Глава XXIX. Замечательная допровская корзинка
сов. -- Дожились, -- говорил брандмейстер, -- скоро все на жмых перейдем. В двадцатом году и то лучше было. Муки в городе на четыре дня. Граждане недоверчиво подкручивали усы, вступали с Полесовым в спор и ссылались на "Старгородскую правду". Доказав Полесову, как дважды два -- четыре, что муки в городе сколько угодно и что нечего устраивать панику, граждане бежали домой, брали все наличные деньги и присоединялись к мучной очереди. Молодцы из "Быстроупака", закупив всю муку в лабазе, перешли на бакалею и образовали чайно-сахарную очередь. В два дня Старгород был охвачен продовольственным и товарным кризисом. Госмагазины и кооперативы, распродав дневной запас товаров в два часа, требовали подкреплений. Очереди стояли уже повсюду. Не хватало круп, подсолнечного масла, керосину, дрожжей, печеного хлеба и молока. На экстренном заседании в губисполкоме выяснилось, что распроданы уже двухнедельные запасы. Представители кооперации и госторговли предложили, до прибытия находящегося в пути продовольствия, ограничить отпуск товаров в одни руки -- по фунту сахара и по пять фунтов муки. На другой день было изобретено противоядие. Первым в очереди за сахаром стоял Альхен. За ним -- его жена Сашхен, Паша Эмильевич, четыре Яковлевича и все пятнадцать призреваемых старушек в туальденоровых нарядах. Выкачав из магазина Старгико полпуда сахару, Альхен увел свою очередь в другой кооператив, кляня по дороге Пашу Эмильевича, который успел слопать отпущенный на его долю фунт сахарного песку. Паша сыпал сахар горкой на ладонь и отправлял в свою широкую пасть. Альхен хлопотал целый день. Во избежание усушки и раструски он изъял Пашу Эмильевича из очереди и приспособил его для перетаскивания скупленного на привозный рынок. Там Альхен застенчиво перепродавал в частные лавочки добытые сахар, муку, чай и маркизет. Полесов стоял в очередях, главным образом, из принципа. Денег у него не было, и купить он все равно ничего не мог. Он кочевал из очереди в очередь, прислушивался к разговорам, делал едкие замечания, многозначительно задирал брови и пророчествовал. Следствием его недомолвок было то, что город наполнили слухи о приезде с Мечи и Урала подпольной организации. Губернатор Дядьев заработал в один день десять тысяч. Сколько заработал председатель биржевого комитета Кислярский, не знала даже его жена. Мысль о том, что он принадлежит к тайному обществу, не давала ему покоя. Шедшие по городу слухи испугали его вконец. Проведя бессонную ночь, председатель биржевого комитета решил, что только чистосердечное признание может сократить ему срок пребывания в тюрьме. -- Слушай, Генриетта, -- сказал он жене, -- пора уже переносить мануфактуру к шурину. -- А что, разве придут? -- спросила Генриетта Кислярская. -- Могут прийти. Раз в стране нет свободы торговли, то должен же я когда-нибудь сесть? -- Так что, уже приготовить белье? Несчастная моя жизнь. Вечно носить передачу. И почему ты не пойдешь в советские служащие? Ведь шурин состоит членом профсоюза, и ничего! А этому обязательно нужно быть красным купцом! Генриетта не знала, что судьба возвела ее мужа в председатели биржевого комитета. Поэтому она была спокойна. -- Может быть, я не приду ночевать, -- сказал Кислярский, -- тогда ты завтра приходи с передачей. Только, пожалуйста, не приноси вареников. Что мне за удовольствие есть холодные вареники?! -- Может быть, возьмешь с собой примус? -- Так тебе и разрешат держать в камере примус! Дай мне мою корзинку. У Кислярского была специальная допровская корзина. Сделанная по специальному заказу, она была вполне универсальна. В развернутом виде она представляла кровать, в полуразвернутом -- столик, кроме того, она заменяла шкаф -- в ней были полочки, крючки и ящики. Жена положила в универсальную корзину холодный ужин и свежее белье. -- Можешь меня не провожать, -- сказал опытный