Джон Китс (19)

ГИПЕРИОН. ОТРЫВОК

КНИГА I

 Сойдя в глубокий, мглистый, гиблый дол,
 Где свежестью не веет поутру,
 Где полдней жарких нет, и звезд ночных,
 Воссел недвижной глыбой древний Крон,
 Безгласнее обставшей тишины;
 За лесом лес навис над головой --
 За тучей туча, мнилось. Воздух был
 Безжизненней, чем в летний зной, когда
 Чуть-чуть колеблются метелки трав,
 Но палый лист покоится, где пал.
 Ручей неслышный мимо тек, журчать
 Не смея, ибо скорбный падший бог
 Был рядом -- и Наяда в камышах
 Держала хладный перст у сжатых уст.

 В сыром песке следы огромных стоп
 Туда лишь и тянулись, где застыл
 Седой Титан. И на песке сыром
 Покоилась, недвижна, нежива,
 Десная длань, утратившая скипетр.
 Сомкнувши вежды, к матери-Земле
 Поник челом, просил подмоги сын.

 Казалось, он уснул навек. И вдруг
 Чужая пясть на мощное плечо
 Легла; но прежде отдан был поклон
 Тому, кто стыл недвижен, глух, незряч.
 Се бысть Богиня древних, первых дней;
 И рослой амазонке близ нее --
 Глядеть бы крохой; карликом глядеть
 Ахиллу; Иксиона колесо
 Остановила бы она перстом.
 Не столь великий лик являет сфинкс,
 Возлегший во дворце на пьедестал --
 Мемфисский сфинкс, наставник мудрецов.
 О! лик Богини мог бы изумлять
 Красою, да красу печаль затмила --
 Печаль, прекрасней, чем сама Краса.
 И чуткий страх в огромных был очах:
 Как будто беды шли -- за строем строй,
 Как будто лишь передовой разъезд
 Метнул стрелу, а грозный арьергард
 Погибельные громы снаряжал.
 Одну прижавши длань к своей груди,
 Туда, где сердце смертных бьется -- точно
 Бессмертной быв, испытывала боль,
 Богиня выю Крона обвила
 Другой рукой и, стан опять согнув,
 Титану в ухо молвила слова --
 Трубой органной грянул горний глас --
 Печальные слова, что наш язык
 Способен так воспроизвесть (о сколь
 Бедней он, чем былая молвь богов!):
 "О Крон, очнись... Но, бедный, старый Царь --
 Зачем? Никак, увы, не ободрю;
 Не изреку: "Почто же опочил?"
 Ты от небес отторжен, а земля
 Низринутых богов не признает,
 И славный, многошумный океан
 Тебя отверг; и в воздухе седой
 И ветхий бог не властелин отнюдь.
 И твой же гром, невольник вражьих рук,
 Обрушился на прежний твой чертог;
 Дотла твоей же молнией сожжет --
 Наш мир сожжет! -- неловкий супостат.
 Безвременье! Мгновенья -- точно годы!
 Чудовищная правда, что ни миг,
 Вспухает, нагнетает нашу скорбь,
 Дабы неверье не смогло вздохнуть.
 Почий, о Крон, и далее! Вотще
 Тревожу твой пустынный тяжкий сон,
 И втуне ты бы очи разомкнул!
 Почий, а я восплачу, павши ниц".

