Джон Китс (45)

ВОСХОД ЭНДИМИОНА

 ...под конец король Билли спросил меня, кто из
 живших когда-то стихотворцев в наибольшей степени
 соответствует идеалу поэта (...)
 ...и я сказал:
 - Китс.
 - Джон Китс, - прошептал Печальный Король Билли. -
 Да-да. - И через мгновение: - Но почему?
 Дэн Симмонс. Гиперион

 На вопрос, который задан в эпиграфе Печальным Королем, у англичан давно
есть ответ: даже тот, кто вовсе никаких стихов не читает, Китса знает - хоть
немного. Шекспира англичанин проходил в школе, Мильтона знает по имени, -
хотя наверняка не читал: больно длинно писал великий слепец, о Байроне
слышал, что был такой лорд, боровшийся за свободу Греции, писавший длинные
стихи, - но едва ли этот самый англичанин, будь он даже не рядовым, держи он
даже у себя на книжной полке полного Байрона в недорогом "вордсвортовском"
издании, из Байрона хоть что-то вспомнит. Легенда - есть, а вот в
непременный круг чтения для англичанина Байрон не входит.
 Китс входит обязательно. В 1995 году, в связи с двухсотлетием со дня
рождения Китса, даже биологи появлялись в радио- и телепередачах, чтобы
разобрать, к примеру, сонет "Кузнечик и сверчок" и констатировать, что с
энтомологией у Китса - полный порядок. Даже члены правящей ныне
лейбористской партии, на своих съездах поющие "Интернационал", три
восьмистишия (XIV-XVI) из поэмы Китса "Изабелла" знают наизусть, их Бернард
Шоу объявил истинно марксистскими, - даром что поэму Китс окончил как раз за
месяц до рождения Карла Маркса. А политики прежних лет, люди истинно
культурные, - Маргарет Тэтчер, к примеру, - Китса цитировали довольно часто.
Англия без Китса немыслима, - как Голландия без полей цветущих тюльпанов,
как Испания без ритмов гитары-фламенко.
 В России, увы, имя Китса совсем недавно еще ничего не означало.
Процитирую предисловие Е.Г.Эткинда к вышедшей в 1997 году в "Новой
библиотеке поэта" книге "Мастера поэтического перевода, XX век":
 "Можно ли представить себе панораму русской поэзии без Шиллера, Парни,
Шенье, Барбье, Беранже, Гейне, Байрона? Называю только тех, кто стал
неотъемлемой частью русской литературы в XIX веке - наряду с нашими
собственными поэтами. Позднее к ним были присоединены Данте, Шекспир, Гете.
В конце XIX - начале XX века русская поэзия открыла для себя Уолта Уитмена,
Эдгара По, Шарля Бодлера, Леконта де Лиля, Артюра Рембо, Поля Верлена,
Райнера Мария Рильке. Без них наша литература непредставимая.
 Без Джона Китса наша родная, русская поэзия и в XIX, и в первой
половине XX века прекрасно представима.
 Лишь в 1895 году появился первый достоверно известный, притом дошедший
до печатного станка русский перевод из Китса: к столетию со дня рождения
поэта Николай Бахтин (1866-1940) под псевдонимом Н.Нович опубликовал сонет
Китса "Моим братьям". Издатели первого советского научно подготовленного
издания Китса в "Литературных памятниках" (1986) об этом переводе не знали,
как не знали и о том, что в 1903 году Вс.Е.Чешихин опубликовал около 30
строк из поэмы Китса "Гиперион". Первыми переводами из Китса считались
опубликованные в 1908 году переложения Корнея Чуковского ("Слава" и "День"),
выполненные без соблюдения ритма и формы оригинала; увы, славный Корней
Иванович, как и большинство теоретиков поэтического перевода, когда дело
доходило до практики, результаты демонстрировал ужасные. В октябре 1963 года
Л.К.Чуковская записала, что чуть ли не первая фраза, сказанная ей тогда
совсем еще молодым Иосифом Бродским при знакомстве в Комарове у Ахматовой,
была такая: "Переводы Чуковского из Уитмена доказывают, что Чуковский лишен
поэтического дара".
 Насчет Уитмена сейчас речи нет, но ранние переложения Чуковского из
английских романтиков - Джона Китса и Томаса Мура - мнения Бродского, увы,
не опровергают. Напечатанный Леонидом Андрусоном в 1911 году перевод баллады
Китса "La Belle Dame sans Merci", будучи переиздан в 1989 году в
"Стихотворениях и поэмах" - самом до сего дня полном издании Китса (в серии
"Классики и современники"), оно же, увы, по сей день и последнее, - книгу не
украсил, ибо неизвестно, зачем заменили уже ставший классическим перевод
Вильгельма Левика. Наконец, "Ода греческой вазе", которую в 1913 году
напечатал в своем единственном поэтическом сборнике прекрасный поэт Василий
Комаровский, оказалась той ласточкой, которая не делает весны.
