Глава VII. Великий комбинатор
В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой человек лет двадцати восьми. За ним бежал беспризорный. -- Дядя! -- весело кричал он. -- Дай десять копеек! Молодой человек вынул из кармана налитое яблоко и подал его беспризорному, но тот не отставал. Тогда пешеход остановился, иронически посмотрел на мальчика и воскликнул: -- Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат? Зарвавшийся беспризорный понял всю беспочвенность своих претензий и немедленно отстал. Молодой человек солгал: у него не было ни денег, ни квартиры, где они могли бы лежать, ни ключа, которым можно было бы эту квартиру отпереть. У него не было даже пальто. В город молодой человек вошел в зеленом, узком, в талию, костюме. Его могучая шея была несколько раз обернута старым шерстяным шарфом, ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом апельсинного цвета. Носков под штиблетами не было. В руке молодой человек держал астролябию. "О, Баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-ра!" -- запел он, подходя к привозному рынку. Тут для него нашлось много дела. Он втиснулся в шеренгу продавцов, торговавших на развале, выставил вперед астролябию и серьезным голосом стал кричать: -- Кому астролябию?! Дешево продается астролябия! Для делегаций и женотделов скидка! Неожиданное предложение долгое время не рождало спроса. Делегации домашних хозяек больше интересовались дефицитными товарами и толпились у мануфактурных палаток. Мимо продавца астролябии уже два раза прошел агент Старгуброзыска. Но так как астролябия ни в какой мере не походила на украденную вчера из канцелярии Маслоцентра пишущую машинку, агент перестал магнетизировать молодого человека глазами и ушел. К обеду астролябия была продана интеллигентному слесарю за три рубля. -- Сама меряет, -- сказал молодой человек, передавая астролябию покупателю, -- было бы что мерять. Освободившись от хитрого инструмента, веселый молодой человек пообедал в столовой "Уголок вкуса" и пошел осматривать город. Он прошел Советскую улицу, вышел на Красноармейскую (бывшая Большая Пушкинская), пересек Кооперативную и снова очутился на Советской. Но это была уже не та Советская, которую он прошел, -- в городе было две Советских улицы. Немало подивившись этому обстоятельству, молодой человек очутился на улице Ленских событий (бывшей Денисовской). Подле красивого двухэтажного особняка No 28 с вывеской "СССР, РСФСР. 2-й дом социального обеспечения Старгубстраха" молодой человек остановился, чтобы прикурить у дворника, который сидел на каменной скамеечке при воротах. -- А что, отец, -- спросил молодой человек, затянувшись, -- невесты у вас в городе есть? Старик дворник ничуть не удивился. -- Кому и кобыла невеста, -- ответил он, охотно ввязываясь в разговор. -- Больше вопросов не имею, -- быстро проговорил молодой человек. И сейчас же задал новый вопрос: -- В таком доме, да без невест? -- Наших невест, -- возразил дворник, -- давно на том свете с фонарями ищут. У нас тут государственная богадельня, старухи живут на полном пенсионе. -- Понимаю. Это которые еще до исторического материализма родились? -- Уж это верно. Когда родились, тогда и родились. -- А в этом доме что было до исторического материализма? -- Когда было? -- Да тогда, при старом режиме? -- А при старом режиме барин мой жил. -- Буржуй? -- Сам ты буржуй! Он не буржуй был. Предводитель дворянства. -- Пролетарий, значит? -- Сам ты пролетарий! Сказано тебе -- предводитель. Разговор с умным дворником, слабо разбиравшимся в классовой структуре общества, продолжался бы еще бог знает сколько времени, если бы молодой человек не взялся за дело решительно. -- Вот что, дедушка, -- молвил он, -- неплохо бы вина выпить. -- Ну, угости. На час оба исчезли, а когда вернулись назад, дворник был уже вернейшим другом молодого человека. -- Так я у тебя переночую, -- говорил он. -- По мне хоть всю жизнь живи, раз хороший человек. Добившись так быстро своей цели, гость проворно спустился в дворницкую, снял апельсиновые штиблеты и растянулся на скамейке, обдумывая план действий на завтра. Звали молодого человека -- Остап Бендер. Из своей биографии он обычно сообщал только одну подробность: "Мой папа, -- говорил он, -- был турецко-подданный". Сын турецко-подданного за свою жизнь переменил много занятий. Живость характера, мешавшая ему посвятить себя какому-нибудь