Джон Китс (36)

8. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ

 

 30 января 1818 г. Хэмпстед

 Пятница

Дорогой Тейлор,

 Вот эти строки о счастье в своем теперешнем виде наполняли слух мой
"перезвоном курантов". {1} Сравните:

 ...Взгляни,
 Пеона: в чем же счастие? Склони -

Это кажется мне прямо противоположным желаемому. Надеюсь, что следующее
покажется вам более приемлемым:

 В чем счастье? В том, что манит ум за грань,
 К божественному братству - к единенью,
 К слиянью с сутью и к преображенью
 Вне тесных уз пространства. О, взгляни
 5 На Веру чистую небес! Склони - {2}

Вы должны позволить мне сделать эту вставку ради исключения негодного
отрывка; подобное предисловие к теме просто необходимо. Все в целом Вам как
приученному логически мыслить человеку может показаться обычной заменой
слов, но - уверяю Вас - по мере того как я писал эти строки, мое
воображение, неуклонно ступая, приближалось к Истине. То, что я сумел столь
кратко изложить Содержание своей поэмы, возможно, сослужит мне большую
службу, чем все, что я сделал когда-либо раньше. Передо мной возникли
ступени Счастья, подобные делениям на шкале Удовольствия. Это мой первый шаг
на пути к основной попытке в области драмы - взаимодействие различных натур
с Радостью и Печалью.
 Сделайте для меня это одолжение.
 Остаюсь Вашим искренним другом Джон Китс.
 Думаю, что следующая Ваша книга {3} будет интересна для более широкого
круга читателей. Надеюсь, что Вы нет-нет да и уделяете хоть немного времени
размышлениям над ней.

19. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ

 

 3 февраля 1818 г. Хэмпстед

 Хэмпстед, вторник.

Дорогой Рейнолдс,

 Благодарю тебя за присланную пригоршню лесных орехов: {1} мне бы
хотелось каждый день получать на десерт полную корзинку за два пенса. -
Хорошо бы превратиться в неземных хрюшек, чтобы на воле поедать духовные
желуди - или же просто стать белками и питаться лесными орехами, ибо белки
те же самые воздушные хрюшки, а лесной орех все равно что поднебесный
желудь. Относительно крепких орешков, которые стоят того, чтобы их
раскусить, то сказать я могу только вот что: там, где легко можно извлечь
множество восхитительных образов, главное - простота. Первый сонет лучше
благодаря первой строке и "стреле, сбитой со следа своей рогатой пищей", {2}
только к двум-трем словам я могу придраться, так как у меня самого было
немного оснований избегать их, словно зыбучих песков, - во втором сонете
слишком привычны определения "нежный и верный". {3}
 Нам надо покончить с этим и не поддаваться подобным соблазнам. - Могут
сказать, что мы должны читать наших современников - что нам следует
воздавать должное Вордсворту и прочим. Но ради нескольких прекрасных
отрывков, исполненный воображения или рисующих самые привычные для нас