 Все, что было сделано в последующую четверть века, тоже не стоит
разговоров, даром что весьма вольное переложение все той же баллады "La
Belle Dame sans Merci" в своем сборнике "Горний путь" поместил в 1923 году
кембриджский студент Владимир Набоков. В первой половине тридцатых годов
кое-что из Китса перевел Михаил Зенкевич, но переводы оставались неизданными
до девяностых годов нашего века.
 Покуда в 1938-1941 годах в "Литературной газете", "Литературном
обозрении" и "Огоньке" не появились несколько переводов Бориса Пастернака и
Вильгельма Левика, "русский Китс", пожалуй, еще и не начинался; в 1943-1945
годах появились немногочисленные переводы С.Маршака; в 1945 году без подписи
переводчика "Ода соловью" появилась в газете "Британский союзник", тогда же
были выполнены (хотя не дошли до печати, что по тем временам было совершенно
естественно) переводы "прозеванного гения" русской поэзии - Егора Оболдуева.
 В книгах избранных переводов Пастернака (1940) и Маршака (1945) уже
были кое-какие переводы из Китса, пожалуй, настоящие шедевры, - но и они
погоды не сделали. В 1955 году увидели свет несколько строф в переводе Марка
Талона, в начале 1960-х годов кое-что опубликовал Игнатий Ивановский, - но
количество в качество для русских читателей до середины семидесятых годов не
переходило. К этому времени положение стало несколько анекдотичным:
отдельное издание Китса на английском языке - в оригинале! - вышло в 1966
году в Москве в издательстве "Прогресс" с серьезным предисловием и хорошим
научным аппаратом Владимира Рогова; авторская книга Китса вышла на
украинском языке в 1968 году: словом, Китс в СССР был, но не было Китса на
русском языке.
 В семидесятые-восьмидесятые годы положение изменилось: вышла "Поэзия
английского романтизма XIX века" (т.125 Библиотеки Всемирной Литературы, М.,
1975), наконец, вышла первая авторская книга Китса на русском языке -
"Лирика" (М., 1979), по поставленной задаче не включавшая ни одной поэмы
Китса (хотя уже две по-русски к этому времени были изданы); сборник "Китс и
Шелли", выпущенный Детгизом (М., 1982), прошел вполне незамеченным. Наконец,
состоялось издание Китса в Большой серии "Литературных памятников" (1986),
но оно носило характер столь "групповой", что многие переводчики (А.Парин,
В. Микушевич, Е.Витковский и т.д.) попросту не разрешили использовать в нем
свои работы. Между тем положительной стороной этого издания была первая на
русском языке публикация более чем сорока писем Китса. Упоминавшаяся книга в
серии "Классики и современники" в 1989 году подвела итог стараниям прежних
лет, но издание не могло содержать ни одного нового перевода, так что
"сумма" получилась отнюдь не полная. Наконец, большим вкладом в изучение
"русского Китса" стала диссертация Г. Г. Подольской "Джон Китс в России",
выпущенная отдельной книгой в 1993 году в Астрахани: увы, в основные
библиотеки нашей страны эта книга не попала.
 К сожалению, за пределами читательского обихода в России по сей день
остается почти весь "эпический" Китс, кроме четырех основных поэм,
включенных в прижизненный сборник 1820 года: нет перевода поэмы "Эндимион",
нет неоконченной, удивительно красивой поэмы "Зависть", нет драмы в стихах
"Отгон Великий" и неоконченной трагедии "Король Стефан" - словом, за сто лет
существования "русского Китса" по крохам собрали мы его лирику, но до
"полного" Китса нам еще далеко. Впрочем, и то хорошо, что дело, начатое к
столетию со дня рождения поэта, пришло хотя бы к минимальному итогу в дни
двухсотлетия.
 Совпадение дат может показаться случайным, но укажем на другое
совпадение: если для России конец 30-х годов XX века - первое серьезное
знакомство с Китсом, то в самой Англии 1939 год - дата окончания публикации
его поэтического наследия. В этот год было завершено восьмитомное собрание
сочинений Китса, первый вариант которого предпринял Г.Б.Форман в 1883 году,
а довел до конца его сын, М.Б.Форман, лишь через пятьдесят шесть лет.
Публикация писем и иных материалов, важных для понимания творчества Китса,
продолжается по сей день, но здесь мы с гордым Альбионом квиты: с трудом
издали полного (или не полного?) Пушкина, полного Тютчева по сей день ждем.