одному делу, постоянно кидала его в разные концы страны и теперь привела в Старгород без носков, без ключа, без квартиры и без денег. Лежа в теплой до вонючести дворницкой, Остап Бендер отшлифовывал в мыслях два возможных варианта своей карьеры. Можно было сделаться многоженцем и спокойно переезжать из города в город, таская за собой новый чемодан с захваченными у дежурной жены ценными вещами. А можно было еще завтра же пойти в Стардеткомиссию и предложить им взять на себя распространение еще не написанной, но гениально задуманной картины "Большевики пишут письмо Чемберлену", по популярной картине художника Репина -- "Запорожцы пишут письмо султану". В случае удачи этот вариант мог бы принести рублей четыреста. Оба варианта были задуманы Остапом во время его последнего пребывания в Москве. Вариант с многоженством родился под влиянием вычитанного в вечерней газете судебного отчета, где ясно указывалось, что некий многоженец получил всего два года без строгой изоляции. Вариант No 2 родился в голове Бендера, когда он по контрамарке обозревал выставку АХРР. Однако оба варианта имели свои недостатки. Начать карьеру многоженца без дивного, серого в яблоках, костюма было невозможно. К тому же нужно было иметь хотя бы десять рублей для представительства и обольщения. Можно было, конечно, жениться и в походном зеленом костюме, потому что мужская сила и красота Бендера были совершенно неотразимы для провинциальных Маргарит на выданье, но это было бы, как говорил Остап: "Низкий сорт. Не чистая работа". С картиной тоже не все обстояло гладко. Могли встретиться чисто технические затруднения. Удобно ли будет рисовать т. Калинина в папахе и белой бурке, а т. Чичерина -- голым по пояс. В случае чего можно, конечно, нарисовать всех персонажей картины в обычных костюмах, но это уже не то. -- Не будет того эффекта! -- произнес Остап вслух. Тут он заметил, что дворник уже давно о чем-то горячо говорит. Оказывается, дворник предался воспоминаниям о бывшем владельце дома. -- Полицмейстер ему честь отдавал... Приходишь к нему, положим буду говорить, на Новый год с поздравлением -- трешку дает... На Пасху, положим буду говорить, -- еще трешку. Да, положим, в день ангела ихнего поздравляешь... Ну, вот одних поздравительных за год рублей пятнадцать и набежит... Медаль даже обещался мне представить. "Я, -- говорит, -- хочу, чтоб дворник у меня с медалью был". Так и говорил: "Ты, Тихон, считай себя уже с медалью"... -- Ну и что, дали? -- Ты погоди... "Мне, -- говорит, -- дворника без медали не нужно". В Санкт-Петербург поехал за медалью. Ну, в первый раз, буду говорить, не вышло. Господа чиновники не захотели. "Царь, -- говорят, -- за границу уехал, сейчас невозможно". Приказал мне барин ждать. "Ты, -- говорит, -- Тихон, жди, без медали не будешь"... -- А твоего барина что, шлепнули? -- неожиданно спросил Остап. -- Никто не шлепал. Сам уехал. Что ему тут было с солдатней сидеть... А теперь медали за дворницкую службу дают? -- Дают. Могу тебе выхлопотать. Дворник с уважением посмотрел на Бендера. -- Мне без медали нельзя. У меня служба такая. -- Куда ж твой барин уехал? -- А кто его знает! Люди говорили, в Париж уехал. -- А!.. Белой акации, цветы эмиграции... Он, значит, эмигрант? -- Сам ты эмигрант... В Париж, люди говорят, уехал. А дом под старух забрали... Их хоть каждый день поздравляй -- гривенника не получишь!.. Эх! Барин был!.. В этот момент над дверью задергался ржавый звонок. Дворник, кряхтя, поплелся к двери, открыл ее и в сильнейшем замешательстве отступил. На верхней ступеньке стоял Ипполит Матвеевич Воробьянинов, черноусый и черноволосый. Глаза его сияли под пенсне довоенным блеском. -- Барин! -- страстно замычал Тихон. -- Из Парижа! Ипполит Матвеевич, смущенный присутствием в дворницкой постороннего, голые фиолетовые ступни которого только сейчас увидел из-за края стола, смутился и хотел было бежать, но Остап Бендер живо вскочил и низко склонился перед Ипполитом Матвеевичем. -- У нас хотя и не Париж, но милости просим к нашему шалашу. -- Здравствуй, Тихон, -- вынужден был сказать Ипполит Матвеевич, -- я вовсе не из Парижа. Чего тебе это взбрело в голову? Но Остап Бендер, длинный благородный нос которого явственно чуял запах жареного, не дал дворнику и пикнуть. -- Понимаю, -- сказал он, кося глазом, -- вы не из Парижа. Конечно. Вы приехали из Конотопа навестить