 Июльской ночью заворожены,
 Зеленые старейшины лесов --
 Маститые дубы, при свете звезд
 Недвижно дремлют, спят, не шевелясь --
 А ветер лишь единожды плеснет,
 И до зари уляжется опять.
 И, что случайный ветер, эта речь
 Утихла. И Богиня, возрыдав,
 Сырую почву тронула челом,
 Дабы волос рассыпавшихся шелк
 Сокрыл стопы Титану, и согрел.
 Луна успела за ночь миновать
 Неторопливо все четыре фазы,
 А эти двое стыли близ ручья,
 Незыблемые, словно валуны --
 Безгласный Бог, склонившийся к земле,
 Простертая Богиня, вся в слезах --
 Покуда Крон, опомнясь, не подъял
 Угрюмый взор на чуждый, жуткий край,
 На сумрак и печаль окрестных мест --
 И не узрел Богиню... Крон отверз
 Косневшие уста -- и, точно лист
 Осиновый, дрожала борода:
 "Супруг тебе -- златой Гиперион,
 О Тейя, о нежнейшая жена...
 Отверзни взор и возопи: увы!
 Отверзни взор и молви: сей изгой --
 Ужели Крон? Скажи, ужели впрямь
 Сей голос -- мой? Чело сие -- ужель
 Мое? Мое, навек лишенное венца?
 Ужели это Крон? О, чья же власть
 Меня повергла, молви, чья же мощь?
 О, кто растил ее, и наущал?
 Ведь я стальной рукой давил Судьбу!
 Но я сражен, я сгублен, погребен,
 И отрешен от боголепых дел:
 Не правлю обращением светил,
 Не усмиряю ветры и моря,
 Не пригреваю злаки тучных нив --
 О, как же божью сердцу изливать
 Безмерную любовь? Невесть куда
 Мое пропало сердце -- и невесть
 Куда пропал я сам, былой Титан:
 Престол утратив, где-то я исчез
 Меж ним и долом этим... Тейя, Тейя!
 Открой зеницы, огляди миры --
 Миры сиянья звездного, и мглы;
 Миры, что жизнедатны, иль мертвы;
 Миры Небес, и преисподних бездн.
 О Тейя, Тейя! Разве не видать
 Иль образ некий, иль хотя бы тень
 Защитника, стремящегося к нам
 На крыльях, либо колеснице? Да!
 О да! Я верю: Крону -- быть Царем.
 О да! Всенепременно победим
 Богов мятежных -- верю! Трубный зык
 Восславит нас, и грянет мирный гимн
 В заоблачных чертогах золотых --
 Сольется пенье с перебором струн
 Серебряным. И сколько новых благ
 Создам на диво дщерям и сынам
 Небесным! А затем... Затем велю...
 О Тейя, Тейя, Тейя! Где же Крон?.."

 И Крон восстал во весь огромный рост,
 Ломая руки, пястью пясть круша.
 Всклокоченную гриву хладный пот
 Влажнил -- и взор померк, и глас умолк,
 И слух замкнулся -- плачь, о Тейя, плачь!
 Но вскоре Крон возмог отверзнуть вновь
 Уста: "О, я ли, я ли -- не творец?
 Не созидатель? Я ли не создам
 Иного мира, и другой вселенной,
 Чтоб нынешним -- конец настал навек?
 О Хаос новый! Где ты?" -- Сей глагол
 Достиг Олимпа, и объяла дрожь
 Троих богов мятежных. Тейя же
 Восстала враз, надежду обретя,
 И быстро, но смиренно призвала:

 "Спеши утешить весь наш падший род,
 О Крон! Даруй отвагу остальным!
 Я знаю путь, ведущий в их приют!"
 И смолкла, взором заклиная: в путь!
 Попятилась немного. Крон за ней
 Шагнул -- и Тейя, вмиг поворотясь,
 Вожатой стала. Древние стволы
 Пред ними расступались, как трава.