 Самые ранние пробы пера Китса относятся к 1814 году, последние
поэтические строки - к концу 1819 года; поэту оставалось жить еще более
года, но на творчество Господь не оставил более ни дня: Китс-поэт умер
гораздо раньше, чем Китс-человек. Притом он отнюдь не "отбросил перо" (как
Рембо), не погрузился в безумие (как Гельдерлин); напротив, за считанные
месяцы до смерти он, судя по письмам, хотел начать новую поэму, - однако
Китса просто сожгла чахотка. Но и того, что создал он за пять творческих
лет, хватило ему для никем ныне не оспариваемого бессмертия.
 Между тем в бессмертие его ввели даже не пять творческих лет, а
неполных два года: в феврале 1818 года была начата "Изабелла", в ноябре 1819
года - остановлена работа над "Гиперионом". "Шесть великих од" были созданы
с апреля по сентябрь 1819 года. Иначе говоря, в это время Байрон как раз
писал своего "Мазепу", Пушкин работал над "Русланом и Людмилой", Россия
зачитывалась первыми томами "Истории государства Российского" Карамзина, на
острове Святой Елены умирал в изгнании Наполеон.
 Джон Китс умер в Риме 23 февраля 1821 года; лишь двадцать семь лет
спустя его произведения вышли серьезным двухтомником. Выше уже шла речь о
том, как своеобразно отметил столетие со дня смерти поэта Бернард Шоу,
отыскавший в "Изабелле" ни много ни мало - азы марксизма. Один из
драгоценных памятников советской эпохи - не доведенная до конца
"Литературная энциклопедия"; в пятом ее томе (1931 год) мы находим статью
"Джон Китс" за подписью "С.Бабух". Статья эта поразительна даже для
советского литературоведения: кроме дат жизни Китса, в ней, кажется, нет ни
единого слова правды. Отец Китса, содержавший конюшню и сдававший внаем
лошадей, поименован "содержателем постоялого двора", мы узнаем об
удивительной близости Китса к русским символистам, прежде всего... к
Александру Блоку, а заканчивается статья таким пассажем: "Китс в свое время
был непризнанным поэтом, творчество его ценили немногие, но зато он
пользуется большим почетом у утонченных буржуазных эстетов и мистиков со
второй половины XIX века. Пролетариату же творчество Китса чуждо, непонятно,
даже враждебно".
 Нынешнему читателю, пожалуй, трудно будет даже понять, кого именовал
С.Бабух "пролетариатом", но срамиться перед всем белым светом крепнущая
советская власть тоже не всегда хотела, и несколько добрых слов уделил Китсу
в 1936 году (в предисловии к уитменовским "Листьям травы") незадолго до
этого вернувшийся из эмиграции, а вскоре сгинувший в сталинском застенке
князь-коммунист Д.П.Мирский, - быть может, поэтому Китса как-то сразу
"разрешили", появились в печати переводы Б.Пастернака, А.Шмульяна, В.Левика,
поздней - С.Маршака. Китс, как установил журнал "Интернациональная
литература" в 1938 году, был затравлен английскими консерваторами. Словом,
"покоя нет..." - и покой нам даже не снится. Спекуляции вокруг знаменитой
формулы Китса: "В прекрасном - правда, в правде - красота" (перевод
В.Микушевича, опубликованный лишь в Астрахани, в 1993 году - более чем
тридцать лет спустя после того, как был сделан) едва ли прекратятся и в
грядущем тысячелетии.
 Одного лишь не будет: заново в забвение Джона Китса не отправят, ни в
Англии, ни в России, - пожалуй, вообще нигде.
 Отец Джона Китса не был ни содержателем постоялого двора, ни конюхом,
как писали у нас в разное время, в зависимости от того, нужно было "тащить"
Китса в печать или "не пущать". Роберт Берне у нас тоже числился
"поэтом-пахарем", но правды в такой формуле не больше, чем если бы биографию
В.Г.Белинского мы исчерпали словами "известный преферансист". Отец поэта,
Томас Китс, был содержателем платной конюшни - по нынешним временам что-то
среднее между владельцем таксопарка и мастерской по ремонту автомобилей;
лошадь в те времена, надо напомнить, была средством передвижения, а
собственная лошадь - роскошью. Родителям будущего поэта было всего лет по
двадцать, когда появился на свет их первенец, Джон (31 октября 1795 года), к
которому скоро прибавились младшие братья Джордж, Томас и Эдвард, а также
сестра Френсис Мэри. В год ее рождения (1803) Джон Китс был отдан в частную
"закрытую" школу, а 16 апреля следующего года в результате несчастного
случая отец погиб. Мать необычайно скоро и необычайно неудачно вышла замуж
во второй раз, впрочем, в 1810 году мать тоже умерла - от туберкулеза, едва
ли не по наследству доставшегося ее первенцу.