картины, могут ли нас заманить в ловушку некоей определенной философии,
порожденной причудами эготиста? {4} Каждый мыслит по-своему, но далеко не
каждый высиживает свои размышления и чванится ими, а потом становится
фальшивомонетчиком и обманывает сам себя. Многие в состоянии добраться до
самого края небес {5} - и однако им недостает уверенности, чтобы перенести
на бумагу увиденное краешком глаза. С равным успехом пропутешествует в
небесные края и Санчо. {6} Нам ненавистна поэзия, которая действует на нас
откровенным принуждением - а в случае нашего несогласия словно бы засовывает
руки в карманы штанов. Поэзия должна быть великой и ненавязчивой, и
проникать в душу, трогая и изумляя ее не собой, а своим предметом. - Как
прекрасны уединенные цветы! и как померкла бы их красота, если бы они
столпились на столбовой дороге, выкрикивая: "Восхищайтесь мной - я фиалка!
Обожайте меня - я первоцвет!". Современные поэты в отличие от елизаветинцев
грешат как раз этим. Каждый из них похож на ганноверского курфюрста, {7}
правящего своим крошечным государством: ему наперечет известно, сколько
соломинок сметают по утрам с мостовых во всех его владениях; он места себе
не находит, силясь заставить всех верноподданных домашних хозяек начищать
свои медные кастрюли до блеска. Древние повелевали громадными империями, об
отдаленных провинциях знали лишь понаслышке и даже не удостаивали их своим
посещением. Я с этим покончу. Я ничего не хочу больше знать о Вордсворте, ни
о Хенте в особенности. Зачем принадлежать к племени Манассии, когда можно
выступать вместе с Исавом? {8} Зачем идти против рожна, {9} когда можно
шествовать по розам? Зачем быть совами, если можно быть орлами? Зачем
гоняться за "остроглазыми вертихвостками", {10} когда нам открыты "раздумья
херувима"? {11} Зачем нам вордсвортовский "Мэтью с веткой кислицы в руке",
{12} когда у нас есть "Жак под дубом"? {13} Разгадка "кислицы" мелькнет у
тебя в голове прежде, чем я напишу эти строки. Несколько лет тому назад
старик Мэтью перебросился с нашим поэтом парой слов - и теперь, поскольку
ему случилось во время вечерней прогулки вообразить себе фигуру старика, он
должен запечатлеть ее черным по белому, тем самым сделав ее для нас
священной. Я не намерен отрицать ни величия Вордсворта, ни заслуг Хента; я
хочу только сказать, что величие и заслуги не должны досаждать нам, что они
могут представать незапятнанными и неназойливыми. Дайте нам старых поэтов и
Робина Гуда. Твое письмо с сонетами доставило мне больше удовольствия, чем
могла бы доставить четвертая книга "Чайльд Гарольда" {14} и чьи угодно
"Жизнь и мнения...", {15} вместе взятые. В обмен на твою горсточку лесных
орехов я собрал несколько сережек - надеюсь, они тебе приглянутся.

