ДОСТОЕВСКИЙ Федор Михайлович

ДОСТОЕВСКИЙ Федор Михайлович (1821—1881) — русский писатель, мыслитель-гуманист. Основные сочинения: "Бедные люди" (1845), "Записки из Мертвого дома" (1860), "Униженные и оскорбленные" (1861), "Идиот" (1868), "Бесы" (1872), "Дневник писателя" (1873), "Преступление и наказание" (1876), "Братья Карамазовы" (1880) и др. В основании творческого метода реализма Д. находилась неизбывная установка на поиск человека в человеке, убежденность в том, что человек — не "фортепианная клавиша", руководимая разнообразными возмущениями внешней среды, что исключительно в самом человеке, в его природе — местоположение его богоориентированной благородной внутренней эволюции, его наиважнейшей способности не только различать добро и зло, но и осуществлять активный осознанный выбор между ними. По мнению Д., "...после появления Христа как идеала человека во плоти, стало ясно, как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтобы человек нашел, сознал, всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего Я — это как бы уничтожить это Я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье". Согласно Д., расчленение метафизически единого Человека (см. душевные метания Р.Раскольникова) на "высших", целесообразных творцов истории и толпу (сырой материал для нее) осуществимо лишь в системах вне Бога и без Абсолюта. Венцом последних является у Д. Великий Инквизитор: в отсутствие закона, он предлагает человеку собственным сердцем решать, что есть добро и что есть зло. Такая процедура, по мысли Великого Инквизитора, непереносима для человека, несущего в себе лишь Образ Божий — подобная свобода выбора людям не нужна. По Д. (Алеша Карамазов), нельзя верить в человека и не верить в Бога; можно жить, не веруя ни в Бога, ни в человека, но эта жизнь уже вне нравственного закона.

Центрами святости и жизни выступают у Д. носители "соборной тенденции", носители смирения — "самой страшной силы, какая только может на свете быть". Не "сверхчеловек-человекобог" дионисийского прихода, а русский инок — основная фигура экзистенциальной системы Д. Человек, по Д., только сам отвечает за собственные поступки в любых, даже самых неблагоприятных условиях — совершенное преступление и соразмерное нравственное наказание всегда неразрывно связаны, неразделимы, и, нередко, ретроспективно неразличимы. У Д. переживающая адекватный себе крах личность — самим феноменом собственной гибели — обнажает сокровенную сущность окружающих вещей, явлений и событий, в том числе и религиозно-мистического толка. Душа человеческая — фокус взаимодействий и взаимного борения велений ума, устремлений сердца, императивов людской мысли, догматов веры — переживает также и давление внешних обстоятельств. Результатом этого, согласно Д., выступают уникальные, чудовищные совпадения — роковые случайности — обусловливающие судьбы людей и ход событий.

Понимание Д. природы и сущности человека в норме и патологии привело писателя к гениальным формулировкам сути социализма и "русской идеи". (В контексте исторической судьбы России, а также с учетом идеи о том, что вся подлинно русская литература суть не более и не менее, чем развернутый комментарий к Евангелию, — творчество Д. выступает духовной вершиной, предощутившей воспоследовавшую антропологическую катастрофу 20 ст., и, тем самым, пиком созвучия с этим источником.) Роман "Бесы", заложивший устойчивую традицию романов-предостережений о горизонтах (не всегда позитивных) социального и индивидуального характера людей (позже продолженную антиутопиями Замятина, О.Хаксли и Оруэлла), с ужасающей точностью предвосхитил суть, нравственное измерение и человеческую цену событий 20 в. в России.

Неизбежная "смута", ведущая к "безграничному деспотизму", "снятию ста миллионов голов", "обращению девяти десятых людей в рабство"; "полное послушание" и "безличность", основанные на "атеизме" и "шпионстве" — такую версию истории России предчувствовал Д. Соблазнам идеалов социализма, которые Д. характеризовал не иначе как "повсеместный грабеж", "мрак", "хаос" и "ужас" (беспредельно "грубые, слепые и бесчеловечные") — мыслитель противопоставил беспрецедентно-гуманистический и уникальный поведенческий идеал "русской идеи". Д. осознанно акцентировал ее русский (а не славянский) дух, в "Дневнике писателя" он трагически пророчил: "...не будет у России и никогда еще не было, таких ненавистников, завистников, клеветников и даже явных врагов, как все эти славянские племена, чуть только Россия их освободит, а Европа согласится признать их освобожденными"; они "даже о турках станут говорить с большим уважением, чем о России"; "особенно приятно будет для освобожденных славян высказывать и трубить на весь свет, что они племена образованные, способные к самой высшей европейской культуре, тогда как Россия — страна варварская, мрачный северный колосс, даже не чисто славянской крови, гонитель и ненавистник европейской цивилизации". Этим племенам, по мысли Д., необходимо будет "пережить целый и длинный период европеизма прежде, чем постигнут хоть что-нибудь в своем славянском значении и своем особом славянском призвании в среде человечества". Будучи неоднократно интерпретированной в самых разнообразных версиях, "русская идея" Д. сводима к максимам, придавшим индивидуально-личностное измерение формирующимся в те годы философским концепциям "богочеловечества" и "всеединства". Постулирование исключительно счастья человеческого мерилом и единственным критерием социального прогресса; убежденность в неоправданности общественных модернизаций, подминающих под себя цельность и добрые начала личности; установка "ходить за взрослыми людьми как за детьми"; отзывчивость к страданиям людей в качестве провозглашаемой желательной доминанты любой культуры; вера в постоянное "количество", взаимную "дополнительность" добра и зла в мире, следствием чего выступает единственная возможность делать добро из зла, поскольку иных источников добра в человеческой природе не существует — эти и другие положения сделали творчество Д. перманентно значимым фактором любых аксиологических и мировоззренческих поисков 20—21 вв. (Как точно отметил Шестов, "знание не привело человека к свободе, как мы привыкли думать и как то провозглашает умозрительная философия, знание закрепостило нас... Это постиг Достоевский, это же открылось Киргегарду".) Создание Д. (наряду с Л.Н. Толстым) новаторского, жизненного, экзистенциального по сути, русского философского языка в стране, эволюция которой вплоть до конца 19 в. осуществлялась вне философии как сформировавшейся сферы культуры, безусловно, было уделом гения.

В контексте раздумий о творчестве Д. в русской интеллектуальной традиции начала 20 в. была, видимо, впервые в мире сформулирована идея о гносеологической значимости общей тональности мышления: согласно Розанову, "суть Достоевского... заключается в его бесконечной интимности... Это несравненно выше, благороднее, загадочнее, значительнее его идей. Идеи могут быть "всякие", как и "построения"... Но этот тон Достоевского есть психологическое чудо... Все слабости Достоевского — при нем, вся немощь — при нем, и может быть из его идей — ни одна не истинна. Но тон его истинен и срока этому тону никогда не настанет".

А.А. Грицанов, L. Ciccarelli