 Состояния, однако, вполне хватало на оплату обучения трех старших
сыновей (четвертый умер младенцем) в школе, где одним из учителей был Чарльз
Кауден Кларк (1787-1877), литератор, оставивший ценные воспоминания о
детстве и юности поэта. Принято считать, что именно Кларк привил Китсу
любовь к Эдмунду Спенсеру, величайшему поэту английского возрождения, чье
имя носит как "спенсеровский сонет", так и "спенсерова строфа" - обе формы,
характерные своей необычной рифмовкой, живы в англоязьинои поэзии до сих
пор; спенсеровой строфой написан "Чайльд-Гарольд" Байрона, "Вина и скорбь"
Вордсворта и многие другие поэмы ( не говоря уж о "Королеве фей" самого
Эдмунда Спенсера, а в ней как-никак около сорока тысяч строк, и читатели у
этой поэмы есть поныне): тем же девятистишием с характерно удлиненной
последней строкой написано самое раннее из сохранившихся стихотворений Китса
- "Подражание Спенсеру" (1814), да и ряд более поздних - в том числе поэма
"Канун Святой Агнессы". Пять или шесть стихотворений Китса, достоверно
датируемых 1814 годом (31 октября этого года Джону Китсу исполнилось 19
лет), являют нам поэта духовно юного, но творчески - вполне зрелого.
 Этим годом датирован лишь в 1848 году впервые опубликованный сонет "К
Байрону" - сонет несовершенный, полный любви и восхищения; сам Байрон
творчество Китса, насколько можно судить, в грош не ставил и, лишь узнав о
трагической смерти молодого поэта, отозвал из печати весьма издевательские
строки, ему посвященные. Но отозвать из типографии - не значит вычеркнуть из
истории, и мало ли мы случаев знаем, когда после безвременной смерти поэта
современники начинали каяться. Слишком уж на памяти был в те времена
несчастный жребий Томаса Чаттертона (1752-1770), гениального юноши,
доведенного до самоубийства самолюбивыми критиками, не в последнюю очередь
славным сэром Горацием Уолполом (17171797), сыном английского
премьер-министра, чья "готическая" повесть "Замок Отранто" читаема (впрочем,
не без смеха) студентами, изучающими литературу XVIII века.
Восемнадцатилетний Чаттертон, получив от Уолпола уничтожающий отзыв на свои
стилизованные стихи (он писал от имени монаха XV века Томаса Роули),
отравился мышьяком в предместье Лондона - от боязни голода. Уолпол каялся,
но - поздно.
 Весной 1815 года (по другой версии - полугодом раньше) Китс пишет
сонет, посвященный Чаттертону. Интересно, что английский язык Чаттертона
(много позже, в сентябре 1819 года) Китс называл "самым чистым" - хотя в
значительной мере Чаттертон компенсировал недостаток лингвистических знаний
интуицией. Влияние Чаттертона, прежде всего драмы "Элла", прослеживается во
многих строках Китса - таким образом, домысел Китса обрастал плотью, "самый
чистый" (хоть отчасти и вымышленный) язык Чаттертона оказывал влияние на
хрустально-чистый (для нас, читателей конца XX века) язык Джона Китса.
 Сонет "К Чаттертону" был опубликован лишь в 1848 году, - но создан
весной 1815 года, когда самому Китсу шел двадцатый год, и написал он куда
меньше, чем Чаттертон: для гениальных детей и подростков такие сопоставления
никогда не случайны. Средства к жизни у Китса были, он пытался стать
практикующим врачом. Однако летом 1816 года провалил экзамен на медика и
больше к этой стезе не возвращался, решив всецело посвятить себя литературе.
Первым его опубликованным стихотворением был сонет "К Одиночеству" (октябрь
1815 года - Китсу ровно 20 лет!), а следом появились первые серьезные
литературные союзники и друзья. Только что вышедший из двухлетнего
заключения (по политическим причинам!) небездарный поэт Ли Хант рекомендовал
английским читателям молодую поросль английской поэзии - среди юношей, на
творчество которых Ли Хант рекомендовал обратить внимание, был помимо Китса
еще и Шелли: тот самый Шелли, который написал на смерть Китса лучшую из
своих поэм - "Адонаис". А Китс погрузился в писание стихотворений: сонетов,
посланий к друзьям, отрывков, черновиков к будущим, никогда не созданным
произведениям, и в марте 1817 года вышел в свет его первый поэтический
сборник "Стихотворения". Сборнику был предпослан эпиграф из Спенсера (и
портрет Спенсера), книга была посвящена Ли Ханту... и осталась почти
нераспроданной. Полдюжины более-менее дружественных отзывов (нечего
удивляться - отзывы писали друзья, в том числе Ли Хант) дела не меняли:
сборник, едва выйдя, стал для поэта "ювенилией".