ДЖ. Г. Р. В ОТВЕТ НА ЕГО СОНЕТЫ О РОБИНЕ ГУДЕ

 

 О, тех дней простыл и след...*

 {* Перевод Галины Гампер см. на с. 117.}

Надеюсь, это тебе понравится. Во всяком случае, эти стихи написаны в духе
старинной вольницы. А вот строки о "Деве Моря":

 Души бардов, ныне сущих...*

 {* Перевод Александра Жовтиса см. на с. 116.}

Я непременно зайду к тебе завтра в четыре, и мы с тобой отправимся
вместе, ибо не годится быть чужаком в Стране Клавикордов. Надеюсь также, что
скоро ты получишь мою вторую книгу. {16} В уповании, что сии каракули
доставят тебе сегодня вечером хоть капельку развлечения - остаюсь пишущим на
пригорке
 твоим искренним другом и сотоварищем по стихоплетству
 Джон Китс.

10. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ

 

 19 февраля 1818 г. Хэмпстед

Дорогой Рейнолдс,

 Я подумал, как радостно можно провести жизнь: прочитать однажды
страницу чистой поэзии или прозрачной прозы - и потом бродить с ней, и
размышлять о ней, и погружаться в нее, и уяснять ее себе, и пророчествовать,
вдохновляясь ею, и мечтать о ней, пока она не станет привычной. Но разве это
может случиться? Да никогда! Для того, чей разум достиг известной зрелости,
всякий величественный и одухотворенный отрывок служит лишь отправной метой
на пути к "тридцати двум дворцам". {1} До чего блаженно это путешествие
мысли, как упоительна прилежная Праздность! Дремота на софе не мешает
странствию, а легкий сон на клеверной лужайке заставляет увидеть указующие
персты, сотканные из эфира. Лепет ребенка окрыляет, а беседа с умудренными
возрастом придает крыльям размах; обрывок мелодии ведет к "причудливому мысу
острова", {2} а шепот листьев помогает "опоясать землю". {3} И столь редкое
обращение к возвышенным книгам не явится непочтительностью по отношению к
тем, кто их написал, ибо почести, воздаваемые человеком человеку, - сущие
пустяки по сравнению с тем благом, которое приносят великие творения "Духу и
пульсу добра" {4} уже только тем, что они существуют на свете. Память не
должна называться знанием. Многие обладают оригинальным умом, вовсе об этом
не подозревая: их сбивает с толку обычай. Мне представляется, что почти
каждый может, подобно пауку, соткать из того, что таится у него внутри, свою
собственную воздушную цитадель. Пауку достаточно кончика листка или ветки,
чтобы приняться за дело, однако он украшает воздух чудесным узором. Так же и
человек должен довольствоваться немногими опорами для того, чтобы сплетать
тончайшую пряжу своей души и ткать неземную ткань, вышитую символами для
своего духовного взора, нежную для прикосновения души, просторную для
странствий и сулящую своей необычайностью многие наслаждения. Но умы
смертных настолько различны и устремляются по столь различным путям, что
поначалу невозможно поверить в существование общих вкусов и дружеской
близости даже между немногими. Однако выходит совсем наоборот. Умы,
устремляясь в противоположные стороны, пересекаются множество раз - ив конце
концов приветствуют друг друга у конечной цели. Старик поговорит с ребенком
и ступит на его тропинку, а ребенок задумается над словами старика. Люди не
должны спорить или утверждать, но шепотом сообщать друг другу свои мнения.
Итак, всеми порами духа всасывая живительный сок из взрыхленного эфира,
всякий смертный станет великим - и человечество, вместо того чтобы быть
необозримой "пустошью, заросшей дроком и вереском", {5} где редко-редко
попадутся дуб или сосна, превратится в великую демократию лесных деревьев!
Наши устремления издавна олицетворяет пчелиный улей, однако мне кажется, что
лучше быть цветком, чем пчелой, {6} ибо ошибаются те, кто считает, будто
"блаженнее давать, нежели принимать" {7} - нет, то и другое в равно степени
благодатно. Пчела, несомненно, с лихвой вознаграждает цветок новой весной
его лепестки цветут ярче прежнего. И кто скажет, мужчина или женщина
испытывает большее наслаждение от близости? Благородие восседать подобно
Юпитеру, чем порхать как Меркурий - не будем ж второпях сновать по сторонам
в поисках меда, жужжа как пчелы о наше цели; раскроем же наши лепестки по
примеру цветов и пребудем праздными и восприимчивыми, - терпеливо
распускаясь под взором Аполлош отвечая взаимностью всякому благородному
насекомому, которое соблаговолит навестить нас - земной сок утолит наш
голод, а роса - наш жажду.
 Вот на какие мысли навела меня, дорогой Рейнолдс, красота утр;
пробудившая во мне тягу к праздности. Я не читал книг - утро сказало мне,
что я прав; я думал только о красоте утра - и дрозд выразил мне одобрение,
словно сказал вот что:

 Ты, чье лицо жгла зимней ночи стужа...*

 {* Перевод Сергея Сухарева см. на с. 165.}

 Теперь-то мне ясно, что все это - пустое мудрствование (хотя, может
быть, и недалекое от истины) ради оправдания собственной лености; посему я
не буду обманывать себя, будто человек может сравняться с Юпитером. Хватит с
него и того, что он состоит при олимпийцах простым поваренком или скромной
пчелой. Неважно, прав я или нет, лишь бы только снять с твоих плеч груз
времени хоть ненадолго.
 Твой любящий друг
 Джон Китс.

11. ДЖОНУ ТЕЙЛОРУ

 

