Джон Китс (58)

ОДА

 Написано на чистой странице
 перед трагикомедией Бомонта
 и Флетчера "Прекрасная трактирщица"

 На земле, певцы веселий,
 Дух остался ваш доселе.
 Не отверг ли мир иной
 Образ ваших душ двойной.
 Близки горные селенья
 К Аполлону и Селене.
 Зычно вторит грому гор
 Голосов могучий хор.
 А под сению древесной
 Там царит покой небесный.
 Только Фавн Селены там
 Пробегает по лугам.
 Маргаритка полевая
 Пахнет, словно роза мая.
 Слаще всех земных услад
 Розы горной аромат.
 Там полны святой отрады
 Соловьиные рулады.
 В переливах тех рулад
 Истин философский лад.
 Возвещает откровенья
 Там питомец вдохновенья.
 С ним вы днесь, на небесах,
 Но не чужд вам дольний прах.
 С нами - дух ваш беззаботный,
 И готов открыть охотно
 В те пределы он нам дверь,
 Где живете вы теперь.
 Нам поет он, земнородный,
 О печали безысходной,
 О волнениях пустых
 И о радостях простых,
 О слепых порывах страсти,
 О невзгодах и о счастье.
 Обретаем день за днем
 Мы былую мудрость в нем.
 На земле, певцы веселий,
 Дух остался вам доселе.
 Не отвергнет мир иной
 Образ ваших душ двойной.

 Перевод В.Микушевича

ПЕСНЯ

 Пожил-пожил мой голубь и - угас.
 Мне кажется, угас он от печали.
 Какой печали? Шелковый обвяз,
 Петлю на ножки, свил ему не я ли?
 О, красненькие ножки! Не пойму,
 Зачем угас ты, голубь? Почему?
 Ты жил один - один в глуши лесной.
 Так что же не жилось тебе со мной?
 Бывало, приласкав, поесть несу...
 Ужель со мною хуже, чем в лесу?

 Перевод Е.Фельдмана

ПЕСНЯ

I

 Тише! Тише! Любимая! Тише ступай!
 Дом уснул, что ж, нехитрое дело,
 Но, не дай Бог, ревнивец услышит, пускай
 Ты подшила колпак, Изабелла!
 Хоть легка твоя поступь, как у феи легка,
 Что танцует на воздушных пузырьках ручейка -
 Тише! Тише! Любимая! Тише ступай!
 У ревнивца предчувствия прут через край.
 
II

 
 Не шелохнется лист, зыби нет на реке -
 Все спокойно, и ночь закатила свой глаз,
 И тревоги летейские все вдалеке,
 Майский жук не пугает гудением нас;
 И луна, то ли вежлива, то ли скромна,
 Скрылась в облаке - это ли наша вина? -
 Ни огня в темноте, ни костра за версту,
 Только милой глаза, только губы - в цвету!
 
III

 
 Сбрось засов! ах, нежней! ах, повежливей с ним!
 Моя сладкая, звякнешь - мы будем мертвы!
 Что ж, удачно! - где губы? Пускай недвижим
 Старикашка мечтает; сон - счастье, увы;
 Спящей розе мечтания наши дарят
 И надежду, и сладостных чувств аромат;
 Клинтух жмется к подруге, считаться изволь;
 Я целую; о, музыки сладкая боль!

 Перевод В.Широкова

КАНУН СВЯТОГО МАРКА

 Воскресным днем случился тот:
 К вечерней службе шел народ,
 И звон был праздничным вдвойне.
 Обязан город был весне
 Своею влажной чистотой,
 Закатный отблеск ледяной
 Был в окнах слабо отражен,
 Напоминал о свежих он
 Долинах, зелени живых
 Оград колючих, о сырых,
 В густой осоке, берегах,
 О маргаритках на холмах.
 И звон был праздничным вдвойне:
 По той и этой стороне
 Безмолвной улицы народ
 Стекался к церкви от забот,
 От очагов своих родных,
 Степенен, набожен и тих.
 Вдоль галерей, забитых сплошь,
 Струилось шарканье подошв
 И крался шепот прихожан.
 Гремел под сводами орган.

 И служба началась потом,
 А Берта все листала том;
 Волшебный, как он был помят,
 Зачитан, как прилежный взгляд
 Пленял тисненьем золотым!
 Она с утра, склонясь над ним,
 Была захвачена толпой
 Крылатых ангелов, судьбой
 Несчастных, скорченных в огне,
 Святыми в горней вышине,
 Ей Иоанн и Аарон
 Волшебный навевали сон,
 Ей лев крылатый явлен был,
 Ковчег завета, что таил
 Немало тайн - и среди них
 Мышей, представьте, золотых.