 Современники, к слову сказать, кристально чистым английский язык Китса
не считали: Ли Хант и его младшие друзья, группировавшиеся вокруг журнала
"Экзаминер", нередко были обзываемы прозвищем "кокни", как в те времена
именовался лондонский разговорный язык. Получивший хорошее, но отнюдь не
блестящее и не всеобъемлющее образование Китс был, возможно, наименее
образованным из числа великих английских поэтов-романтиков. Он не знал
древнегреческого языка, явно был не в ладах с латынью, стеснялся этого - и,
быть может, поэтому постоянно стремился прочь от слишком близкой дружбы с
получившим университетское образование Шелли; быть может, именно поэтому ему
столь импонировали фигуры откровенных автодидактов - Чаттертона, поздней -
Бернса.
 Однако из всех английских романтиков именно Китс обладал наиболее
органичной связью с многовековой традицией европейской культуры. Не считая
уже упомянутой любви к Спенсеру и другим поэтам английского Ренессанса,
боготворя Мильтона, Гомера Китс предпочитал читать в переводе Джорджа
Чапмена (1559?-1634), современника Спенсера; даже шекспировского "Короля
Лира" он читает как повторение полюбившегося эпизода из поэмы Спенсера
"Королева Фей" (см. сонет "Перед тем как перечитать "Короля Лира"").
Буквально с самых первых известных нам строк Китса в его поэзии возникает
антитеза: природа - культура. Город (по Китсу) Явно не относится ни к тому
ни к другому, и лучшее, что можно сделать, - это из города бежать (см. сонет
"Тому, кто в городе был заточен..."). Природу Китс возводит в идеал
("Одиночество", "К морю" - и прославленные поздние оды), но искусству этот
идеал противостоит очень неожиданно, по Китсу, природа располагается едва ли
не внутри искусства, искусство же размещено в душе поэта - это прямым
текстом сказано в "Оде Психее" и "Оде к греческой вазе".
 Большинству читателей, быть может, и незаметно, что в "Оде Психее"
лирический герой, гуляя по парку, набрел не на влюбленную парочку, а на
статую, изображающую Амура и Психею; вся последующая молитва Психее о
разрешении воздвигнуть ей жертвенник содержит точное указание о том, где
жертвенник будет воздвигнут: в душе самого поэта. Китс воздвигает алтарь
Психее-Душе - в собственной душе! Философу, дабы изложить подобную концепцию
искусства, пришлось бы написать большую книгу. Китс уложился в неполные
семьдесят строк одного-единственного стихотворения.
 Впрочем, подобный "пейзаж души" - отнюдь не изобретение Китса. На
гобеленах XV века и в аллегорических поэмах следующего столетия часто
встречалось изображение души в виде обширного пространства, чаще всего сада
или леса, с постройками, фонтанами и олицетворениями страстей, подчас
сражающимися друг с другом. Для романтизма тяга к средневековью характерна,
но едва ли такая; тут уж перед нами скорей "душа души", если использовать
выражение старшего современника Китса, Г.Р.Державина. И английский (т.е.
"нерегулярный", прикидывающийся дикой природой) парк поэтому столь любезен
Китсу: именно там могут неожиданно явиться то герои скульптурной группы, то
греческая урна на постаменте, персонажи оживают, разворачивают действа то на
сюжет, взятый у Боккаччо ("Изабелла"), то на более или менее собственный
сюжет Китса ("Канун Святой Агнессы"), действие становится все более - как
выразился С.Эйзенштейн о поэмах Пушкина "Полтава" и "Медный всадник" -
"кинематографично", следует чередование крупных и общих планов, наплывы и
т.д. - перед нами используются приемы искусства, о самом создании которого
во времена Китса никто и не помышлял. Вещью бесконечно далекой от природы,
одухотворенной статуей, венчается китсовский пейзаж. Китс создает свою
собственную поэтику и свой поэтический мир, настолько сильно опережая каноны
своего времени, что отчасти, быть может, становится понятно - отчего не
поняли и не приняли Китса почти все его мудрые современники. Мы "не
понимать" уже не имеем права. Концепция парка (верней - "сада") как проекции
души (и наоборот) давно и подробно разработана, хорошо известна антитеза
"французского" парка (например, Версаля), в котором зеленые насаждения
прикидываются архитектурой, все подстрижено и подметено, - и "английского",
прикидывающегося чуть ли не лесом в первозданном виде. "Сад Души" Джона
Китса - безусловно, английский. В нем происходит все, что происходит в
стихотворениях и поэмах Китса (кроме немногих, написанных на случай), в нем
невозможны Монбланы байроновского Манфреда, бури кольриджевского "Морехода",
Стоунхенджи вордсвортовской "Вины и скорби", в нем царит формула,
извлеченная, видимо, из "Гимна интеллектуальной красоте" Эдмунда Спенсера:
"В прекрасном - правда, в правде - красота", и в рамки этой формулы не
подлежит вводить никакой "штурм и натиск": колоссальные масштабы
неоконченного "Гипериона" свойственны не ему, а одному из главных его
"учителей" - Джону Мильтону. Если поэта-романтика измерять непременно
ипохондрией, перемноженной на умение вести легкую светскую беседу (как в
бессмертном байроновском "Беппо"), Джона Китса, пожалуй, придется вообще
романтиком не числить. Однако выясняется, романтизм бывает очень различен:
его мерилом в некоторых случаях может служить как раз творчество Китса.