 27 февраля 1818 г. Хэмпстед

 <...> Печально, что читателю моих стихов предстоит
бороться с предубеждениями: это угнетает меня сильнее чем самая жестокая
критика какого-либо отрывка. Вероятнее всего, что в "Эндимионе" я перешел от
детских помочей к ходунку. В поэзии для меня существуют несколько аксиом: вы
увидите, как далеко отстоит от меня их средоточие. Первое: я думаю, что
поэзия должна изумлять прекрасным избытком, но отнюдь не странностью; она
должна поражать цитате, воплощением его собственных возвышенных мыслей и
казаться почти что воспоминанием. Второе: проявлениям ее красоты нельзя быть
половинчатыми - захватывать у читателя дух, но оставлять его
неудовлетворенным. Пусть образы являются, достигают зенита и исчезают за
горизонтом столь же естественно, как движется по небу солнце, озаряя
читателя предзакатным торжественным великолепием, прежде чем на него
снизойдут блаженные сумерки. Однако куда легче предписывать поэзии, какой
она должна быть, нежели творить ее самому, и это приводит меня к следующей
аксиоме: если поэзия не является столь же естественно, как листья на дереве,
то лучше, если она не явится вовсе. Как бы ни обстояло дело с моими
собственными стихами, меня неудержимо тянет к новым просторам - и

 "О, если б Муза вознеслась, пылая!" {1}

Если "Эндимион" сослужит мне службу открывателя - что же, наверное, надо
этим довольствоваться. У меня вволю причин для этого, ибо, слава господу,
я в силах читать и, возможно даже, понимать Шекспира до самых глубин. Кроме
того, я уверен, что у меня есть немало друзей, которые в случае моей неудачи
отнесут всякую перемену в моей жизни и характере скорее за счет скромности,
чем высокомерия; они объяснят это не раздосадованностью, что меня не оценили
по заслугам, а желанием укрыться под крыльями великих поэтов. Мне не
терпится увидеть "Эндимиона" напечатанным, дабы забыть о нем и идти дальше!
<...>

12. БЕНДЖАМИНУ БЕЙЛИ

 

 13 марта 1818 г. Тинмут {1}

 <...> Девонширец, стоящий на отчем холме, не
слишком заметен. Он редко попадается на глаза, пара волков расправилась бы с
ним без труда. Англия мне по душе, мне по душе ее сильные люди. Дайте мне
"негодную пустошь", чтобы поутру встретиться там с кем-нибудь из потомков
Эдмунда Железнобокого. {2} Дайте клочок равнины, где бы я мог столкнуться с
бледной тенью Альфреда {3} в образе цыгана, охотника или пастуха. Природа
прекрасна, но человеческая природа еще прекраснее. Дерн становится богаче,
если по нему ступает крепкая нога живого, настоящего англичанина; орлиное
гнездо - прекраснее, если в него заглянул горный житель. Так это или не так
- не знаю, однако я никогда не смогу вполне наслаждаться девонширским
пейзажем. Прекрасен Гомер, прекрасен Ахилл, прекрасен Диомед, прекрасен
Шекспир, прекрасен Гамлет, но куда до них выродившимся соотечественникам!
Где еще на свете найдутся столь привлекательные женщины с такими английскими
манерами, как Офелия или Корделия, - а возлюбленные у них такие, что и
мизинца их не стоят. Право, я не в силах устоять, хотя бы мысленно, подобно
некоему жестокому императору, {4} перед желанием отрубить всем нашим
женщинам голову одним махом, дабы удержать от реверанса, который они, не дай
бог, готовы отвесить своим недостойным соотечественникам. Удивительно еще,
что я ни разу не повстречался с монстрами от рождения. О Девоншир, вчера
вечером мне почудилось, будто луна в небе покосилась. Вордсворт не присылал
твоей проповеди, {5} но миссис Дилк передала ее мне. Мои мысли о религии
тебе известны. Я вовсе не считаю себя более других близким к истине и
полагаю, что на свете нет ничего доказуемого. Мне бы очень хотелось
проникнуться твоими чувствами на этот счет хотя бы совсем ненадолго с тем,
чтобы доставить тебе приятное, написав одну-две странички в твоем вкусе.
Временами меня охватывает такой скептицизм, что даже Поэзию я готов
принимать всего-навсего за блуждающий огонек, способный позабавить всякого,
кому случится залюбоваться его сиянием. Как говорят торгаши, каждая вещь
стоит ровно столько, сколько можно за нее выручить. Надо полагать, что и
всякий духовный поиск обретает реальность и ценность только благодаря
страстному рвению того, кто такой поиск предпринимает, а сам по себе он -
ничто. Идеальные явления только таким образом способны обрести реальность.
Их можно отнести к трем типам: явления существующие реально, явления
реальные наполовину и явления несуществующие. Явления реальные - солнце,
луна, звезды и строки Шекспира. Явления, реальные наполовину - такие, как
любовь или облака, - требуют особого состояния духа, чтобы обрести подлинное
воплощение. Явления несуществующие могут стать великими и исполненными
достоинства только потому, что их столь ревностно стремятся наполнить
смыслом. И только это обстоятельство, глядишь, и ставит марку "бургундское"
на бутыли наших душ, если они способны "все видимое ими освятить". {6} Здесь
я написал сонет, косвенно как будто бы имеющий отношение к затронутой теме,
но не сочти его просто за a propos des bottes {a propos de bottes - без
всякого повода, некстати (франц.).}