 На площадь Минстерскую взгляд
 Скосив, она увидеть сад
 Могла епископский в окне,
 Там вязы, к каменной стене
 Прижавшись, пышною листвой
 Превосходили лес любой, -
 Так зелень их роскошных крон
 Защищена со всех сторон
 От ветра резкого была.
 Вот Берта с книгой подошла
 К окну - и, лбом к стеклу припав,
 Прочесть еще одну из глав
 Успеть хотела - не смогла:
 Вечерняя сгустилась мгла.
 Пришлось поднять от книги взгляд,
 Но строк пред ним теснился ряд,
 И краска черная плыла,
 И шея больно затекла.
 Был тишиной поддержан мрак,
 Порой неверный чей-то шаг
 Был слышен - поздний пешеход
 Брел мимо Минстерских ворот.

 И галки, к вечеру кричать
 Устав, убрались ночевать,
 На колокольнях гнезда свив,
 И колокольный перелив,
 Церковный сонный перезвон
 Не нарушал их чуткий сон.

 Мрак был поддержан тишиной
 В окне и в комнате простой,
 Где Берта, с лампы сдунув пыль,
 От уголька зажгла фитиль
 И книгу к лампе поднесла,
 Сосредоточенно-светла.
 А тень ее ложилась вбок,
 На кресло, балку, потолок,
 Стола захватывая край,
 На клетку - жил в ней попугай, -
 На разрисованный экран,
 Где средь чудес из дальних стран:
 Сиамской стайки голубей,
 Безногих райских птиц, мышей
 Из Лимы - был прелестней всех
 Ангорской кошки мягкий мех.
 Читала, тень ее меж тем
 Накрыла комнату, со всем,
 Что было в ней, и вид был дик,
 Как если б в черном дама пик
 Явилась за ее спиной
 Вздымать наряд угрюмый свой.
 Во что же вчитывалась так?
 Святого Марка каждый шаг,
 Его скитанья, звон цепей
 На нем - внушали жалость ей.
 Над текстом звездочка порой
 Взгляд отсылала к стиховой
 Внизу страницы стае строк,
 Казалось, мельче быть не мог
 Узор тончайших букв - из них
 Чудесный складывался стих:

 "Тому, кто в полночь на порог
 Церковный встанет, видит Бог,
 Дано узреть толпу теней,
 Печальней нет ее, мертвей,
 Из деревень и городов,
 Из хижин ветхих, из дворцов
 К святому месту, как на суд,
 Чредой унылой потекут;
 Итак, во тьме кромешной он
 Увидит тех, кто обречен,
 Сойдутся призраки толпой
 Во тьме полуночи слепой,
 Стекутся те со всех сторон,
 Кто смертью будет заклеймен,
 Кто неизбежно в этот год,
 В один из дней его, умрет...
 Еще о снах, что видят те,
 Кто спит в могильной черноте,
 Хотя их принято считать
 Слепыми, савану под стать;
 О том, что может стать святым
 Дитя, коль мать, брюхата им,
 Благоговейно крест святой
 В тиши целует день-деньской;
 Еще о том, кем спасены
 Мы будем все; без сатаны
 Не обойтись; о, много есть
 Тайн - все не смеем произнесть;
 Еще жестока и скупа
 Святой Цецилии судьба,
 Но ярче всех и днесь и впредь
 Святого Марка жизнь и смерть".
 И с состраданьем молодым
 К его мучениям святым
 Она прочла об урне той,
 Что средь Венеции златой
 Вознесена...

 Перевод А.Кушнера

x x x

 Чему смеялся я сейчас во сне?
 Ни знаменьем небес, ни адской речью
 Никто в тиши не отозвался мне...
 Тогда спросил я сердце человечье:
 
 Ты, бьющееся, мой вопрос услышь, -
 Чему смеялся я? В ответ - ни звука.
 Тьма, тьма крутом. И бесконечна мука.
 Молчат и Бог и ад. И ты молчишь.
 
 Чему смеялся я? Познал ли ночью
 Своей короткой жизни благодать?
 Но я давно готов ее отдать.
 Пусть яркий флаг изорван будет в клочья.
 
 Сильны любовь и слава смертных дней,
 И красота сильна. Но смерть сильней.

 Перевод С.Маршака

ПЕСНИ ФЕИ

I

 Что, сестрица, зря крушиться?
 Мир умрет и возродится!
 Глянь направо - глянь налево -
 Спят побеги в корне древа.
 В безысходье - в безысходье, -
 Учит Райское Угодье, -
 Душу отдавай мелодье, -
 Ах, сестрица!
 
 В сердце ясно? Вот прекрасно!
 Цветик белый; рядом - красный.
 Выше, выше! Где ты? Я-то -
 Здесь, на веточке граната.
 Плод волшебный - нет полезней
 От любых людских болезней.
 Что, сестрица, зря крушиться?
 Мир умрет и возродится!
 Улетаю - исчезаю
 В голубом небесном крае -
 У - ле - та - ю!
 
II

 
 Ах, серебряные крылья,
 Леди светлая скончалась!
 Нет весны, - не верю в быль я! -
 Мне отпеть ее досталось.
 Горе мне, о горе, горе,
 Видеть море
 Сих цветов, что, словно саван, белоснежны!
 Паж, пойди, шепни весне ты:
 Для тревог причины нету.
 Если уж случилось это,
 Завершим обряд мы нежно!
 Ты шепни: цветы склонили шеи,
 Словно бы по воле ворожеи.
 Трижды им звезда моргнет во мраке ночи,
 И падут весне на сомкнутые очи.
 Горе их теперь не знает меры:
 Мил цветам зеленый мир травы
 (Щедрый дар Души Небесной Сферы), -
 Королева бедная - увы!