 Впрочем, к "большим масштабам" Китса все же влекло. Едва лишь выпустив
в свет свою первую юношескую книгу, он уехал из Лондона, через несколько
месяцев вернулся, но целый год отдал он главному, как тогда ему казалось,
делу жизни: поэме "Эндимион". 8 октября 1817 года он пишет о новой поэме в
письме Бенджамину Бейли: "Мне предстоит извлечь 4000 строк из одного
незамысловатого эпизода и наполнить их до краев Поэзией". К середине марта
следующего года поэма была закончена (именно в запланированных размерах!),
месяцем позже - вышла отдельной книгой. Параллельно с окончательной
шлифовкой "Эндимиона" Китс написал еще и поэму "Изабелла", словом - наставал
его звездный час.
 О достоинствах самого крупного произведения Китса трудно говорить, коль
скоро нет возможности предложить его читателям в русском переводе (кроме
нескольких фрагментов).
 Античный миф о любви юноши Эндимиона и богини Луны Дианы, видимо, был
известен Китсу в основном по его обработкам английских поэтов XVI-XVII веков
- Дрейтона, Лили, Джонсона, но Китс действительно превратил "небольшой
эпизод" в колоссальное полотно; в первой части поэмы главным "сюжетом"
служит красота природы, во второй - чувственная любовь, в третьей -
сострадание, в четвертой они чудесным образом сливаются в единое целое.
Можно спорить о том, насколько Китсу удалось воплощение замысла. Критики
чаще всего стараются вообще уйти от разговора об "Эндимионе", наклеить на
поэму ярлык "слабой и юношеской", объявить "неудачей", в крайнем случае
осторожно заметить, что об этой поэме имеются разноречивые мнения. Не имея
возможности вести разговор о поэме, по сей день не переведенной на русский
язык, все же надо заметить, что имя "Эндимион" каким-то образом стало в
английской литературе чем-то вроде прозвища самого Китса. Оскар Уайльд,
боготворивший Китса, написал о нем несколько стихотворений, а сонет,
написанный по поводу продажи с аукциона писем Китса к Фанни Брон, главной
его любви, стал хрестоматийным:

 Вот письма, что писал Эндимион, -
 Слова любви и нежные упреки,
 Взволнованные, выцветшие строки,
 Глумясь, распродает аукцион.

 Кристалл живого сердца раздроблен
 Для торга без малейшей подоплеки.
 Стук молотка, холодный и жестокий,
 Звучит над ним как погребальный звон.

 Увы! Не так ли было и вначале:
 Придя средь ночи в фарисейский град,
 Хитон делили несколько солдат,

 Дрались и жребий яростно метали,
 Не зная ни Того, Кто был распят,
 Ни чуда Божья, ни Его печали.

 (Оригинал сонета Уайльда впервые был опубликован в 1886 году, перевод,
процитированный выше, и принадлежащий автору этого предисловия, - в 1976
году.)
 Итак, все-таки "Эндимион" - пусть не высшее достижение Китса в поэзии,
но его собственное, оставленное векам поэтическое имя. Юпитер даровал
мифологическому Эндимиону вечную юность. Джон Китс обрел ее сам по себе -
стихами и жизнью. Весной 1818 года на небосклон европейского романтизма
взошла новая планета - Эндимион. Современники, впрочем, полагали, что у
планеты есть имя и фамилия - Джон Китс. Кому как нравится, верно и то и
другое.
