Двенадцать стульев (37) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

917 Просмотров

Глава семнадцатая

Глава XXXVI. Изгнание из рая

Между тем как одни герои романа были убеждены в том, что время терпит, а другие полагали, что время не ждет, время шло обычным своим порядком. За пыльным московским маем пришел пыльный июнь, в уездном городе N автомобиль Г-1, повредившись на ухабе, стоял уже две недели на углу Старопанской площади и улицы имени тов. Губернского, время от времени заволакивая окрестность отчаянным дымом. Из Старгородского допра выходили поодиночке сконфуженные участники заговора "Меча и орала" -- у них была взята подписка о невыезде. Вдова Грицацуева (знойная женщина, мечта поэта) возвратилась к своему бакалейному делу и была оштрафована на пятнадцать рублей за то, что не вывесила на видном месте прейскурант цен на мыло, перец, синьку и прочие мелочные товары. Забывчивость, простительная женщине с большим сердцем!

За день до суда, назначенного на двадцать первое июня, кассир Асокин пришел к Агафону Шахову, сел на диван и заплакал. Писатель в купальном халате полулежал в кресле и курил самокрутку.

-- Пропал я, Агафон Васильевич, -- сказал кассир, -- засудят меня теперь.

-- Как же это тебя угораздило? -- наставительно спросил Шахов.

-- Из-за вас пропал, Агафон Васильевич.

-- А я тут при чем, интересно знать?

-- Смутили меня, товарищ Шахов. Клеветы про меня написали. Никогда я таким не был.

-- Чего же тебе, дура, надо от меня?

-- Ничего не надо. Только через вашу книгу я пропал. Завтра судить будут. А главное -- место потерял. Куда теперь приткнешься?

-- Неужели же моя книга так подействовала?

-- Подействовала, Агафон Васильевич. Прямо так подействовала, что и сам не знаю, как случилось все.

-- Замечательно! -- воскликнул писатель.

Он был польщен. Никогда еще не видел он так ясно воздействия художественного слова на интеллект читателя. Жалко было лишь, что этот показательный случай останется неизвестным критике и читательской массе. Агафон запустил пальцы в свою котлетообразную бородку и задумался. Асокин выбирал слезу из глаза темным носовым платком.

-- Вот что, братец, -- вымолвил писатель задушевным голосом, -- в чем, собственно, твое дело? Чего ты боишься? Украл? Да, украл. Украл сто рублей, поддавшись неотразимому влиянию романа Агафона Шахова "Бег волны", издательство "Васильевские четверги", тираж 10 000 экземпляров, Москва 1927 год, страниц 269, цена в папке 2 рубля 25 копеек.

-- Очень понимаю-с. Так оно и было. Полагаете, Агафон Васильевич, что условно дадут?

-- Ну, это уж обязательно. Только ты все как есть выкладывай. Так и так, скажи, писатель Агафон Шахов, мол, моральный мой убийца...

-- Да разве ж я посмею, Агафон Васильевич, осрамить автора!..

-- Срами!

-- Да разве ж я вас выдам?!

-- Выдавай, голубчик. Моя вина.

-- Ни в жизнь на вас тень я не брошу!

-- Бросай, милый, большую широколиственную тень брось! Да не забудь про порнографию рассказать, про голых девочек, про Феничку не забудь. Помнишь, как там сказано?

-- Как же, Агафон Васильевич! "Пышная грудь, здоровый румянец и крепкая линия бедер"...

-- Вот, вот, вот. И Эсмеральдочка. Хищные зубы, какая-то там линия бедер...

-- Наташка у вас красивенькая получилась... Раз меня уволили, я вашу книжку каждый день читаю.

-- И тем лучше. Почитай ее еще сегодня вечером, а завтра все выкладывай. Про меня скажи, что я деморализатор общества, скажи, что взрослому мужчине после моей книжки прямо удержу нет. Захватывающая, скажи, книжка и описаны, мол, в ней сцены невыразимой половой распущенности.