муж, -- если придет Рубенс за деньгами, скажи, что денег нет. До свидания. Рубенс может подождать. И Кислярский степенно вышел на улицу, держа за ручку допровскую корзинку. -- Куда вы, гражданин Кислярский? -- окликнул Полесов. Он стоял у телеграфного столба и криками подбадривал рабочего связи, который, цепляясь железными когтями за дерево, подбирался к изоляторам. -- Иду сознаваться, -- ответил Кислярский. -- В чем? -- В мече и орале. Виктор Михайлович лишился языка. А Кислярский, выставив вперед свой яйцевидный животик, опоясанный широким дачным поясом с накладным карманчиком для часов, неторопливо пошел в губпрокуратуру. Виктор Михайлович захлопал крыльями и улетел к Дядьеву. -- Кислярский -- провокатор! -- закричал брандмейстер. -- Только что пошел доносить. Его еще видно. -- Как? И корзинка при нем? -- ужаснулся старгородский губернатор. -- При нем. Дядьев поцеловал жену, крикнул, что если придет Рубенс, денег ему не давать, и стремглав выбежал на улицу. Виктор Михайлович завертелся, застонал, словно курица, снесшая яйцо, и побежал к Владе с Никешей. Между тем гражданин Кислярский, медленно прогуливаясь, приближался к губпрокуратуре. По дороге он встретил Рубенса и долго с ним говорил. -- А как же деньги? -- спросил Рубенс. -- За деньгами придете к жене. -- А почему вы с корзинкой? -- подозрительно осведомился Рубенс. -- Иду в баню. -- Ну, желаю вам легкого пара. Потом Кислярский зашел в кондитерскую ССПО, бывшую "Бонбон де Варсови", выкушал стакан кофе и съел слоеный пирожок. Пора было идти каяться. Председатель биржевого комитета вступил в приемную губпрокуратуры. Там было пусто. Кислярский подошел к двери, на которой было написано: "Губернский прокурор", и вежливо постучал. -- Можно! -- ответил хорошо знакомый Кислярскому голос прокурора. Кислярский вошел и в изумлении остановился. Его яйцевидный животик сразу же опал и сморщился, как финик. То, что он увидел, было полной для него неожиданностью. Письменный стол, за которым сидел прокурор, окружали члены могучей организации "Меча и орала". Судя по их жестам и плаксивым голосам, они сознавались во всем. -- Вот он, -- воскликнул Дядьев, -- самый главный, октябрист. -- Во-первых, -- сказал Кислярский, ставя на пол допровскую корзинку и приближаясь к столу, -- во-первых, я не октябрист. Затем я всегда сочувствовал советской власти, а в-третьих -- главный это не я, а товарищ Чарушников, адрес которого... -- Красноармейская! -- закричал Дядьев. -- Номер три! -- хором сообщили Владя и Никеша. -- Во двор и налево, -- добавил Виктор Михайлович, -- я могу показать. Через двадцать минут привезли Чарушникова, который прежде всего заявил, что никого из присутствующих в кабинете никогда в жизни не видел. Вслед за этим, не сделав никакого перерыва, Чарушников донес на Елену Станиславовну, Ипполита Матвеевича и его загадочного спутника. Только в камере, переменив белье и растянувшись на допровской корзинке, председатель биржевого комитета почувствовал себя легко и спокойно. По делу пустой, как видно, организации "Меча и орала" шло следствие. Единственно важным лицом прокурор считал скрывшегося Воробьянинова, который несомненно имел связи с парижской эмиграцией. Мадам Грицацуева-Бендер за время кризиса успела запастись пищевыми продуктами и товаром для своей лавчонки, по меньшей мере, на четыре месяца. Успокоившись, она снова загрустила о молодом супруге, томящемся на заседаниях Малого Совнаркома. Визит к гадалке не внес успокоения. Елена Станиславовна, встревоженная исчезновением всего старгородского ареопага, метала карты с возмутительной небрежностью. Карты возвещали то конец мира, то прибавку к жалованью, то свидание с мужем в казенном доме и в присутствии недоброжелателя -- пикового короля. Да и само гадание кончилось как-то странно. Пришли агенты -- пиковые короли -- и увели прорицательницу в казенный дом -- к прокурору. Оставшись наедине