свою покойную бабушку... Говоря так, он нежно обнял очумевшего дворника и выставил его за дверь прежде, чем тот понял, что случилось, а когда опомнился, то мог сообразить лишь то, что из Парижа приехал барин, что его, Тихона, выставили из дворницкой и что в левой руке его зажат бумажный рубль. Глядя на бумажку, дворник так растрогался, что направился в пивную и заказал себе пару горшановского пива. Тщательно заперев на крючок за дворником дверь, Бендер обернулся к все еще стоявшему среди комнаты Воробьянинову и сказал: -- Спокойно, все в порядке. Моя фамилия -- Бендер! Может, слыхали? -- Не слышал, -- нервно ответил Ипполит Матвеевич. -- Ну да, откуда же в Париже может быть известно имя Остапа Бендера? Тепло теперь в Париже? Хороший город. У меня там двоюродная сестра замужем. Недавно прислала мне шелковый платок в заказном письме... -- Что за чепуха! -- воскликнул Ипполит Матвеевич. -- Какие платки? Я приехал не из Парижа, а из... -- Понимаю. Из Моршанска. Ипполит Матвеевич никогда еще не имел дела с таким темпераментным молодым человеком, как Бендер, и почувствовал себя просто плохо. -- Ну, знаете, я пойду, -- сказал он. -- Куда же вы пойдете? Вам некуда торопиться. ГПУ к вам само придет. Ипполит Матвеевич не нашелся, что ответить, расстегнул пальто с осыпавшимся бархатным воротником и сел на лавку, недружелюбно глядя на Бендера. -- Я вас не понимаю, -- сказал он упавшим голосом. -- Это не страшно. Сейчас поймете. Одну минуточку. Остап надел на голые ноги апельсиновые штиблеты, прошелся по комнате и начал: -- Вы через какую границу? Польскую? Финляндскую? Румынскую? Должно быть, дорогое удовольствие. Один мой знакомый переходил недавно границу, он живет в Славуте, с нашей стороны, а родители его жены в Леденятах, с той стороны. По семейному делу поссорился он с женой, а она из обидчивой фамилии. Плюнула ему в рожу и удрала через границу к родителям. Этот знакомый посидел дня три один и видит -- дело плохо: обеда нет, в комнате грязно, и решил помириться. Вышел ночью и пошел через границу к тестю. Тут его пограничники и взяли, пришили дело, посадили на шесть месяцев, а потом исключили из профсоюза. Теперь, говорят, жена прибежала назад, дура, а муж в допре сидит. Она ему передачу носит... А вы тоже через польскую границу переходили? -- Честное слово, -- вымолвил Ипполит Матвеевич, чувствуя неожиданную зависимость от разговорчивого молодого человека, ставшего на его дороге к бриллиантам, -- честное слово, я подданный РСФСР. В конце концов я могу вам показать паспорт... -- При современном развитии печатного дела на Западе напечатать советский паспорт -- это такой пустяк, что об этом смешно говорить... Один мой знакомый доходил до того, что печатал даже доллары. А вы знаете, как трудно подделать американские доллары? Там бумага с такими, знаете, разноцветными волосками. Нужно большое знание техники. Он удачно сплавлял их на московской черной бирже; потом оказалось, что его дедушка, известный валютчик, покупал их в Киеве и совершенно разорился, потому что доллары были все-таки фальшивые. Так что вы со своим паспортом тоже можете прогадать. Ипполит Матвеевич, рассерженный тем, что вместо энергичных поисков бриллиантов он сидит в вонючей дворницкой и слушает трескотню молодого нахала о темных делах его знакомых, все же никак не решался уйти. Он чувствовал сильную робость при мысли о том, что неизвестный молодой человек разболтает по всему городу, что приехал бывший предводитель. Тогда -- всему конец, а может быть, еще в ГПУ посадят. -- Вы все-таки никому не говорите, что меня видели, -- просительно сказал Ипполит Матвеевич, -- могут и впрямь подумать, что я эмигрант. -- Вот! Вот это конгениально. Прежде всего актив: имеется эмигрант, вернувшийся в родной город. Пассив: он боится, что его заберут в ГПУ. -- Да ведь я же вам тысячу раз говорил, что я не эмигрант! -- А кто вы такой? Зачем вы сюда приехали? -- Ну, приехал из города N по делу. -- По какому делу? -- Ну, по личному делу. -- И после этого вы говорите, что вы не эмигрант?.. Один мой знакомый тоже приехал... Тут Ипполит Матвеевич, доведенный до отчаяния историями о знакомых Бендера и видя, что его не собьешь с позиции, покорился. -- Хорошо, -- сказал он, -- я вам все объясню. "В конце концов без помощника трудно, -- подумал Ипполит Матвеевич, -- а жулик он, кажется, большой. Такой может быть полезен".