 Не планета скорей, конечно, а звезда, и звезда эта все-таки вписалась в
великое созвездие европейского романтизма. Современный исследователь истоков
"новой эры" Кристофер Бэмфорд пишет: "Казалось, романтизм возвестил
наступление новой эпохи (...). Это время впору было назвать новым
Ренессансом, и в каком-то смысле романтизм таковым и являлся, только на ином
уровне, одновременно приближенный и к человеческому, и к небесному, в равной
мере исполненный идеализма и реализма, не столь абстрактный, но более
определенный. (...) Необходимо осознать, что имена, составляющие это
блистательное созвездие, называемое романтизмом, - от Гердера, Лессинга,
Гете, Шиллера, Новалиса, Гельдерлина, Фихте, братьев Шлегелей, Гегеля,
Шеллинга - до Блейка, Кольриджа, Вордсворта, Шелли и Китса, от Эмерсона,
Торо, Олькотта, Шатобриана, Гюго - до Пушкина и Мицкевича, - связаны между
собою священным языком истинного "я". (...) Хотя романтизм традиционно
определяется как течение, состоящее из горстки бесплотных мечтателей, -
романтики, безусловно, были более чем подлинными провидцами".
 Как мы видим, упоминание имени Китса среди величайших
писателей-романтиков ныне уже неизбежно.
 В конце июня 1818 года Китс проводил в Ливерпуль младшего брата
Джорджа, который вместе с женой решил эмигрировать в Америку. Третий брат,
Томас, к этому времени был уже болен семейным недугом Китсов - чахоткой и 1
декабря того же года умер. Впрочем, еще раньше (июнь-август) Джон Китс
отправился в пешее путешествие по Шотландии и Ирландии, но 18 августа спешно
вернулся в Хемпстед, ибо серьезно простудился на острове Малл; надо
полагать, эта простуда разбудила туберкулез в нем самом: таково было начало
конца, жить Китсу оставалось всего ничего, творить - еще меньше (чуть больше
года), однако на это время приходится все самое важное, что случилось в
жизни поэта: он познакомился с Фанни Брон, своей великой любовью, начал
работу над поэмой "Гиперион", написал "Канун Святой Агнессы", "Ламию", драму
"Отгон Великий", - и это не считая лирики. Той самой лирики, которая из его
творческого наследия - всего ценней для мировой культуры.
 Не берусь осуждать В.В.Рогова, утверждавшего в советском англоязычном
издании Китса (М., 1966), что "творчество Китса всегда является выражением
душевного здоровья", - ниже Рогов пишет даже: "Пользуясь чуждой Китсу
лексикой, мы вправе сказать, что по его мнению поэт - разведчик человечества
на путях постижения мира", - и первое утверждение, и второе адресовались,
думается, исключительно советской цензуре шестидесятых годов, которую если
чем и можно было бы прошибить, так только прямой ссылкой на Ленина, который
где-нибудь похвалил бы Китса; даже мнение Бернарда Шоу служило поводом к
допущению в печать лишь трех или четырех октав из "Изабеллы", которые
великий циник едва ли не издевательски отписал по ведомству "Капитала". Но
факт печальный: лишь "Ода к осени", самая пасторальная из шести "великих
од", до семидесятых годов охотно перепечатывалась советскими изданиями
(благо имелись достойные переложения Маршака и Пастернака), остальные оды в
печать все никак не шли. Георгий Иванов вспоминал в 1955 году в эмиграции,
как Мандельштам однажды хотел напечатать "чьи-то" переводы од Китса.
"Перевод оказался отчаянным", - пишет Г.Иванов. О многих переводах лирики
Китса на русский язык и по сей день можно сказать почти то же, приходится
выбирать лишь лучшее из наличного, а наличного - хотя диссертация Г. Г.
Подольской "Джон Китс в России" (Астрахань, 1993) читается как детектив -
все еще не так уж много. Может быть, Россия отметит достойным образом хотя
бы трехсотлетие со дня рождения Китса? Дай Бог...
 1 декабря 1818 года Том Китс, младший брат поэта, умер от чахотки, и
там же, где он умер, в Хемпстеде, остался жить Джон Китс. В Рождество 1818
года произошло объяснение с Фанни Брон, - год спустя поэт обручился с ней, а
когда зимой 1820 года у него открылось легочное кровотечение, предложил ей
расторгнуть помолвку, - но Фанни Брон его жертвы не приняла. Год жизни
Китса, проведенный до обручения с Фанни, был для него последним творческим,
самым драгоценным для мировой поэзии, - напротив, в самый последний год
жизни Китс писал разве что письма. Впрочем, в начале июля 1820 года вышла в
свет последняя прижизненная книга Китса - "Ламия", "Изабелла", "Канун Святой
Агнессы" и другие стихи". Книга представляла собою скорее плод творческих
усилий друзей Китса, чем самого поэта, - завершалась она неоконченной, явно
под влиянием Мильтона созданной поэмой "Гиперион", - менее тысячи строк, а
поэт собирался написать вчетверо больше, иначе говоря, не меньше, чем было в
предыдущем "Эндимионе". Издатели (видимо, Джон Тэйлор) приняли на себя
ответственность за публикацию неоконченной поэмы, но тут же и открестились,
мотивируя помещение поэмы чем-то вроде творческой неудачи, якобы побудившей
автора отказаться от работы над продолжением поэмы. Китс перечеркнул в своем
авторском экземпляре все строки "Предуведомления" и надписал: "Все - вранье,
просто я в это время был болен". Увы, здоров Китс не был уже никогда.
