Чехов Антон Павлович (389)

НУ, ПУБЛИКА!    -- Шабаш, не буду больше пить!.. Ни... ни за что! Пора уж за ум взяться. Надо работать, трудиться... Любишь жалованье получать, так работай честно, усердно, по совести, пренебрегая покоем и сном. Баловство брось... Привык, брат, задаром жалованье получать, а это вот и нехорошо... и нехорошо...    Прочитав себе несколько подобных нравоучений, обер-кондуктор Подтягин начинает чувствовать непреодолимое стремление к труду. Уже второй час ночи, но, несмотря на это, он будит кондукторов и вместе с ними идет по вагонам контролировать билеты.    -- Вашш... билеты! -- выкрикивает он, весело пощелкивая щипчиками.    Сонные фигуры, окутанные вагонным полумраком, вздрагивают, встряхивают головами и подают свои билеты.    -- Вашш... билеты! -- обращается Подтягин к пассажиру II класса, тощему, жилистому человеку, окутанному в шубу и одеяло и окруженному подушками. -- Вашш... билеты!    Жилистый человек не отвечает. Он погружен в сон. Обер-кондуктор трогает его за плечо и нетерпеливо повторяет:    -- Вашш... билеты!    Пассажир вздрагивает, открывает глаза и с ужасом глядит на Подтягина.    -- Что? Кто? а?    -- Вам говорят по-челаэчески: вашш... билеты! Па-атрудитесь!    -- Боже мой! -- стонет жилистый человек, делая плачущее лицо. -- Господи, боже мой! Я страдаю ревматизмом... три ночи не спал, нарочно морфию принял, чтоб уснуть, а вы... с билетом! Ведь это безжалостно, бесчеловечно! Если бы вы знали, как трудно мне уснуть, то не стали бы беспокоить меня такой чепухой... Безжалостно, нелепо! И на что вам мой билет понадобился? Глупо даже!    Подтягин думает, обидеться ему или нет, -- и решает обидеться.    -- Вы здесь не кричите! Здесь не кабак! -- говорит он.    -- Да в кабаке люди человечней... -- кашляет пассажир. -- Изволь я теперь уснуть во второй раз! И удивительное дело: всю заграницу объездил, и никто у меня там билета не спрашивал, а тут, словно чёрт их под локоть толкает, то и дело, то и дело!..    -- Ну, и поезжайте за границу, ежели вам там нравится!    -- Глупо, сударь! Да! Мало того, что морят пассажиров угаром, духотой и сквозняком, так хотят еще, чёрт ее подери, формалистикой добить. Билет ему понадобился! Скажите, какое усердие! Добро бы это для контроля делалось, а то ведь половина поезда без билетов едет!    -- Послушайте, господин! -- вспыхивает Подтягин. -- Вы извольте подтвердить ваши доводы! И ежели вы не перестанете кричать и беспокоить публику, то я принужден буду высадить вас на станции и составить акт об этом факте!    -- Это возмутительно! -- негодует публика. -- Пристает к больному человеку! Послушайте, да имейте же сожаление!    -- Да ведь они сами ругаются! -- трусит Подтягин. -- Хорошо, я не возьму билета... Как угодно... Только ведь, сами знаете, служба моя этого требует... Ежели б не служба, то, конечно... Можете даже начальника станции спросить... Кого угодно спросите...    Подтягин пожимает плечами и отходит от больного. Сначала он чувствует себя обиженным и несколько третированным, потом же, пройдя вагона два-три, он начинает ощущать в своей обер-кондукторской груди некоторое беспокойство, похожее на угрызения совести.    "Действительно, не нужно было будить больного, -- думает он. -- Впрочем, я не виноват... Они там думают, что это я с жиру, от нечего делать, а того не знают, что этого служба требует... Ежели они не верят, так я могу к ним начальника станции привести".    Станция. Поезд стоит пять минут. Перед третьим звонком в описанный вагон II класса входит Подтягин. За ним шествует начальник станции, в красной фуражке.    -- Вот этот господин, -- начинает Подтягин, -- говорят, что я не имею полного права спрашивать с них билет, и... и обижаются. Прошу вас, господин начальник станции, объяснить им -- по службе я требую билет или зря? Господин, -- обращается Подтягин к жилистому человеку. -- Господин! Можете вот начальника станции спросить, ежели мне не верите.    Больной вздрагивает, словно ужаленный, открывает глаза и, сделав плачущее лицо, откидывается на спинку дивана.    -- Боже мой! Принял другой порошок и только что задремал, как он опять... опять! Умоляю вас, имейте вы сожаление!    -- Вы можете поговорить вот с господином начальником станции... Имею я полное право билет спрашивать или нет?    -- Это невыносимо! Нате вам ваш билет! Нате! Я куплю еще пять билетов, только дайте мне умереть спокойно! Неужели вы сами никогда не были больны? Бесчувственный народ!    -- Это просто издевательство! -- негодует какой-то господин в военной форме. -- Иначе я не могу понять этого приставанья!    -- Оставьте... -- морщится начальник станции, дергая Подтягина за рукав.    Подтягин пожимает плечами и медленно уходит за начальником станции.    "Изволь тут угодить! -- недоумевает он. -- Я для него же позвал начальника станции, чтоб он понимал, успокоился, а он... ругается".    Другая станция. Поезд стоит десять минут. Перед вторым звонком, когда Подтягин стоит около буфета и пьет сельтерскую воду, к нему подходят два господина, один в форме инженера, другой в военном пальто.    -- Послушайте, г. обер-кондуктор! -- обращается инженер к Подтягину. -- Ваше поведение по отношению к больному пассажиру возмутило всех очевидцев. Я инженер Пузицкий, это вот... господин полковник. Если вы не извинитесь перед пассажиром, то мы подадим жалобу начальнику движения, нашему общему знакомому.    -- Господа, да ведь я... да ведь вы... -- оторопел Подтягин.    -- Объяснений нам не надо. Но предупреждаем, если не извинитесь, то мы берем пассажира под свою защиту.    -- Хорошо, я... я, пожалуй, извинюсь... Извольте...    Через полчаса Подтягин, придумав извинительную фразу, которая бы удовлетворила пассажира и не умалила его достоинства, входит в вагон.    -- Господин! -- обращается он к больному. -- Послушайте, господин!    Больной вздрагивает и вскакивает.    -- Что?    -- Я тово... как его?.. Вы не обижайтесь...    -- Ох... воды... -- задыхается больной, хватаясь за сердце. -- Третий порошок морфия принял, задремали... опять! Боже, когда же, наконец, кончится эта пытка!    -- Я тово... Вы извините...    -- Слушайте... Высадите меня на следующей станции... Более терпеть я не в состоянии. Я... я умираю...    -- Это подло, гадко! -- возмущается публика. -- Убирайтесь вон отсюда! Вы поплатитесь за подобное издевательство! Вон!    Подтягин машет рукой, вздыхает и выходит из вагона. Идет он в служебный вагон, садится изнеможенный за стол и жалуется:    "Ну, публика! Извольте вот ей угодить! Извольте вот служить, трудиться! Поневоле плюнешь на всё и запьешь... Ничего не делаешь -- сердятся, начнешь делать -- тоже сердятся... Выпить!"    Подтягин выпивает сразу полбутылки и больше уже не думает о труде, долге и честности.