 Меж тем во мрачных безднах реки слез
 Лились. Таких скорбей, подобных мук
 Не выразить ни речью, ни пером!
 Титаны -- связни, или беглецы, --
 Стенали в лютой боли: "Крон, спаси!"
 Но к ним не долетал ответный глас.
 Из древних великанов лишь один
 Еще не пал, и властвовал еще --
 Гиперион. И шаровидный огнь
 Ему служил престолом -- Богу Солнца.
 Но чуял Бог: беда недалека.
 Он знамений страшился -- не примет,
 Которых столь боится смертный люд:
 Не песий вой, и не вороний грай,
 Не уханье полнощное совы,
 Не родственник, ступивший на порог,
 Когда раздался погребальный звон --
 А знамения навевали страх
 Гипериону. Весь его дворец,
 От золотых пирамидальных веж
 До бронзовых укромных галерей,
 Кровавым жаром тлел -- и всяк покой,
 И всяк чертог соделался багров.
 Оконные завесы, тучи тож --
 Гремели. Исполинские орлы,
 Нигде никем не виданные прежь,
 Витали. Ржанье пламенных коней,
 Нигде никем не слыханное прежь,
 Раскатывалось. А кадильный дым,
 До Бога достигавший с алтарей,
 Что на священных ставятся холмах,
 Смердел каленой медью и свинцом
 Расплавленным... Когда на сонный запад
 Бог нисходил усталый, отсияв, --
 Не отдыхать ложился великан,
 И не дремал, внимая пенью флейт,
 Но мерил до утра, за шагом шаг,
 Длину и ширину своих палат.
 А в дальних закоулках и углах
 Теснились оробелые рабы
 Крылатые -- так толпы горожан,
 Бежавши в степь, сиротствуют, пока
 Землетрясенье зыблет их дома.
 И вот, когда влачился Крон вослед
 За Тейей сквозь неведомую дебрь,
 Гиперион прощальные лучи
 Метнул, и скрылся, низойдя на запад.
 Дворцовую пред ним отверзли дверь
 Бесшумно, как всегда -- и лишь Зефир
 Поднес к устам покорную свирель,
 Мелодию рождая наугад.
 Подобно розы алой лепесткам,
 Благоуханным, радующим взор,
 Открылись дивно створы, чтобы мог
 Уставший за день Бог домой войти.

