ЦИЦЕРОН ПИСЬМА (47)

DCCCLXI. От Луция Мунация Планка Цицерону, в Рим

[Fam., X, 21]

Лагерь у реки Исары, 15 мая 43 г.

Планк Цицерону.

1. Мне было бы совестно за непостоянство моих писем4647, если бы это не зависело от легкомыслия других людей. Я сделал всё, чтобы, соединившись с Лепидом для защиты государства, с меньшей тревогой для вас оказать противодействие падшим. Я и согласился на все его просьбы, и обещал добровольно, и написал тебе двумя днями ранее, что я уверен в том, что Лепид окажется честным человеком и что я буду вести военные действия на основании общих решений. Я поверил его собственноручным письмам, личному подтверждению Латеренсия, который тогда был у меня и молил меня восстановить мир с Лепидом и оказать ему доверие. Дольше оказалось невозможным ждать от него чего-либо хорошего. Во всяком случае, я принял и буду принимать меры предосторожности, чтобы из-за моей доверчивости благо государства не стало жертвой обмана.

2. Когда я, за один день построив мост, переправил войско через реку Исару, действуя быстро ввиду важности дела, так как он сам просил меня в письме ускорить свой приход, тут оказался его рассыльный с письмом, в котором он извещал меня, чтобы я не приходил; он может завершить дело самостоятельно; чтобы я тем временем ждал у Исары. Сообщу тебе о своем опрометчивом решении; я все-таки решил идти, полагая, что он избегает человека, который разделил бы с ним славу. Я считал, что могу нисколько не умалить славу жалкого человека и все-таки быть вблизи, чтобы иметь возможность быстро примчаться на помощь, если положение будет более трудным.

3. Вот что я предполагал, не будучи злонамеренным человеком. Но Латеренсий, честнейший муж, присылает мне собственноручное письмо и в нем, в отчаянии насчет себя, насчет войска, насчет верности Лепида и жалуясь на то, что он обманут, открыто уведомляет меня, чтобы я принял меры, дабы не оказаться обманутым; он выполнил свой долг; мне не следует оставлять государство без поддержки. Копию этого собственноручного письма я послал Тицию4648. Но самые собственноручные письма — и те, которым я поверил, и те, к которым я не счел возможным отнестись с доверием, — я передам для доставки Леву Циспию4649, который присутствовал при всем этом.

4. К тому же, когда Лепид говорил на сходке, его солдаты, бесчестные сами по себе, а также развращенные теми, кто начальствует, — Канидиями и Руфренами4650 и прочими, о которых вы будете знать, когда понадобится, — закричали (честные мужи!), что они хотят мира и ни с кем не будут сражаться, после того как уже убито двое выдающихся консулов, пало за отечество столько граждан, наконец, все4651 враги разоблачены и имущество взято в казну. Лепид этого и не покарал и не пресек.

5. Я увидел, что прийти мне туда и бросить против двух соединенных войск преданнейшее войско, огромные вспомогательные силы, главенствующих лиц Галлии, всю провинцию — высшее безумие и опрометчивость и что я, если буду уничтожен при таких обстоятельствах и, вместе с собой, предам государство, после смерти не только буду лишен почета, но и не найду сострадания. Поэтому я намерен вернуться назад и не допущу возможности, чтобы такие дары были принесены падшим людям.

6. Постараюсь держать войско в подходящих местах, оборонять провинцию4652, даже если то войско4653 изменит, и сохранить все в целости, пока вы не пришлете сюда войска для подкрепления и не защитите здесь государства с такой же удачей4654. Никто не был более готов и отразить, если представится случай, и выдержать осаду, если будет необходимость, и умереть за вас, если придется. Поэтому советую тебе, мой Цицерон, позаботиться, чтобы сюда возможно скорее было переброшено войско, и торопить с этим, прежде чем враги усилятся в большей степени, а среди наших нарушится порядок. Если в этом будет проявлена быстрота, то государство, уничтожив преступников, удержит победу в своих руках. Береги здоровье и люби меня.