с попугаем, вдовица в смятении собралась было уходить, как вдруг попугай ударил клювом о клетку и первый раз в жизни заговорил человечьим голосом. -- Дожились! -- сказал он сардонически и выдернул из подмышки перышко. Мадам Грицацуева-Бендер в страхе кинулась к дверям. Вдогонку ей полилась горячая сбивчивая речь. Древняя птица была так поражена визитом агентов и уводом хозяйки в казенный дом, что начала выкрикивать все знакомые ей слова. Наибольшее место в ее репертуаре занимал Виктор Михайлович Полесов. -- При наличии отсутствия, -- раздраженно сказала птица. И, перевернувшись на жердочке вниз головой, подмигнула глазом застывшей у двери вдове, как бы говоря: "Ну, как вам это понравится, вдовица?" -- Мать моя! -- простонала вдовица. -- В каком полку служили? -- спросил попугай голосом Бендера. -- Кр-р-р-р-рах!.. Европа нам поможет. После бегства вдовы попугай оправил на себе манишку и сказал те слова, которые у него безуспешно пытались вырвать люди в течение тридцати лет: -- Попка дурак. Вдова бежала по улице и голосила. А дома ее ждал вертлявый старичок. Это был Варфоломеич, похудевший после смерти бабушки. -- По объявлению, -- сказал Варфоломеич, -- два часа жду, барышня. Тяжелое копыто предчувствия ударило Грицацуеву в сердце. -- Ох! -- запела вдова. -- Истомилась душенька. -- От вас, кажется, ушел гражданин Бендер? Вы объявление давали? Вдова упала на мешки с мукой. -- Какие у вас организмы слабые, -- сладко сказал Варфоломеич, -- я бы хотел спервоначалу насчет вознаграждения уяснить себе... -- Ох!.. Все берите! Ничего мне теперь не жалко! -- причитала чувствительная вдова. -- Так вот-с. Мне известно пребывание сыночка вашего О. Бендера. Какое же вознаграждение будет? -- Все берите! -- повторила вдова. -- Двадцать рублей, -- сухо сказал Варфоломеич. Вдова поднялась с мешков. Она была замарана мукой. Запорошенные ресницы усиленно моргали. -- Сколько? -- переспросила она. -- Пятнадцать рублей, -- спустил цену Варфоломеич. Он чуял, что и три рубля вырвать у несчастной женщины будет трудно. Попирая ногами кули, вдова наступала на старичка, призывала в свидетели небесную силу и с ее помощью добилась твердой цены. -- Ну что ж, бог с вами, пусть пять рублей будет. Только деньги попрошу вперед. У меня такое правило. Варфоломеич достал из записной книжечки две газетных вырезки и, не выпуская их из рук, стал читать: -- Вот, извольте посмотреть, по порядку. Вы писали, значит: "Умоляю... ушел из дому товарищ Бендер... зеленый костюм, желтые ботинки, голубой жилет"... Правильно ведь? Это "Старгородская правда", значит. А вот что пишут про сыночка вашего в столичных газетах. Вот... "Попал под лошадь"... Да вы не убивайтесь, мадамочка, дальше слушайте... "Попал под лошадь"... Да жив, жив! Говорю вам, жив. Нешто б я за покойника деньги брал бы?.. Так вот. "Попал под лошадь. Вчера на площади Свердлова попал под лошадь извозчика No 8974 гражданин О. Бендер. Пострадавший отделался легким испугом"... Так вот, эти документики я вам предоставлю, а вы мне денежки вперед. У меня уж такое правило. Вдова с плачем отдала деньги. Муж, ее милый муж в желтых ботинках лежал на далекой московской земле, и огнедышащая извозчичья лошадь била копытом в его голубую гарусную грудь. Чуткая душа Варфоломеича удовлетворилась приличным вознаграждением. Он ушел, объяснив вдове, что дополнительные следы ее мужа безусловно найдутся в редакции газеты "Станок", где уж, конечно, все на свете известно. После ошеломительного удара, который нанес ему бесславный конец его бабушки, Варфоломеич стал промышлять собачками. Он комбинировал объявления в "Старгородской правде". Прочтя объявление:Проп. пойнтер нем. коричнев.
масти, грудь, лапы, ошейн. серые.
Утайку преслед. Дост. ул.
Прист. сука неизв. породы
темно-желт. Через три дня счит. своей.
отца Федора, писанное им в Ростове, в водогрейне
"Млечный путь", жене своей в уездный город N.