 Четыре разных времени в году...*

 {* Перевод Самуила Маршака см. на с. 169.}

Да, это, пожалуй, подойдет - но о чем же я говорил? Я издавна
придерживаюсь взгляда, всем, конечно, известного: каждая грань мысли
является средоточием умственного мира - и две мысли, господствующие в душе
человеку, образуют два полюса его мира; на этой оси он вращается и
посредством ее устанавливает направление на север или на юг. От перьев к
железу {7} - нам всего два шага шагнуть. Теперь же, дорогой друг, я должен
сознаться тебе в том, что совсем не уверен в истинности своих предположений.
Я никогда не научусь мыслить логически, поскольку отнюдь не забочусь о том,
дабы во что бы то ни стало настоять на своей правоте; в философском же
настроении стараюсь держаться подальше от пустых пререканий. <...>

13. ДЖОНУ ГАМИЛЬТОНУ РЕЙНОЛДСУ

 

 25 марта 1818 г. Тинмут

 Тинмут, 25 марта 1818.

 Мой милый Рейнолдс! Вечером, в постели,
 Когда я засыпал, ко мне слетели
 Воспоминанья; дикий, странный рой
 Порой смешных, пугающих порой
 5 Видений, - все, что несоединимо:
 Взгляд ведьмы над устами херувима;
 Вольтер {1} в броне и шлеме, со щитом;
 Царь Александр {2} в колпаке ночном;
 У зеркала Сократ {3} в подтяжках длинных;
 10 И Хэзлитт у мисс Эджворт {4} на крестинах;
 И Юний Брут, {5} под мухою чуть-чуть,
 Уверенно держащий в Сохо {6} путь.

 Кто избежал подобных встреч? Возможно,
 Какой-нибудь счастливец бестревожный,
 15 Кому! в окно не всовывался бес
 И в спальню хвост русалочий не лез;
 Кому мерещатся повсюду арфы
 Эоловы, венки, букеты, шарфы
 И прочие отрадные тона.
 20 Но жизнь грубей - и требует она
 Все новых жертв; взлетает нож, как птица,
 В руке жреца, и белая телица
 Мычит, изнемогая от тоски;
 И, заглушая все, визжат рожки,
 25 Творятся возлиянья торопливо;
 Из-за зеленых гор на гладь залива
 Выходит белый парус; мореход
 Бросает якорь в лоно светлых вод,
 И гимн плывет над морем и над сушей.

 30 Теперь о чудном Озере послушай!
 Там Замок Очарованный {7} стоит,
 До половины стен листвою скрыт,
 Еще дрожащей от меча Урганды... {8}
 О, если б Феба точные команды
 35 Тот Замок описать мне помогли
 И друга средь недуга развлекли!

 Он может показаться чем угодно -
 Жилищем Мерлина, скалой бесплодной
 Иль призраком; взгляни на островки
 40 Озерные - и эти ручейки
 Проворные, что кажутся живыми,
 К любви и ненависти не глухими, -
 И гору, что похожа на курган,
 Где спящий похоронен великан.