7. Оправдывать ли мне перед тобой в письме своего брата, храбрейшего гражданина и вполне готового ко всему4655. Он заболел от лишений не прекращающейся и довольно тягостной лихорадкой. При первой возможности примчаться назад к вам он не поколеблется сделать это, чтобы во всякое время служить государству. Прошу тебя считать мое достоинство препорученным тебе. Мне ничего не надо желать4656: у меня ты, и глубоко любящий меня и — чего я хотел — обладающий высшим авторитетом. Ты обдумаешь сам, на какое одолжение ты согласен и когда. Прошу тебя только об одном — поставь меня на место Гирция4657 в смысле твоей приязни ко мне и моего уважения к тебе.

DCCCLXII. Дециму Юнию Бруту Альбину, в провинцию Цисальпийскую Галлию

[Fam., XI, 12]

Рим, между 14 и 19 мая 43 г.

Марк Цицерон шлет привет избранному консулом императору Бруту.

1. Я получил от тебя в один день три письма4658: одно краткое, которое ты дал Флакку Волумнию; два более подробных, одно из которых доставил письмоносец Тита Вибия, другое мне прислал Луп4659. Если судить по твоим письмам и словам Грецея, то кажется, что война не только не погасла, но что она даже разгорелась. Однако ты, ввиду своей исключительной проницательности, не сомневаюсь, ясно видишь, что если Антоний достигнет сколько-нибудь прочного положения, то все твои достославные заслуги перед государством не приведут ни к чему. Ведь такое известие было послано в Рим, такое убеждение сложилось у всех — Антоний бежал с малым числом безоружных, пораженных страхом, утративших присутствие духа.

2. Если он в таком положении, что сразиться с ним, как я слыхал от Грецея4660, невозможно, не подвергаясь опасности4661, то он, мне кажется, не бежал из-под Мутины, но переменил место для ведения войны. Поэтому люди стали другими; некоторые даже сетуют, что вы не преследовали его; они полагают, что если бы была проявлена быстрота, то его можно было бы уничтожить. Вообще это свойственно народу и более всего нашему — злоупотреблять свободой4662 главным образом по отношению к тому, благодаря кому он ее достиг. Все-таки следует принять меры, чтобы не могло быть какой-нибудь справедливой жалобы. Положение таково: тот завершит войну, кто уничтожит Антония4663. Какое значение это имеет, лучше оцени сам, вместо того чтобы я написал тебе более открыто.

DCCCLXIII. От Марка Юния Брута Цицерону, в Рим

[Brut., I, 16]

Лагерь в Македонии, середина мая 43 г.

Брут Цицерону привет.

1. Я прочел присланный мне Аттиком отрывок твоего письма, которое ты послал Октавию4664. Твоя преданность и забота о моем благе не доставили мне нового удовольствия; ведь не только обычно, но даже каждый день слышишь насчет тебя о чем-нибудь, честно и с почетом сказанном или сделанном тобой в защиту моего достоинства. Но та же часть твоего письма, написанная обо мне Октавию, вызвала у меня сильнейшую скорбь, какую я только могу почувствовать; ведь ты так благодаришь его за государство, столь смиренно и униженно — что мне написать? Мне совестно за положение и участь, но все-таки следует написать — препоручаешь ему наше спасение (какой смерти не гибельнее оно?), что ты ясно показываешь, что не господство устранено, а переменили господина. Припомни свои слова и посмей отрицать, что это просьбы раба к царю. По твоим словам, от него требуют и ждут одного — согласия на то, чтобы те граждане, о которых честные мужи и римский народ высокого мнения, остались невредимы. Как, если он не хочет, нас не будет? Но лучше не быть, нежели быть с его согласия.