-- Так и говорить?

-- Так и говори. Роман Агафона Шахова "Бег волны", не забудешь? Издательство "Васильевские четверги", тираж 10 000 экземпляров, Москва 1927 год, страниц 269, цена в папке 2 рубля 25 копеек. Скажи, что, мол, во всех магазинах, киосках и на станциях железных дорог продается.

-- Вы мне, Агафон Васильевич, лучше запишите, а то забуду.

Писатель опустился в кресло и набросал полную исповедь растратчика. Тут были, главным образом, бедра, несколько раз указывалась цена книги, несомненно, невысокая для такого большого количества страниц, размер тиража и адрес склада изд-ва "Васильевские четверги" -- Кошков пер., дом No 21, кв. 17/а.

Обнадеженный кассир выпросил на прощание новую книгу Шахова под названием "Повесть о потерянной невинности или в борьбе с халатностью".

-- Так ты иди, братец, -- сказал Шахов, -- и не греши больше. Нечистоплотно это.

-- Так я пойду, Агафон Васильевич. Значит, вы думаете, дадут условно?

-- Это от тебя зависит. Ты больше на книгу вали. Тогда и выкрутишься.

Выпроводив кассира, Шахов сделал по комнате несколько танцевальных движений и промурлыкал:

-- Бейте в бубны, пусть звенят гитары...

Потом он позвонил в издательство "Васильевские четверги".

-- Печатайте четвертое издание "Бега волны", печатайте, печатайте, не бойтесь!.. Это говорит вам Агафон Шахов!

-- Есть! -- повторил Остап сорвавшимся голосом. -- Держите!

Ипполит Матвеевич принял в свои трепещущие руки плоский деревянный ящичек. Остап в темноте продолжал рыться в стуле. Блеснул береговой маячок. На воду лег золотой столбик и поплыл за пароходом.

-- Что за черт, -- сказал Остап. -- Больше ничего нет!

-- Н-н-не может быть! -- пролепетал Ипполит Матвеевич.

-- Ну, вы тоже посмотрите!

Воробьянинов, не дыша, пал на колени и по локоть всунул руку под сиденье. Между пальцами он ощутил основание пружины. Больше ничего твердого не было. От стула шел сухой мерзкий запах потревоженной пыли.

-- Нету? -- спросил Остап.

-- Нет.

Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко за борт. Послышался тяжелый всплеск. Вздрагивая от ночной сырости, концессионеры в сомнении вернулись к себе в каюту.

-- Так, -- сказал Бендер. -- Что-то мы во всяком случае нашли.

Ипполит Матвеевич достал из кармана ящичек. Воробьянинов осовело посмотрел на него.

-- Давайте, давайте! Чего глаза пялите?

Ящичек открыли. На дне его лежала медная позеленевшая пластинка с надписью:

Мастеръ Гамбсъ этимъ полукресломъ

начинаетъ новую партiю мебелi.

1865 г.

Санктъ-Петербургъ.

Надпись эту Остап прочел вслух.

-- А где же бриллианты? -- спросил Ипполит Матвеевич.

-- Вы поразительно догадливы, дорогой охотник за табуретками, бриллиантов, как видите, нет.

-- Я не могу больше! -- воскликнул Воробьянинов в отчаянии. -- Это выше моих сил!

На него было жалко смотреть. Отросшие слегка усы двигались, стекла пенсне были туманны. Казалось, что в отчаянии он бьет себя ушами по щекам.

-- Чего вы не можете? -- cпросил Остап.

Холодный, рассудительный голос великого комбинатора оказал свое обычное магическое действие. Воробьянинов вытянул руки по вытертым швам и замолчал.

-- Молчи, грусть, молчи, Киса! Когда-нибудь мы посмеемся над дурацким восьмым стулом, в котором нашлась глупая дощечка. Держитесь. Тут есть еще три стула -- девяносто девять шансов из ста!..

