! Я не могу только вам объяснить, но, как бы это выразиться, во французе не хватает чего-то такого, этакого... (говорящий шевелит пальцами) чего-то такого... юридического. Я, помню, читал где-то, что у вас у всех ум приобретенный, из книг, а у нас ум врожденный. Если русского обучить как следует наукам, то никакой ваш профессор не сравняется.    -- Может быть... -- как бы нехотя говорит Шампунь.    -- Нет, не может быть, а верно! Нечего морщиться, правду говорю! Русский ум -- изобретательный ум! Только, конечно, ходу ему не дают, да и хвастать он не умеет... Изобретет что-нибудь и поломает или же детишкам отдаст поиграть, а ваш француз изобретет какую-нибудь чепуху и на весь свет кричит. Намедни кучер Иона сделал из дерева человечка: дернешь этого человечка за ниточку, а он и сделает непристойность. Однако же Иона не хвастает. Вообще... не нравятся мне французы! Я про вас не говорю, а вообще... Безнравственный народ! Наружностью словно как бы и на людей походят, а живут как собаки... Взять хоть, например, брак. У нас коли женился, так прилепись к жене и никаких разговоров, а у вас чёрт знает что. Муж целый день в кафе сидит, а жена напустит полный дом французов и давай с ними канканировать.    -- Это неправда! -- не выдерживает Шампунь, вспыхивая. -- Во Франции семейный принцип стоит очень высоко!    -- Знаем мы этот принцип! А вам стыдно защищать. Надо беспристрастно: свиньи, так и есть свиньи... Спасибо немцам за то, что побили... Ей-богу, спасибо. Дай бог им здоровья...    -- В таком случае, monsieur, я не понимаю, -- говорит француз, вскакивая и сверкая глазами, -- если вы ненавидите французов, то зачем вы меня держите?    -- Куда же мне вас девать?    -- Отпустите меня, и я уеду во Францию!    -- Что-о-о? Да нешто вас пустят теперь во Францию? Ведь вы изменник своему отечеству! То у вас Наполеон великий человек, то Гамбетта... сам чёрт вас не разберет!    -- Monsieur, -- говорит по-французски Шампунь, брызжа и комкая в руках салфетку. -- Выше оскорбления, которое вы нанесли сейчас моему чувству, не мог бы придумать и враг мой! Всё кончено!!    И, сделав рукой трагический жест, француз манерно бросает на стол салфетку и с достоинством выходит.    Часа через три на столе переменяется сервировка и прислуга подает обед. Камышев садится за обед один. После предобеденной рюмки у него является жажда празднословия. Поболтать хочется, а слушателя нет...    -- Что делает Альфонс Людовикович? -- спрашивает он лакея.    -- Чемодан укладывают-с.    -- Экая дуррында, прости господи!.. -- говорит Камышев и идет к французу.    Шампунь сидит у себя на полу среди комнаты и дрожащими руками укладывает в чемодан белье, флаконы из-под духов, молитвенники, помочи, галстуки... Вся его приличная фигура, чемодан, кровать и стол так и дышат изяществом и женственностью. Из его больших голубых глаз капают в чемодан крупные слезы.    -- Куда же это вы? -- спрашивает Камышев, постояв немного.    Француз молчит.    -- Уезжать хотите? -- продолжает Камышев. -- Что ж, как знаете... Не смею удерживать... Только вот что странно: как это вы без паспорта поедете? Удивляюсь! Вы знаете, я ведь потерял ваш паспорт. Сунул его куда-то между бумаг, он и потерялся... А у нас насчет паспортов строго. Не успеете и пяти верст проехать, как вас сцарапают.    Шампунь поднимает голову и недоверчиво глядит на Камышева.    -- Да... Вот увидите! Заметят по лицу, что вы без паспорта, и сейчас: кто таков? Альфонс Шампунь! Знаем мы этих Альфонсов Шампуней! А не угодно ли вам по этапу в не столь отдаленные!    -- Вы это шутите?    -- С какой стати мне шутить! Очень мне нужно! Только смотрите, условие: не извольте потом хныкать и письма писать. И пальцем не пошевельну, когда вас мимо в кандалах проведут!    Шампунь вскакивает и, бледный, широкоглазый, начинает шагать по комнате.    -- Что вы со мной делаете?! -- говорит он, в отчаянии хватая себя за голову. -- Боже мой! О, будь проклят тот час, когда мне пришла в голову пагубная мысль оставить отечество!    -- Ну, ну, ну... я пошутил! -- говорит Камышев, понизив тон. -- Чудак какой, шуток не понимает! Слова сказать нельзя!    -- Дорогой мой! -- взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева. -- Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим детям... Оставить вас для меня так же тяжело, как умереть! Но каждое ваше слово режет мне сердце!    -- Ах, чудак! Если я французов ругаю, так вам-то с какой стати обижаться? Мало ли кого мы ругаем, так всем и обижаться? Чудак, право! Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора... Я его и так, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю... не обижается же!    -- Но то ведь раб! Из-за копейки он готов на всякую низость!    -- Ну, ну, ну... будет! Пойдем обедать! Мир и согласие!    Шампунь пудрит свое заплаканное лицо и идет с Камышевым в столовую. Первое блюдо съедается молча, после второго начинается та же история, и таким образом страдания Шампуня не имеют конца.