2. Клянусь богом верности, я не думаю, чтобы все боги были настолько враждебны спасению римского народа, что Октавия следует молить о невредимости какого-либо гражданина, не скажу — за освободителей всего мира; ведь красноречиво говорить приятно и, во всяком случае, подобает перед лицом несведущих, — о том, чего следует относительно каждого бояться или чего просить у каждого. Ты признаёшь, Цицерон, что Октавий это может, и являешься ему другом? Или, если я дорог тебе, ты хочешь, чтобы меня видели в Риме, хотя, чтобы иметь возможность там быть, я должен был быть препоручен этому мальчику4665? Почему ты выражаешь ему благодарность, если считаешь нужным просить его согласия, чтобы мы остались невредимыми? Или следует считать милостью то, что он предпочел, чтобы он, а не Антоний, был тем человеком, у которого об этом следует просить? Кто же умоляет о согласии оставить невредимыми людей, имеющих величайшие заслуги перед государством, освободителя от чужого господства, а не преемника?

3. Но ваше слабоволие и отчаяние, в которых ты повинен не более, чем все другие, и внушили Цезарю жажду царской власти, и, после его смерти, побудили Антония попытаться занять место убитого, и теперь так вознесли этого мальчика4666, что спасения таких мужей, по твоему мнению, следует добиваться просьбами, и мы будем в безопасности не по какой-либо другой причине, а благодаря милосердию одного, едва ли — даже теперь — взрослого человека. Если бы мы помнили, что мы римляне, то желание господствовать не было бы более смелым, чем наше сопротивление этому, а царская власть Цезаря воспламенила бы Антония в меньшей степени, чем отпугнула бы его смерть.

4. А ты, консуляр и каратель за столь тяжкие преступления, — боюсь, что после их пресечения погибель отсрочена тобой на короткое время, — как можешь ты взирать на то, что ты совершил, и в то же время либо одобрять, либо терпеть это положение дел так смиренно и легко, что ты похож на человека, который одобряет его? Но какая у тебя личная вражда с Антонием? Конечно, ты счел нужным взяться за оружие, чтобы помешать ему господствовать, так как он потребовал следующего: чтобы его просили о спасении, чтобы мы, от которых сам он получил свободу, были невредимы по его милости, чтобы он решил вопрос о государственном строе; — и, значит, только для того, чтобы, не допустив его, мы стали просить другого, который позволил бы поставить себя на его4667 место, — или же для того, чтобы государство само распоряжалось и владело собой? — разве только мы случайно отвергли не рабство, но условия рабства. А между тем мы не только могли переносить свою участь при добром господине Антонии, но также, в качестве участников, наслаждаться милостями и почестями, какими бы мы пожелали. В самом деле, в чем бы он отказал тем, в чьей терпеливости он видел величайший оплот своего господства? Но ничто не представляло такой ценности, чтобы мы продали свою верность4668 и свободу.

5. Что касается этого самого мальчика4669, которого имя Цезаря, видимо, возбуждает против убийц Цезаря, то какое значение, если есть возможность для сделки, может он придавать тому, чтобы, имея нас советчиками, быть в такой силе, в какой он, конечно, будет, так как мы хотим жить и владеть имуществом и называться консулярами? Впрочем, не понапрасну ли погиб тот, чьей гибели мы обрадовались4670, если после его смерти мы нисколько не менее должны быть рабами. Ведь другие не прилагают никакой заботы, но у меня пусть боги и богини скорее вырвут всё, чем ту точку зрения, в силу которой я не только наследнику того, кого я убил4671, не позволил бы того, чего я не переносил в том, но даже своему отцу, если бы он ожил, — чтобы он, с моего согласия, был сильнее законов и сената. Или ты уверен в том, что прочие станут свободными благодаря тому, вопреки воле которого для нас не может быть места в этом государстве? Далее, как возможно, чтобы ты добился того, чего ты домогаешься? Ведь ты просишь его согласия оставить нас невредимыми. Итак, тебе кажется, что мы примем невредимость, если мы примем жизнь? Как можем мы принять ее, если мы сначала отказываемся от достоинства и свободы?