За ночь на щеке огорченного до крайности Ипполита Матвеевича выскочил вулканический прыщ. Все страдания, все неудачи, вся мука погони за бриллиантами -- все это, казалось, ушло в прыщ и отливало теперь перламутром, закатной вишней и синькой.

-- Это вы нарочно? -- спросил Остап.

Ипполит Матвеевич конвульсивно вздохнул и, высокий, чуть согнутый, как удочка, пошел за красками. Началось изготовление транспаранта. Концессионеры трудились на верхней палубе.

И начался третий день плаванья. Начался он короткой стычкой духового оркестра со звуковым оформлением из-за места для репетиций.

После завтрака к корме, одновременно с двух сторон, направились здоровяки с медными трубами и худые рыцари эсмарховских кружек. Первым на кормовую скамью успел усесться Галкин. Вторым прибежал кларнет из духового оркестра.

-- Место занято, -- хмуро сказал Галкин.

-- Кем занято? -- зловеще спросил кларнет.

-- Мною, Галкиным.

-- А еще кем?

-- Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.

-- А Елкина у вас нет? Это наше место.

С обеих сторон приблизились подкрепления. Справа сверкала медь и высились рослые духовики. Трижды опоясанный медным змеем-горынычем, стоял геликон -- самая мощная машина в оркестре. Покачивалась, похожая на ухо, валторна. Тромбоны стояли в полной боевой готовности. Солнце тысячу раз отразилось в боевых доспехах.

Темно и мелко выглядело звуковое оформление. Там мигало бутылочное стекло, бледно светились клистирные кружки, и саксофон -- возмутительная пародия на духовой инструмент, семенная вытяжка из настоящей духовой трубы -- был жалок и походил на носогрейку.

-- Клистирный батальон, -- сказал задира-кларнет, -- претендует на место.

-- Сифончатые молодые люди, -- презрительно заметил первый бас.

-- Вы, -- сказал Залкинд, стараясь подыскать наиболее обидное выражение, -- вы, консерваторы от музыки!..

-- Не мешайте нам репетировать!

-- Это вы нам мешаете.

-- Вам помешаешь! На ваших ночных посудинах чем меньше репетируешь, тем красивше выходит.

-- А на ваших самоварах репетируй не репетируй, ни черта не получится.

Не придя ни к какому соглашению, обе стороны остались на месте и упрямо заиграли -- каждая свое. Вниз по реке понеслись звуки, какие мог бы издать только трамвай, медленно проползающий по стеклу. Духовики исполняли военный марш Кексгольмского лейб-гвардии полка, а звуковое оформление -- негрскую пляску "Антилопа у истоков Замбези". Скандал был прекращен личным вмешательством председателя тиражной комиссии.

В этот день пароход останавливался два раза. У Козьмодемьянска простояли до сумерек. Обычные операции были произведены: вступительный митинг, тираж выигрышей, выступление театра Колумба, балалаечник и танцы на берегу. Все это время концессионеры работали в поте лица. Несколько раз прибегал завхоз и, получая заверения в том, что к вечеру все будет готово, успокоенно возвращался к исполнению прямых своих обязанностей.

В одиннадцатом часу великий труд был закончен. Пятясь задом, Остап и Воробьянинов потащили транспарант к капитанскому мостику. Перед ними, воздев руки к звездам, бежал толстячок -- заведующий хозяйством. Общими усилиями транспарант был привязан к поручням. Он высился над пассажирской палубой, как экран. В полчаса электротехник подвел к спине транспаранта провода и приладил внутри его три лампочки. Оставалось повернуть выключатель.

Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки города Васюки.

На торжество освещения транспаранта заведующий хозяйством созвал все население парохода. Ипполит Матвеевич и великий комбинатор смотрели на собравшихся сверху, стоя по бокам темной еще скрижали.

Всякое событие на пароходе принималось плавучим учреждением близко к сердцу. Машинистки, курьеры, ответственные работники, колумбовцы и пароходная команда столпились, задрав головы, на пассажирской палубе.

-- Свет! -- скомандовал толстячок.

Транспарант осветился.