 И Бог вошел -- как воплощенный гнев!
 И риза развевалась, точно ветр
 Ее трепал -- она, раскалена,
 Ревела, что земной кузнечный горн --
 И дрогнул всяк. А Бог шагал вперед,
 Минуя череду гигантских зал,
 И семицветных арок череду,
 И череду сияющих столпов,
 Покуда не ступил под главный свод.
 И там остановился. И, ярясь,
 Претяжко топнул. Громовой удар
 Сотряс обитель Бога -- от основ
 До кровель. И еще не стихло эхо --
 А Бог, подобно смертному, вскричал:
 "О ужасы -- во сне и наяву!
 О чудища! О кровоядный сонм!
 О упыри в сырой, холодной тьме!
 О нежить черных, ледяных озер!
 Почто почуял вас? Узрел почто?
 Почто бессмертный бог настоль смятен,
 Завидя грозные зеницы зла?
 Низвержен Крон -- ужели пробил час
 И мой? Ужели сей покину кров --
 Родную гавань, славы колыбель
 Моей, обитель света и тепла,
 Чистейший храм хрустально-золотой, --
 Мое владенье? Пусты, холодны
 Сии чертоги станут без меня.
 Не роскошь, не величие, не блеск
 Провижу: мрак провижу -- смерть и мрак.
 О, даже в мой приют, мое гнездо,
 Пришли виденья Тартара, дабы
 Глумиться и вещать погибель... Нет!
 Землей клянусь, и хлябью всех пучин:
 За рубежи пылающих высот
 Неотвратимо протяну десницу --
 И дрогнет самозванец юный, Зевс,
 И Крон опять воссядет на престол!"
 Он рек -- и смолк. Но полнили гортань
 Угрозы, хриплый порождая рык...
 В театре пуще грянут свист и гул,
 Коль тишины потребует актер;
 Прикрикнул Бог -- а Призраков орда
 Взглумилась гаже втрое, и гнусней.
 И над зеркальным полом плыл туман,
 И мнилось, пол преображался в топь.
 И боль неслыханная проползла
 По телу Бога -- мнилось, лютый змий,
 Проникший сквозь подошвы ног, достиг
 До темени, под коим свился в клуб --
 И сгинул... Тотчас ринулся к вратам
 Восточным Бог, и там, за целых шесть
 Часов до часа утренней зари,
 Дохнул на створы -- и, со створов прочь
 Туман тяжелый свеяв, широко
 Врата над океаном распахнул.
 И шаровидный огнь парил, готов
 Дневного бога по небу нести;
 Вращался, облеченный мглою туч --
 Точнее, полускрытый: свет не гас,
 Не прятался бесследно -- там и сям
 Высверкивали очертанья сфер,
 Колюров, дуг и пламенных кругов;
 И молнии глубокий слал надир
 К зениту -- иероглифы чертил;
 И всякий жрец, и всякий звездочет
 Во время оно знал их тайный смысл,
 Разгаданный за сотни долгих лет --
 И позабытый ныне: мы найдем
 Лишь на стенах египетских руин
 Такие письмена... И было два
 Крыла у шара -- пламенных крыла;
 И при явленье Божества они
 Приподнялись, готовя первый взмах,
 И за пером расправили перо,
 Отряхивая мглу -- но самый шар
 Таился в ней, приказа ждал. Приказ
 Тотчас бы отдал Бог, и день зажег,
 И спасся бегством -- бегством в небеса...
 Увы! Теченье суток торопить
 Никто не властен -- даже божество.
 И не зарделось утро: пресеклись
 Рассветные приготовленья враз.
 И пламенели крылья-близнецы
 Вотще; вотще зияли широко
 Восточные врата ночной порой.
 Титан, который некогда был горд,
 Неукротим -- согнул невольно выю
 Под гнетом черных, тягостных годин.
 И на угрюмой облачной гряде --
 Меже, разъединявшей день и ночь, --
 Простерся Бог, померк и простенал.
 И свод небесный тысячами звезд
 Глядел на Бога скорбно -- и Уран
 Глаголал из космических глубин,
 Торжественно и тихо молвив так:
 "О сын мой! Сын пресветлый! Ты зачат
 Землей от Неба древле, Чадо Тайн,
 Что непостижны для самих же сил,
 Тебя творивших! Огненный восторг,
 Всемощный пыл, всевластную любовь --
 Отколь, и кто нам это ниспослал?
 А нашей страсти зримые плоды --
 Божественные символы, во плоть
 Облекшие невидимую жизнь --
 Бессмертную, и сущую везде.
 И в мире новом ты -- светлее всех,
 Всех остальных собратьев и Богинь!
 Борьба меж вами нынче, и мятеж:
 Отцу враждебен сын. Я видел: пал
 Мой первенец, развенчанный отец,
 Меня -- меня! -- моливший: "защити!"
 Но был неотразим сыновний гром,
 И я в туманы спрятал бледный лик...
 Свою погибель чуешь? Неспроста,
 Коль Боги не походят на Богов!
 Я создал вас божественными встарь:
 Суровы, строги, безмятежны, вы
 Миропорядок божеский блюли.
 А ныне стали страх, томленье, гнев,
 И лютость вам присущи наравне
 Со смертными, чинящими раздор
 В юдоли бренной... Сын мой, это знак --
 Прискорбный знак паденья и конца!
 Но не сдавайся! Ты могуч и смел,
 Ты -- горний странник, несомненный Бог!
 О, дай отпор годинам тяжким, полн
 Эфирной мощи! Я же -- только голос,
 Безликий, точно ветер и прилив --
 Как ветер и прилив, сыны стихий.
 Но ты -- иной. А посему -- спеши
 Опередить беду. Хватай стрелу,
 Покуда лучник целится! Стремись
 На землю: Крон спасения взалкал!
 А я крылатый огнь оберегу
 И буду небесам опекуном".
 Вселенский шепот слыша, исполин
 Восстал тотчас, и поднял к сонму звезд
 Свой лик, раскрывши веки широко.
 Уран умолк. Но, веки широко
 Раскрывши, все глядел на сонмы звезд
 Гиперион... А после, как ловец
 Жемчужин, прыгающий с борта в хлябь,
 Склонился Бог -- и с кромки межевых
 Свинцовых туч беззвучно канул в ночь.