6. Или ты считаешь, что жить в Риме значит быть невредимым? Обстоятельства, не место, должны обеспечивать мне это: я и при жизни Цезаря был невредимым только после того, как совершил то деяние4672, и не могу быть изгнанником где бы то ни было, пока буду ненавидеть рабство и смирение перед бесчестием сильнее, чем все другие виды зла. Разве это не означает снова оказаться попавшим в тот же мрак, если у того, кто присвоил себе имя тирана, — в то время как в греческих государствах дети тиранов, после свержения последних, подвергаются той же казни, — просят, чтобы освободившие от господства и уничтожившие его были невредимыми? Желать ли мне видеть это государство или вообще считать государством то, которое не может возвратить себе даже переданной и навязанной свободы и больше боится в мальчике имени устраненного царя4673, нежели уверено в себе, хотя и видит, что именно тот, кто обладал величайшими средствами, устранен благодаря доблести немногих? Меня же впредь не препоручай своему Цезарю4674 и даже себя самого, если послушаешься меня; ты очень дорого оцениваешь то количество лет, какое допускает этот твой возраст4675, если по этой причине намерен ты умолять этого своего мальчика4676.

7. Затем, смотри, как бы то, что ты прекраснейше сделал и делаешь по отношению к Антонию, не изменилось и как бы хвала за величайшее присутствие духа не превратилась в признание боязни: ведь если тебе нравится Октавий, так что от него следует добиваться нашей невредимости, то будет казаться, что ты не бежал от господина, но искал более дружественного господина. Что ты хвалишь его за то, что он совершил до сего времени, вполне одобряю: ведь это достойно похвал, если только он предпринял те действия против могущества другого4677, а не ради своего. Но раз ты признаешь, что ему не только дозволяется так много, но и должно быть воздано тобой самим с тем, чтобы его следовало просить согласиться оставить нас невредимыми, то ты назначаешь слишком большую награду — ведь ты даруешь ему то самое, чем благодаря ему, казалось, обладало государство, и тебе не приходит на ум следующее: если Октавий достоин этих почестей, так как он ведет войну с Антонием, то тем, кто отрубил то зло4678, остатки которого теперь имеются, римский народ, если он даже соберет все вместе, никогда не воздаст в полную меру их заслуг.

8. И посмотри, насколько люди больше во власти опасений, нежели во власти воспоминаний: так как Антоний жив и взялся за оружие, а по отношению к Цезарю то, что могло и должно было совершиться, совершено и этого уже не вернуть4679, то Октавий — тот человек, чьего суждения о нас ждет римский народ, а мы — те люди, о чьей невредимости, по-видимому, следует просить одного человека4680. Я же, в вопросе о возвращении туда с вам, не только не склонен умолять, но даже склонен обуздывать требующих, чтобы их умоляли, или же буду вдалеке от раболепствующих и признаю для себя Римом всякое место, где только можно будет быть свободным, и буду жалеть вас, для которых ни возраст, ни почести, ни чужая доблесть4681 не могли уменьшить сладости жизни.

9. Я же буду казаться себе счастливым при том условии, если только я буду неизменно и постоянно удовлетворен убеждением, что моя преданность государству вознаграждена. Ведь что лучше, нежели пренебрегать человеческим, когда ты доволен памятью о честных поступках и свободой? Но я, во всяком случае, не поддамся поддающимся и не буду побежден теми, кто хочет быть побежден, и испытаю и испробую всё, и не перестану отвращать наших граждан от рабства; если последует счастье, которое должно последовать, то все мы будем радоваться; если нет — я все-таки буду радоваться: и в самом деле, в каких же поступках и помыслах следует провести эту жизнь, как не в таких, которые направлены на освобождение моих сограждан?

