Джон Китс (50)

 Зеленый мир был создан для Поэтов.
 Повесть о Римини

 Я наблюдал с пригорка острым взором,
 Насколько был спокоен мир, в котором
 Цветы, взойдя в своем природном лоне,
 Еще стояли в вежливом поклоне
 В прогалине лесной зеленогривой,
 Пленяя красотой негорделивой.
 Здесь облака лежали в передышке,
 Все белые, как овцы после стрижки.
 Они передо мною почивали
 На голубом небесном покрывале.
 Бесшумный шум раздался надо мною,
 Неслышный вздох, рожденный тишиною,
 И даже тень, что по траве тянулась,
 В короткий этот миг не шелохнулась.
 Все чудеса, доступные для глаза,
 Пейзаж переполняли до отказа.
 Был воздух чист, и было расстоянье
 Подробности размыть не в состоянье.
 Я вглядывался, время не жалея,
 В лесные бесконечные аллеи,
 Угадывая в страсти прозорливой
 Исток любой речушки говорливой.
 Я чувствовал себя таким свободным,
 Что мнил себя Гермесом быстроходным.
 Когда мои лодыжки окрылились,
 Мне все земные радости открылись,
 И стал цветы я собирать по свету,
 Которых краше не было и нету.

 Пчела вокруг цветов жужжит и вьется.
 Жизнь без нее нигде не обойдется.
 Да будет свеж ракитник золотистый;
 Да охранится шапкой травянистой
 Живительная влага под корнями;
 Пусть мох растет, обложенный тенями.
 Орешник сплелся с вереском зеленым.
 Здесь ветерки к веселым летним тронам
 Приводит жимолость. На корне старом
 Побеги юные растут недаром:
 То сообщает о своем явленье
 Идущее на смену поколенье.
 Источник вод волнуется, ликует,
 Когда о дочерях своих толкует
 Чудесным колокольчикам. Он плачет
 Из-за того, что ничего не значат
 Для вас цветы: их оторвав от почвы,
 Безжалостно отбросите их прочь вы.

 Вы, ноготки, раскрывшись утром чистым,
 Венцам лучистым
 Просохнуть дайте, обратив их к небу:
 Чтоб ваши арфы повторили плавно
 Все то, о чем он сам пропел недавно.
 Поведайте ему порой росистой,
 Что я ваш друг и ваш поклонник истый,
 Что глас его мне ветра дуновенье
 В любую даль несет в одно мгновенье.

 А вот горошек дозревает сладкий,
 Горошинки в полет готовя краткий,
 И ус его, что мелко-мелко вьется,
 Хватается за все, за что придется.

 Остановись у длинного забора,
 Что вдоль ручья стоит у косогора,
 И убедись: природные деянья
 Куда нежней и мягче воркованья
 Лесного голубя. Ни шепоточком
 Ручей себя не выдаст этим кочкам
 И этим ивам; веточки и травы
 Плывут здесь медленно и величаво.
 Прочтешь ты два сонета к их приходу
 Туда, где свежесть поучает воду,
 Витийствуя над галькою придонной,
 Где пескари серебряной колонной
 Всплывают и, как бы открыв оконце,
 Высовываются, почуяв солнце,
 И с сожалением уходят в воду,
 Не в силах изменить свою природу.
 Лишь пальцем тронь обитель водяную,
 Они рванут отсюда врассыпную,
 Но отвернись, и снова, честь по чести,
 Лукавцы соберутся в том же месте.
 Я вижу, что к салату рябь стремится,
 Чтоб в листьях изумрудных охладиться,
 Чтоб, охладившись, увлажнить растенья,
 Не ведая границ и средостенья.
 Так добрый друг идет на помощь другу,
 Услугой отвечая на услугу.
 Порой щеглы, слетая с нижней ветки,
 Купаются в ручье, шумят, как детки,
 И воду пьют, но вдруг, как бы с капризом,
 По-над ручьем в леса уходят низом
 Иль медлят, чтобы, затаив дыханье,
 Мир созерцал их желтое порханье.
 Нет, мне, пожалуй, этого не надо;
 Но шороху душа была бы рада
 С которым девушка свой сарафанчик
 Отряхивает, сбросив одуванчик,
 Или хлопкам по девушкиным ножкам,
 Что бьют щавель, растущий по дорожкам.
 Сама с собой играет, как котенок.
 Застань врасплох - смутится, как ребенок!
 Ах, девушку с ее полуулыбкой
 Хочу вести по переправе зыбкой,
 Хочу коснуться тонкого запястья,
 К щеке ее прижаться... Вот где счастье!
 Пускай она, прощаясь, чуть замнется,
 Пускай не раз вздохнет и обернется.
 Что дальше? На охапке первоцвета
 Засну в мечтах, - однако, до рассвета
 Цветочную я буду слышать почку
 На переходе к зрелому цветочку;
 Я мотыльков услышу ассамблеи,
 Где веселятся, крыльев не жалея;
 Услышу я в молчании великом,
 Когда луна, серебряная ликом,
 На небеса взойдет походкой плавной.
 О, Жизнедатель бардов, светоч главный
 Всех кротких, добродетельных и честных,
 Ты - украшатель рек и сфер небесных,
 Ты - голос листьев, и живых, и павших,
 Ты открываешь очи возмечтавших,
 Ты - покровитель бдений одиноких
 И размышлений светлых и глубоких.
 Нет славы, убедительнее вящей,
 Золотоустых гениев родящей.
 Писатели, поэты, мудрецы ли -
 Разговорить их лишь Природа в силе!
 В сиянии чудес нерукотворных
 Мы видим колыханье сосен горных.
 Мы пишем, избегая словоблудья,
 И нам спокойно, как в лесном безлюдье.
 Мы красоту полета замечаем
 И в этой красоте души не чаем.
 Где розы нам росою брызжут в лица,
 Где зелень лавра тленья не боится,
 И где цветы шиповника, жасмина,
 И виноград, смеющийся невинно,
 И пузыри, что лезут нам под ноги,
 От беспокойства лечат и тревоги, -
 Там, словно бы от мира не завися,
 Уходим мы в заоблачные выси.
 Кто чувствовал, тот знает, как Психея
 Вошла впервой в чертоги эмпирея,
 Как были ей с Любовью встречи любы,
 Когда щека к щеке и губы в губы,
 Когда целуют в трепетные очи
 При вздохе дня, при вздохе нежной ночи.
 Потом: восторг немыслимый - истома -
 Тьма - одиночество - раскаты грома;
 И новый день былое горе вытер,
 И принял благодарности Юпитер.
 Так чувствует, кто вводит нас в дубраву,
 Когда отводит ветки слева, справа,
 Чтоб в этих дебрях, любопытства ради,
 Мы присмотрелись к Фавну и Дриаде.
 С гирляндою цветочной в разговоре
 Представим мы, в каком была здесь горе
 Сиринга, убегавшая от Пана,
 И как он сам впросак попал нежданно,
 Как плакал он, когда ушла добыча,
 Печальный ветер, с песней еле слышной
 Плутавший рядом, в заросли камышной.
 Чем бард старинный прежде вдохновлялся,
 Когда воспеть Нарцисса он пытался?
 Он прежде обошел весь мир огромный,
 Пока не выбрал уголок укромный.
 И был там пруд, и не было зерцала,
 Что небеса бы чище отражало,
 Взиравшие спокойно, как обычно,
 На лес, переплетенный фантастично.
 Там наш Поэт нашел в одной из точек
 Ничем не примечательный цветочек,
 Совсем не гордый, что, головку снизив
 И венчик в отражении приблизив,
 На воду глядя, не слыхал Зефира,
 Страдая и любя вдали от мира.
 Поэт стоял, сцепляя мысли звенья,
 И вдруг заговорило вдохновенье,
 И очень скоро он достиг успеха,
 Поведав о Нарциссе и об Эхо.