Остап посмотрел вниз на толпу. Розоватый свет лег на лица. Зрители смеялись. Потом наступило молчание. И суровый голос снизу сказал:

-- Где завхоз?

Голос был настолько ответственный, что завхоз, не считая ступенек, кинулся вниз.

-- Посмотрите, -- сказал голос, -- полюбуйтесь на вашу работу!

-- Сейчас вытурят! -- шепнул Остап Ипполиту Матвеевичу.

Остап, как и всегда, был прав. На верхнюю палубу, как ястреб, вылетел толстячок.

-- Ну, как транспарантик? -- нахально спросил Остап. -- Доходит?

-- Собирайте вещи! -- закричал завхоз.

-- К чему такая спешка?

-- Со-би-рай-те вещи! Чтоб духу вашего здесь не было!

-- И как это у вас, толстячок, хорошо выходит.

-- Вон!

-- Что? А выходное пособие?

-- Вы под суд пойдете! Наш начальник не любит шутить!

-- Гоните его! -- донесся снизу ответственный голос.

-- Нет, серьезно, вам не нравится транспарант? Это в самом деле неважный транспарант?

Продолжать игру не имело смысла. "Скрябин" уже пристал к Васюкам, и с парохода можно было видеть ошеломленные лица васюкинцев, столпившихся на пристани. В деньгах категорически было отказано. На сборы было дано пять минут. Две из них отравил только теперь спохватившийся Ник. Сестрин. Он искал пропавший стул.

-- Сучья лапа! -- сказал Симбиевич-Синдиевич, когда компаньоны сходили на пристань. -- Поручили бы оформление транспаранта мне. Я б его так сделал, что никакой Мейерхольд за мной бы не угнался.

На пристани концессионеры остановились и посмотрели вверх. В черных небесах сиял транспарант.

-- М-да, -- сказал Остап, -- транспарантик довольно дикий. Мизерное исполнение!

Искусство сумасшедших, пещерная живопись или рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по сравнению с транспарантом Остапа казались музейными ценностями. Вместо сеятеля, разбрасывающего облигации, шкодливая рука Остапа изобразила некий обрубок с сахарной головой и тонкими плетьми вместо рук.

Позади концессионеров пылал светом и гремел музыкой пароход, а впереди, на высоком берегу, был мрак уездной полночи, собачий лай и далекая гармошка.

-- Резюмирую положение, -- сказал Остап жизнерадостно, -- пассив: ни гроша денег, три стула уезжают вниз по реке, ночевать негде и ни одного значка деткомиссии. Актив: путеводитель по Волге, издания 1926 года, пришлось позаимствовать у мосье Симбиевича в каюте. Бездефицитный баланс подвести очень трудно. Ночевать придется на пристани.

Концессионеры устроились на пристанских лавках. При свете дрянного керосинового фонаря Остап прочел из путеводителя:

"На правом высоком берегу город Васюки. Отсюда отправляются лесные материалы, смола, лыко, рогожи, а сюда привозятся предметы широкого потребления для края, отстоящего на 50 километров от железной дороги. В городе 8000 жителей, государственная картонная фабрика с 320 рабочими, маленький чугунолитейный, пивоваренный и кожевенный заводы. Из учебных заведений, кроме общеобразовательных, лесной техникум".

-- Положение гораздо серьезнее, чем я предполагал, -- сказал Остап. -- Выколотить из васюковцев деньги представляется мне пока что неразрешимой задачей. А денег нам нужно не менее тридцати рублей. Во-первых, нам нужно питаться, и, во-вторых -- нам нужнообогнать тиражную лоханку и встретиться с колумбовцами на суше -- в Сталинграде.

Ипполит Матвеевич свернулся, как старый худой кот после стычки с молодым соперником -- кипучим владетелем крыш, чердаков и слуховых окон.

Остап разгуливал вдоль лавок, соображая и комбинируя. К часу ночи великолепный план был готов. Бендер улегся рядом с компаньоном и заснул.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.