10. Прошу и советую тебе, Цицерон, — не изнуряй себя и не теряй веры; предотвращая настоящие несчастия, всегда выясняй также будущие, если заранее не было принято мер против их проникновения, и считай, что смелый и свободный дух, благодаря которому ты, и как консул и ныне как консуляр защитил государство, без постоянства и справедливости — ничто. Ведь я признаю, что положение проявленной доблести более тяжелое, тем положение неузнанной. Мы требуем честных действий, как должного; то, что оканчивается иначе, мы, как бы обманутые в этом, порицаем с неприязненным чувством. Поэтому, когда Цицерон оказывает противодействие Антонию, хотя это и достойно величайшей славы, — никто не удивляется, так как кажется, что прежний консул превосходит своими заслугами нынешнего консуляра.

11. Тот же Цицерон, если он обратит против других свое суждение, которое он с такой стойкостью и величием духа направлял на то, чтобы изгнать Антония, не только завоюет себе славу на будущее время, но и заставит потускнеть прошлое (ведь ничто не славно само по себе, кроме того, что обосновано суждением), так как никому более не пристало любить государство и быть защитником свободы либо умом, либо деяниями, либо рвением и по всеобщему настоятельному требованию. Поэтому не Октавия следует просить о согласии оставить нас невредимыми; сам ты заставь себя думать, что то государство, в котором ты совершил величайшие деяния4682, будет свободным и чтимым, если только у народа есть вожди для противодействия замыслам бесчестных.

DCCCLXIV. Титу Помпонию Аттику от Марка Юния Брута

[Brut., I, 17]

Лагерь в Македонии, середина мая 43 г.

Брут Аттику привет.

1. Ты пишешь мне, Цицерон удивляется, что я никогда ни в чем не отмечаю его действий; раз ты требуешь от меня, напишу по твоему принуждению, что я думаю. Что Цицерон всё совершил с наилучшими намерениями, я знаю. В самом деле, что может быть для меня более несомненным, чем его отношение к государству? Но он, мне кажется, совершил кое-что — к чему мне говорить «неискусно», раз это муж самый проницательный из всех, или «честолюбиво», раз он не поколебался во имя блага государства вызвать вражду всесильного Антония? Не знаю, что мне написать тебе, кроме одного: и алчность и своеволие мальчика Цицерон скорее подстрекнул, нежели подавил, и он проявляет по отношению к нему4683 столько снисходительности, что не удерживается от брани, правда, такой, которая падает на него же самого в двух отношениях — так как он, с одной стороны, казнил больше чем одного и ему надо скорее признать убийцей себя, чем упрекать Каску в том, в чем он упрекает его, с другой стороны, в случае с Каской он подражает Бестии4684. Или потому, что мы не хвастаем каждый час мартовскими идами4685 подобно тому, как у него на устах его декабрьские ноны4686, Цицерон будет порицать прекраснейший поступок, находясь в лучшем положении, чем то, в каком Бестия и Клодий обычно хулили его консульство?

2. Наш Цицерон хвалится передо мной, что он выдержал войну с Антонием, будучи одет в тогу4687. Что пользы мне от этого, если в качестве награды за уничтожение Антония просят преемника на место Антония и если избавитель от того зла оказался творцом другого, которое будет иметь более глубокие основание и корни4688, если мы допустим это, так что теперь то, что он делает — насчет господства или насчет господина, или насчет Антония — есть дело боязливого человека4689? Я не чувствую благодарности, если кто-нибудь, страшась попасть в рабство к разгневанному, не молит об отвращении самого рабства; наоборот, голосует за триумф и жалование4690, а после того, как это назначено, советует ему не стыдиться своего желания получить имущество того, чье имя он4691 принял; пристало ли это консуляру или Цицерону?