 45 Часть замка, вместе с Троном чародейским,
 Построена была Волхвом халдейским;
 Другая часть - спустя две тыщи лет -
 Бароном, исполняющим обет;
 Одна из башен - кающейся тяжко
 50 Лапландской Ведьмой, ставшею монашкой;
 И много здесь не названных частей,
 Построенных под стоны всех чертей.

 И кажется, что двери замка сами
 Умеют растворяться пред гостями;
 55 Что створки ставен и замки дверей
 Знакомы с пальчиками нежных фей;
 И окна светятся голубовато,
 Как будто край небес после заката
 Иль взор завороженных женских глаз,
 60 Когда звучит о старине рассказ.

 Глянь! из туманной дали вырастая,
 Плывет сюда галера золотая!
 Три ряда весел, поднимаясь в лад,
 Ее бесшумно к берегу стремят;
 65 Вот в тень скалы она вошла - и скрылась;
 Труба пропела, - эхо прокатилось
 Над Озером; испуганный пастух,
 Забыв овец, помчался во весь дух
 В деревню; но рассказ его о "чарах"
 70 Не поразил ни молодых, ни старых.

 О, если бы всегда брала мечта
 У солнца заходящего цвета,
 Заката краски, яркие как пламя! -
 Чтоб день души не омрачать тенями
 75 Ночей бесплодных. В этот мир борьбой
 Мы призваны; но, впрочем, вымпел мой
 Не плещется на адмиральском штоке,
 И не даю я мудрости уроки.
 Высокий смысл, любовь к добру и злу
 80 Да не вменят вовек ни в похвалу,
 Ни в порицанье мне; не в нашей власти
 Суть мира изменить хотя б отчасти.
 Но мысль об этом мучит все равно.
 Ужель воображенью суждено,
 85 Стремясь из тесных рамок, очутиться
 В чистилище слепом, где век томиться -
 И правды не добиться? Есть изъян
 Во всяком счастье: мысль! Она в туман
 Полуденное солнце облекает
 90 И пенье соловья нам отравляет.

 Мой милый Рейнолдс! Я бы рассказал
 О повести, что я вчера читал
 На Устричной скале, - да не читалось!
 Был тихий вечер, море колыхалось
 95 Успокоительною пеленой,
 Обведено серебряной каймой
 По берегу; на спинах волн зеленых
 Всплывали стебли водорослей сонных;
 Мне было и отрадно, и легко;
 100 Но я вгляделся слишком глубоко
 В пучину океана мирового,
 Где каждый жаждет проглотить другого,
 Где правят сила, голод и испуг;
 И предо мною обнажился вдруг
 105 Закон уничтоженья беспощадный, -
 И стало далеко не так отрадно.
 И тем же самым мысли заняты
 Сегодня, - хоть весенние цветы
 Я собирал и листья земляники,
 110 Но все Закон, мне представлялся дикий:
 Над жертвой Волк, с добычею Сова,
 Малиновка, с остервененьем льва
 Когтящая червя... Прочь, мрак угрюмый!
 Чужие мысли, черт бы их побрал!
 115 Я бы охотно колоколом стал
 Миссионерской церкви на Камчатке,
 Чтоб эту мерзость подавить в зачатке!
 Так будь же здрав, - и Том да будет здрав! -
 Я в пляс пущусь, тоску пинком прогнав.
 120 Но сотня строк - порядочная доза
 Для скверных виршей, так что "дальше - проза"... {9}

 (Перевод Григоря Кружкова)

Дорогой Рейнолдс,

 В надежде развеселить тебя хоть немного, я решился - была не была -
послать тебе несколько строчек, так что ты извинишь и бессвязный сюжет, и
небрежный стих. Я не сомневаюсь, что тебе известен "Очарованный Замок"
Клода, и мне хочется, чтобы мое воспоминание о нем доставило тебе
удовольствие. Дождь пошел снова: думаю, что от Девоншира мне ничего путного
не дождаться. Я прокляну его на чем свет стоит, если за три недели полмесяца
будет лить как из ведра.
 Жду от тебя добрых вестей.
 Привет от Тома. Кланяйся всем от нас обоих.
 Твой любящий друг
 Джон Китс.