 Где был Поэт, нас одаривший песней,
 Которой в свете не было чудесней,
 Что и была, и есть, и будет юной,
 Что ночью лунной
 Покажет пешеходу при свиданье
 Невидимого мира очертанья
 И пропоет все то, чем полон воздух
 И мысли, затаившиеся в звездах,
 Рассыпанных по шелковистой глади?

 Он перейдет, назло любой преграде,
 В чудесный край и будет в крае оном
 Искать предлог для встреч с Эндимионом.
 Он был Поэтом и, к тому ж, влюбленным
 На Латмии стоял он, где по склонам
 Полз ветерок из миртовой долины.
 Он гимны проносил через стремнины,
 Плывя от храма звездного Дианы.
 Там воскуренья были постоянны.
 Охотница с улыбкой благосклонной
 На жертвенник взирала, но влюбленный
 Не мог на храм глядеть без огорченья:
 Там красоту держали в заточенье!
 И новый гимн, родившийся от стона,
 Дал Цинтии ее Эндимиона.

 О, Королева всей воздушной шири,
 Всей красоты, что я увидел в мире!
 Что ни скажу, сочту неумной басней,
 Поскольку ты всего и всех прекрасней.
 Скажу три слова - ты ответь короче,
 Дав лишь одно мне: чудо брачной ночи!

 Где флот за горизонт уйти стремится,
 Там Феб, замедлив скорость колесницы,
 Твою застенчивость сочтет курьезной,
 Но, улыбнувшись, примет вид серьезный.
 Тот светлый вечер помню я отлично:
 Здоровый люд был весел необычно;
 Всяк важность придавал своим манерам,
 Чтобы казаться Фебом иль Гомером,
 И, к огорчению самой Венеры,
 Там женщин красота не знала меры.
 Там ветерок с его дыханьем кротким
 К полуоткрытым ластился решеткам
 И всем, кого сразил недуг жестокий,
 Он сон давал - и долгий, и глубокий,
 И, выспавшись, они не знали боле
 Ни жажды, ни томления, ни боли.
 Они постели живо покидали,
 Они к друзьям в объятья попадали.
 Те щупали им лбы и поясницы,
 Несли одежду и несли умыться.
 Там юноши и девушки вначале
 Молчали и в смущенье замечали
 Огонь в глазах друг друга, и дичились
 Они друг друга; как они ни тщились,
 Но речь их без стихов была бессвязна,
 И лишь стихи, моменту сообразно,
 Протягивали шелковые узы,
 И были нерушимы те союзы.
 О Цинтия и пастырь твой! Пред вами
 Я слаб воображеньем и словами.
 Поэт ли я? - Пред силою могучей
 Смирюсь и успокою дух летучий...

 Перевод Е.Фельдмана