3. Так как мне нельзя было молчать, ты прочтешь то, что, несомненно, будет тебе неприятно; я ведь сам чувствую, с какой скорбью я написал тебе это, и мне хорошо известно твое мнение о положении государства, и сколь безнадежным, хотя и поддающимся лечению, ты его считаешь. И я, Аттик, клянусь, не упрекаю тебя; ведь возраст, нрав, дети делают медлительным, что я заметил также у нашего Флавия4692.

4. Но возвращаюсь к Цицерону. Какое различие между Сальвидиеном4693 и им? За что более славное он мог бы голосовать? «Он4694 даже теперь боится, — скажешь ты, — остатков гражданской войны». Следовательно, кое-кто так боится поверженного, что не считает нужным страшиться ни власти того, кто располагает победоносным войском, ни опрометчивости мальчика4695. Или это самое4696 он делает потому, что считает нужным, ввиду его высокого положения, предоставлять ему уже всё добровольно. О великая глупость страха — так остерегаться именно того, чего боишься, что добровольно призываешь и привлекаешь это, хотя, пожалуй, и мог бы избежать! Мы слишком боимся смерти, изгнания и бедности: это, мне кажется, для Цицерона крайнее несчастье, и, пока у него есть, у кого испросить то, чего он хочет, и есть, кем быть чтимым и восхваляемым, он не отвергает рабства, только бы оно было почетным, если только что-нибудь может быть почетным при крайнем и самом жалком позоре.

5. Итак, пусть Октавий4697 зовет Цицерона отцом, обо всем ему докладывает, хвалит, выражает благодарность; все-таки станет явным одно: слова противоречат делам. Действительно, что так чуждо человеческим чувствам, как иметь в качестве отца того, кто даже не находится в числе свободных людей? И честнейший муж тянется туда, стремится к тому, добивается такого исхода, чтобы Октавий был милостив4698 к нему. Я уже не придаю никакого значения тем наукам, в которых Цицерон, знаю я, чрезвычайно сведущ. Действительно, какую пользу приносит ему то, что он очень словообильно написал в защиту свободы отечества, что он написал о достоинстве4699, что он написал о смерти4700, изгнании, бедности4701? Но насколько в этом, видимо, опытнее Филипп4702, который уделил пасынку меньше, чем Цицерон, который уделяет чужому! Итак, пусть он, даже прославляя4703, перестанет растравлять наши страдания. Ведь что для нас в том, что Антоний побежден, раз он побежден для того, чтобы для другого4704 освободилось то, чем завладел тот4705?

6. Впрочем, твое письмо даже теперь намекает на сомнения. Клянусь, пусть живет Цицерон, как может, умоляя и покорствуя, если он не стыдится ни возраста, ни почестей, ни деяний. Во всяком случае, ни одно условие рабства, каким бы хорошим оно ни было, не отпугнет меня от ведения войны с самим рабством, то есть с царской властью, и с чрезвычайными военными полномочиями, и с господством, и с могуществом, которое хочет быть превыше законов, хотя бы это был честный муж, как ты пишешь, чего я никогда не считал4706. Но наши предки не хотели, чтобы господином был даже отец. Если бы я не любил тебя так сильно, как Цицерон, по его убеждению, любим Октавием, то я не написал бы тебе этого. Мне прискорбно, что ты теперь сердишься, глубоко любя и всех своих, и Цицерона; но будь уверен, что мое личное расположение нисколько не уменьшилось, мнение же о нем — значительно: ведь невозможно сделать так, чтобы у каждого не было такого мнения о любом предмете, какое у него слагается.

7. Я хотел бы, чтобы ты написал мне, какие условия для нашей Аттики4707; я мог бы написать тебе кое-что о моем мнении. Что здоровье моей Порции4708 тебя заботит, не удивляюсь. Словом, я охотно сделаю то, о чем просишь4709; ведь и сестры просят меня. И о человеке я узнаю, и что он собой представляет.

DCCCLXV. От Марка Юния Брута Цицерону, в Рим

[Brut., I, 4, §§ 3—6]

Лагерь в 75 милях к востоку от Диррахия, 15 мая 43 г.