 Перевод Е.Фельдмана

ИМПРОВИЗАЦИЯ

 Из письма Джорджу Китсу и его жене

 Пришли на Фейный Двор. Звонят. Ответа
 Все нет и нет. Надежная примета:
 В отлучке все. Великая досада:
 Опять у Шей танцульки до упада!
 В такие дебри могут заявиться,
 Куда летать Малиновка боится,
 Где в страхе даже ручеек целебный
 Стремится к тени менее волшебной.
 "Нет никого! Увы! - Принцесса звонко
 Промолвила. - Была напрасной гонка.
 Персидские кому вот эти перья
 И крест алмазный покажу теперь я?
 А Карлика с Шутом? А Обезьяну?
 Отахейтанца-мула без изъяна?
 Шут, Карлик, Обезьяна, двери ну-ка
 Сломайте! Что вы замерли без звука?
 Вот выпорю - так будет вам наука!"
 Шут, Карлик, Обезьяна друг на друга
 Взглянули, растерявшись от испуга,
 Но бедный Карлик в страхе непритворном
 Заговорил размером стихотворным:
 "Мы знаем то, что даже вы, Принцесса,
 Прослушаете не без интереса:
 Три правила Волшебного Жилища.
 Нельзя (для размышленья - вот вам пища!)
 Из жезла Феи делать кнутовище.
 Нельзя храпеть у Феи на приеме,
 И, главное, коль нету Фей в их доме,
 Никак нельзя их гостю быть развязным.
 Я Принцем был - стал карлой безобразным.
 Когда я посягнул на святость жезла,
 Вся мерзость мира на меня полезла!
 Ваш Шут, он тоже Принцем был, а ныне
 Былого благородства нет в помине:
 Всхрапнул он, дурень, на Балу волшебном!
 Король копался в скважине замочной
 У Фей - и Обезьяной стал бессрочной.
 Не бейте нас, мы молим со слезами.
 Живой пример - у вас перед глазами:
 Мартышкою не станете ль вы сами?"
 Покуда Карлик бормотал уныло,
 Принцесса кнут на лилию сменила,
 Стараясь вперекор сердцебиенью
 Ничем не выдавать свое волненье,
 Но все же задрожала, дав слабинку,
 Как будто ветер тронул хворостинку.
 Счастливый шанс! (Не дать бы только маху!)
 И обезьяна в пляс пошла со страху,
 И стала корчить всяческие рожи.
 Принцесса зеркальце взяла - и что же?
 На личико свое полюбовалась,
 На Обезьяну, что вблизи кривлялась,
 И, внешностью своей любуясь нежной,
 Улыбкой озарилась безмятежной,
 Подумав: "Осмотрю я местность ату:
 Красавице нигде запрета нету!"
 (Когда красавиц любопытство мучит,
 Ничто их в жизни думать не научит,
 И чем они пленительней и краше,
 Тем раньше рухнет состоянье ваше!)
 Подумала Принцесса, сладко млея:
 С ее лицом ей будут рады Феи,
 И молвила, взглянув на Обезьяну:
 "Давай Отмычку. Нынче бить не стану".
 "Одумайтесь!" - вскричали слуги страстно,
 Но курице дождя просить напрасно,
 И вынула Отмычку Обезьяна
 Из-за Щеки, как будто из Кармана.
 Красавица сие приспособленье
 Отправила в замок без промедленья.
 Дверь отворилась, и вошли герои:
 Красавица и слуги с ней - все трое.
 Закрылась Дверь волшебная (и - с Богом!).
 Один лишь Мул остался за порогом.
 Конец Песни XII
 
 Песнь XIII
 
 "Прекрасно! - молвил Мул и поднял Ухо
 В приливе настроения и духа. -
 Отброшу я серебряное стремя;
 Носить седло - мучительное бремя
 Тому, кто титул нашивал султанский.
 (Я был и впрямь - Султан Отахейтанский!)
 И если прав наш мистер Коротышка,
 То нашей повелительнице - крышка!"
 Мул, подойдя к раскидистому Дубу,
 Тереться стал о сук, торчавший грубо.
 Он терся, напрягаясь от натуги,
 Пока не перетерлись все подпруги.
 Седло - долой! Покончено с ездою!
 Однако как расправиться с уздою?
 "Усну-ка я притворно на полянке,
 И пусть узду утащат Обезьянки", -
 Решил хитрец, подумав, что уловки
 Не разберут хвостатые воровки.
 Он так и сделал. Тут же все решилось:
 В мгновенье ока кража совершилась!
 Ушастый бодренько вскочил на ножки,
 И - топ-топ-топ! - по узенькой дорожке, -

 В постели Браун - к черту рифмоплетство...

 Перевод Е.Фельдмана