Данте Алигьери. Божественная комедия (51)

 37 Очнувшись раньше, чем зарделось небо,
 Я услыхал, как, мучимые сном,
 Мои четыре сына просят хлеба.

 40 Когда без слез ты слушаешь о том,
 Что этим стоном сердцу возвещалось, -
 Ты плакал ли когда-нибудь о чем?

 43 Они проснулись; время приближалось,
 Когда тюремщик пищу подает,
 И мысль у всех недавним сном терзалась.

 46 И вдруг я слышу - забивают вход
 Ужасной башни; я глядел, застылый,
 На сыновей; я чувствовал, что вот -

 49 Я каменею, и стонать нет силы;
 Стонали дети; Ансельмуччо мой
 Спросил: "Отец, что ты так смотришь, милый?"

 52 Но я не плакал; молча, как немой,
 Провел весь день и ночь, пока денница
 Не вышла с новым солнцем в мир земной.

 55 Когда луча ничтожная частица
 Проникла в скорбный склеп и я открыл,
 Каков я сам, взглянув на эти лица, -

 58 Себе я пальцы в муке укусил.
 Им думалось, что это голод нудит
 Меня кусать; и каждый, встав, просил:

 61 "Отец, ешь нас, нам это легче будет;
 Ты дал нам эти жалкие тела, -
 Возьми их сам; так справедливость судит".

 64 Но я утих, чтоб им не делать зла.
 В безмолвье день, за ним другой промчался.
 Зачем, земля, ты нас не пожрала!

 67 Настал четвертый. Гаддо зашатался
 И бросился к моим ногам, стеня:
 "Отец, да помоги же!" - и скончался.

 70 И я, как ты здесь смотришь на меня,
 Смотрел, как трое пали Друг за другом
 От пятого и до шестого дня.

 73 Уже слепой, я щупал их с испугом,
 Два дня звал мертвых с воплями тоски;
 Но злей, чем горе, голод был недугом".

 76 Тут он умолк и вновь, скосив зрачки,
 Вцепился в жалкий череп, в кость вонзая
 Как у собаки крепкие клыки.

 79 О Пиза, стыд пленительного края,
 Где раздается si! Коль медлит суд
 Твоих соседей, - пусть, тебя карая,

 82 Капрара и Горгона с мест сойдут
 И устье Арно заградят заставой,
 Чтоб утонул весь твой бесчестный люд!

 85 Как ни был бы ославлен темной славой
 Граф Уголлино, замки уступив, -
 За что детей вести на крест неправый!

 88 Невинны были, о исчадье Фив,
 И Угуччоне с молодым Бригатой,
 И те, кого я назвал, в песнь вложив.

 91 Мы шли вперед равниною покатой
 Туда, где, лежа навзничь, грешный род
 Терзается, жестоким льдом зажатый.

 94 Там самый плач им плакать не дает,
 И боль, прорвать не в силах покрывала,
 К сугубой муке снова внутрь идет;

 97 Затем что слезы с самого начала,
 В подбровной накопляясь глубине,
 Твердеют, как хрустальные забрала.

 100 И в этот час, хоть и казалось мне,
 Что все мое лицо, и лоб, и веки
 От холода бесчувственны вполне,

 103 Я ощутил как будто ветер некий.
 "Учитель, - я спросил, - чем он рожден?
 Ведь всякий пар угашен здесь навеки".

 106 И вождь: "Ты вскоре будешь приведен
 В то место, где, узрев ответ воочью,
 Постигнешь сам, чем воздух возмущен".

 109 Один из тех, кто скован льдом и ночью,
 Вскричал: "О души, злые до того,
 Что вас послали прямо к средоточью,

 112 Снимите гнет со взгляда моего,
 Чтоб скорбь излилась хоть на миг слезою,
 Пока мороз не затянул его".

 115 И я в ответ: "Тебе я взор открою,
 Но назовись; и если я солгал,
 Пусть окажусь под ледяной корою!"

 118 "Я - инок Альбериго, - он сказал, -
 Тот, что плоды растил на злое дело
 И здесь на финик смокву променял".

 121 "Ты разве умер?" - с уст моих слетело.
 И он в ответ: "Мне ведать не дано,
 Как здравствует мое земное тело.

 124 Здесь, в Толомее, так заведено,
 Что часто души, раньше, чем сразила
 Их Атропос, уже летят на дно.

 127 И чтоб тебе еще приятней было
 Снять у меня стеклянный полог с глаз,
 Знай, что, едва предательство свершила,

 130 Как я, душа, вселяется тотчас
 Ей в тело бес, и в нем он остается,
 Доколе срок для плоти не угас.

 133 Душа катится вниз, на дно колодца.
 Еще, быть может, к мертвым не причли
 И ту, что там за мной о г стужи жмется.

 136 Ты это должен знать, раз ты с земли:
 Он звался Бранка д'Орья; наша братья
 С ним свыклась, годы вместе провели".

 139 "Что это правда, мало вероятья, -
 Сказал я. - Бранка д'Орья жив, здоров,
 Он ест, и пьет, и спит, и носит платья".

 142 И дух в ответ: "В смолой кипящий ров
 Еще Микеле Цанке не направил,
 С землею разлучась, своих шагов,

 145 Как этот беса во плоти оставил
 Взамен себя, с сородичем одним,
 С которым вместе он себя прославил.

 148 Но руку протяни к глазам моим,
 Открой мне их!" И я рукой не двинул,
 И было доблестью быть подлым с ним.

 151 О генуэзцы, вы, в чьем сердце минул
 Последний стыд и все осквернено,
 Зачем ваш род еще с земли не сгинул?

 154 С гнуснейшим из романцев заодно
 Я встретил одного из вас, который
 Душой в Коците погружен давно,

 157 А телом здесь обманывает взоры.


ПЕСНЬ ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 1 Vexma regis prodeunt inferni
 Навстречу нам, - сказал учитель. - Вот,
 Смотри, уже он виден в этой черни".

 4 Когда на нашем небе ночь встает
 Или в тумане меркнет ясность взгляда,
 Так мельница вдали крылами бьет,

 7 Как здесь во мгле встававшая громада.
 Я хоронился за вождем, как мог,
 Чтобы от ветра мне была пощада.

 10 Мы были там, - мне страшно этих строк, -
 Где тени в недрах ледяного слоя
 Сквозят глубоко, как в стекле сучок.

 13 Одни лежат; другие вмерзли стоя,
 Кто вверх, кто книзу головой застыв;
 А кто - дугой, лицо ступнями кроя.

 16 В безмолвии дальнейший путь свершив
 И пожелав, чтобы мой взгляд окинул
 Того, кто был когда-то так красив,

 19 Учитель мой вперед меня подвинул,
 Сказав: "Вот Дит, вот мы пришли туда,
 Где надлежит, чтоб ты боязнь отринул".

 22 Как холоден и слаб я стал тогда,
 Не спрашивай, читатель; речь - убоже;
 Писать о том не стоит и труда.

 25 Я не был мертв, и жив я не был тоже;
 А рассудить ты можешь и один:
 Ни тем, ни этим быть - с чем это схоже.

 28 Мучительной державы властелин
 Грудь изо льда вздымал наполовину;
 И мне по росту ближе исполин,

 31 Чем руки Люцифера исполину;
 По этой части ты бы сам расчел,
 Каков он весь, ушедший телом в льдину.

 34 О, если вежды он к Творцу возвел
 И был так дивен, как теперь ужасен,
 Он, истинно, первопричина зол!

 37 И я от изумленья стал безгласен,
 Когда увидел три лица на нем;
 Одно - над грудью; цвет его был красен;