Брут Цицерону привет.

3. … Теперь, Цицерон, теперь следует действовать, чтобы мы не напрасно радовались поражению Антония и чтобы не всегда было основание отрубать всякое первое зло, чтобы возрождалось другое, худшее, чем то.

4. С нами уже не может приключиться никакое несчастье, — неожиданно ли, или при нашем попустительстве, — в котором не будет вины и общей, и особенно твоей, раз с твоим столь великим авторитетом сенат и римский народ не только мирятся, но даже желают видеть его величайшим, — таким, каким в свободном государстве может быть авторитет одного; его ты и должен оберегать, высказывая мнение не только честно, но и проницательно4710. Что же касается проницательности, которая у тебя в избытке, то от тебя требуется только мера в воздании почестей. Все другое имеется в такой степени, что твои доблести можно сравнить с доблестями любого из древних: от тебя требуется одно, исходящее от благодарного и щедрого духа, — более предусмотрительная и более умеренная щедрость: ведь сенат никому не должен предоставлять ничего, что бы явилось примером или оплотом для злонамеренных4711. Поэтому я боюсь консульства4712: как бы твой Цезарь4713 не решил, что на основании твоих предложений он поднялся выше, нежели он затем спустится, если будет избран консулом.

5. Если для Антония оставленное другим человеком орудие царской власти оказалось средством, с помощью которого он царствовал4714, то какого образа мыслей, по твоему мнению, будет держаться тот, кто думает, что он — по почину не убитого тирана, но самого сената, — может жаждать каких угодно полномочий4715? Поэтому я буду хвалить твою уступчивость и предвидение тогда, когда начну считать несомненным, что Цезарь будет доволен чрезвычайными почестями, которые он получил4716. «Следовательно, ты выставляешь меня ответчиком за чужую вину?» скажешь ты. Подлинно — за чужую, если можно было предусмотреть, чтобы ее не оказалось. О, если бы ты мог воочию видеть мой страх из-за него!

6. Написав это письмо, я узнал, что ты избран консулом4717. Я только тогда начну представлять себе государственный строй законным и уже опирающимся на свои силы, если увижу это. Сын4718 здоров и с конницей послан вперед в Македонию. В майские иды, из лагеря.

DCCCLXVI. От Марка Эмилия Лепида Цицерону, в Рим

[Fam., X, 34, §§ 1—2]

Серебряный Мост4719, приблизительно 18 мая 43 г.

Верховный понтифик, император вторично4720 Марк Лепид шлет большой привет Марку Туллию Цицерону.

1. Если ты здравствуешь, хорошо; я здравствую. Когда я услыхал, что Антоний, послав вперед Луция Антония с частью конницы, вступает со своими силами в мою провинцию4721, я двинулся со своим войском от места слияния Родана4722 и решил идти против них. И вот, непрерывно совершая переходы, я прибыл под Форум Вокония и стал лагерем против антонианцев по ту сторону4723, у реки Аргентея. Публий Вентидий присоединился к его силам со своими тремя легионами4724 и стал лагерем по ту сторону от меня4725. До того у него был второй легион и множество людей из остальных легионов4726, но безоружных. Конница у него многочисленная; ведь она вся вышла из сражения непострадавшей, так что всадников свыше пяти тысяч. Ко мне от него перешло немало солдат и всадников, и его силы уменьшаются с каждым днем.

2. Силан4727 и Куллеон4728 покинули его. Хотя я и был тяжко оскорблен ими, так как они против моего желания перешли к Антонию, тем не менее, по своей доброте и ввиду дружеских отношений, я решил пощадить их; однако я не пользуюсь их содействием, не допускаю их в лагерь и не поручил им никакого дела. Что касается этой войны, то я не оставлю без поддержки ни сената, ни государства. О том, что я буду делать, сообщу тебе.