 Врачи советовали отправиться на лечение в Италию, и, не дожидаясь
промозглой английской осени, 18 сентября 1820 года Китс в сопровождении
друга-художника Джозефа Северна отплывает из Англии, в середине ноября они
прибыли в Рим и поселились на Пьяцца ди Спанья. Болезнь, вопреки ожиданиям,
резко обострилась - Китс больше не пишет даже писем, а 10 декабря начинается
долгая и мучительная агония, завершившаяся 23 февраля 1821 года, - через три
дня тело поэта было предано земле в Риме, на протестантском кладбище.
 Восьмого июля 1822 года возле Вьяреджо утонул Шелли, единственный
великий современник Китса, оценивший его талант по достоинству, уговоривший
Байрона отозвать из печати грубые строки о Китсе; впрочем, и самому Байрону
оставалось жить всего ничего: 19 апреля 1824 года в греческом городе
Миссолонги смерть пришла и к нему. За три года вымерло все младшее поколение
великих английских романтиков. Старшее поколение, "озерная школа", пережило
их на много лет: Кольридж умер в 1834 году, Саути - в 1849 году, Вордсворд -
в 1850 году, "ирландец" Томас Мур еще позже - в 1852 году. Вышло так, что
истинная эпоха английского романтизма закончилась вместе с "младшими".

 Исчез, оплаканный свободой,
 Оставя миру свой венец.
 Шуми, взволнуйся непогодой:
 Он был, о море, твой певец.

 Так писал в 1824 году (видимо, время ссылки из Одессы в Михайловское)
Пушкин о смерти Байрона. Китс на его книжной полке тоже стоял, но нет ни
малейшего свидетельства - прочел ли.
 Китса не прочел не только Пушкин. По пальцам можно сосчитать тех, кто
оценил его гениальность в XIX веке, - от Шелли до Уайльда. Да и XX век не
расставил акцентов по сей день: Т.С.Элиоту взбрело в голову заявить, что
велик был Китс не в стихах, а... в письмах, советское же литературоведение
возводило поэтическую родословную к Бернсу, "поэту-пахарю" (естественная
родословная для поэта, который сам был "сыном конюха"). "...Невиноватых нет
- И нет виновных", - писал по другому поводу один из лучших поэтов русской
эмиграции XX века С.К.Маковский. Тем не менее Джон Китс - по крайней мере, в
восприятии потомков - "выиграл игру". На его стихи пишут музыку (от Бриттена
до Хиндемита), его сюжеты служат иллюстраторам (не только графикам, - он
вдохновлял и прерафаэлитов на станковые формы), его, наконец, читают. Более
того, сама легенда о Джоне Китсе как о поэте, жизнью и творчеством достигшем
абсолютного синтеза, как о поэте-абсолюте становится кочующим сюжетом
мировой литературы, - как некогда мифы об Орфее и Арионе.
 На полке у любого уважающего себя ценителя фантастической литературы,
рядом с произведениями Эдгара По, стоит нынче трилогия Дэна Симмонса -
"Гиперион", "Падение Гипериона", "Эндимион", - последний том вышел в 1996
году, и, возможно, покуда эта книга Китса дойдет до прилавка, выйдет и
четвертый том - "Восход Эндимиона". Сюжет книги очень сложен, но главное в
нем то, что Джон Китс через много столетий после нашего времени... оживает.
Постороннему взгляду такой поворот может показаться несколько бредовым (а
мнение Элиота о письмах Китса - не бред?), но в этих книгах есть и планета
Китс, и города в ней носят имена героев Китса, а герой последней - Рауль
Эндимион - отнюдь не персонаж Китса, он всего лишь носит фамилию, данную ему
по названию родного города. Впрочем, не такая уж фантастика - астероид
"Китс" давно зарегистрирован в нашей родной Солнечной системе.
 Так что на вопрос, заданный в эпиграфе к этому предисловию Печальным
Королем Билли: "Но почему?" - есть совсем простой ответ.
 Потому, что это правда.

 Е.Витковский