Турецкая повесть
Не люби мы упоенно,
Не люби мы ослепленно.
Встреч не знай мы иль разлуки, -
Не терзали б сердце муки. {*}
{* Перевод Г. Шенгели.}
Бернс
Достоуважаемому лорду Холланду
Эту повесть посвящает
С чувством истинного уважения
Его искренно благодарный друг
Байрон
Кто знает край далекий и прекрасный,
Где кипарис и томный мирт цветут
И где они как призраки растут
Суровых дел и неги сладострастной,
Где нежность чувств с их буйностью близка,
Вдруг ястреб тих, а горлица дика?
Кто знает край, где небо голубое
Безоблачно, как счастье молодое,
Где кедр шумит и вьется виноград,
Где ветерок, носящий аромат,
Под ношею в эфире утопает,
Во всей красе где роза расцветает,
Где сладостна олива и лимон,
И луг всегда цветами испещрен,
И соловей в лесах не умолкает,
Где дивно все, вид рощей и полян,
Лазурный свод и радужный туман,
И пурпуром блестящий океан,
И девы там свежее роз душистых,
Разбросанных в их локонах волнистых?
Тот край - Восток, то солнца сторона!
В ней дышит все божественной красою,
Но люди там с безжалостной душою;
Земля как рай. Увы! Зачем она -
Прекрасная - злодеям предана!
В их сердце месть; их повести печальны,
Как стон любви, как поцелуй прощальный.
Собрав диван, Яфар седой
Сидел угрюмо. Вкруг стояли
Рабы готовою толпой
И стражей быть и мчаться в бой.
Но думы мрачные летали
Над престарелою главой.
И по обычаям Востока,
Хотя поклонники пророка
Скрывают хитро от очей
Порывы бурные страстей -
Все, кроме спеси их надменной;
Но взоры пасмурны, смущенны
Являли всем, что втайне он
Каким-то горем угнетен.
"Оставьте нас!" - Идут толпою. -
"Гаруна верного ко мне!"
И вот, Яфар наедине
Остался с сыном. - Пред пашою
Араб стоит: - "Гарун! Скорей
Иди за дочерью моей
И приведи ко мне с собою;
Но пережди, чтоб внешний двор
Толпа военных миновала:
Беда тому, чей узрит взор
Ее лицо без покрывала!
Судьба Зулейки решена;
Но ты ни слова; пусть она
Свой жребий от меня узнает".
"Что мне паша повелевает,
Исполню я". Других нет слов
Меж властелина и рабов.
И вот уж к башне отдаленной
Начальник евнухов бежит.
Тогда с покорностью смиренной
Взяв ласковый и нежный вид,
Умильно сын к отцу подходит
И, поклонясь, младой Селим
С пашою грозным речь заводит,
С почтеньем стоя перед ним.
"Ты гневен, но чужой виною,
Отец! Сестры не упрекай,
Рабыни черной не карай...
Виновен я перед тобою.
Сегодня раннею зарей
Так солнце весело играло,
Такою светлою красой
Поля и волны озаряло,
Мой сон невольно от очей
Бежал; но грусть меня смущала,
Что тайных чувств души моей
Ничья душа не разделяла;
Я перервал Зулейки сон, -
И как замки сторожевые
Доступны мне в часы ночные,
То мимо усыпленных жен
Тихонько в сад мы убежали, -
И рощи, волны, небеса
Как бы для нас цвели, сияли,
И мнилось: наша их краса.
Мы день бы целый были рады
Вдаваться сладостным мечтам,
Межнуна сказки, песни Сади
Еще милей казались нам, -
Как вещий грохот барабана
Мне вдруг напомнил час дивана, -
И во дворец являюсь я:
К тебе мой долг меня приводит.
Но и теперь сестра моя -
Задумчива - по рощам бродит.
О, не гневись! Толпа рабов
Гарем всечасно охраняет,
И в тихий мрак твоих садов
Лукавый взор не проникает".
"О сын рабы!" - паша вскричал:
"Напрасно я надеждой льстился,
Чтоб ты с годами возмужал.
От нечестивой ты родился!
Иной бы в цвете юных дней
То борзых объезжал коней,
То стрелы раннею зарею
Бросал бы меткою рукою,
Но грек не верой, грек душой,
Ты любишь негу и покой,
Сидишь над светлыми водами
Или пленяешься цветами;
Ах! признаюсь, желал бы я,
Чтоб, взор ленивый веселя,
Хотя б небесное светило
Твой слабый дух воспламенило!
Но нет! Позор земли родной!
О! если бурною рекой
Полки московитян нахлынут,
Стамбула башни в прах низринут
И разорят мечом, огнем
Отцов заветную обитель!
Ты, грозной сечи вялый зритель,
Ты лен пряди, - и стук мечей
Лишь страх родит в душе твоей;
Но сам ты мчишься за бедою;
Смотри же, чтоб опять с тобою
Зулейка тайно не ушла!..
Не то - вот лук и вот стрела!"
Уста Селимовы молчали;
Но взор отцов, отцова речь
Убийственней, чем русский меч,
Младое сердце уязвляли.
"Я сын рабы? Я слаб душой!
Кто ж мой отец?.. Давно б иной
Пал мертвый за упрек такой".
Так думы черные рождались,
И очи гневом разгорались,
И гнева скрыть он не хотел.
Яфар на сына посмотрел -
И содрогнулся... Уж являлась
Кичливость юноши пред ним;
Он зрит, как раздражен Селим
И как душа в нем взбунтовалась.
"Что ж ты ни слова мне в ответ?
Я вижу все: - отваги нет,
Но ты упрям, а будь ты смелый
И сильный, и годами зрелый,
То пусть бы ты свое копье
Переломил - хоть о мое".
И взгляд презренья довершает
Паши насмешливый укор;
Но дерзкий вид, обидный взор
Селим бесстрашно возвращает, -
Сам гордо на него глядит,
Гроза в очах его горит,
И старец взоры опускает,
И с тайной злобою молчит.
"Он мне рожден для оскорбленья,
Он мне постыл со дня рожденья,
Но что ж? - Его без силы длань
Лишь серну дикую и лань
Разит на ловле безопасной;
Его страшиться мне напрасно.
Ему ли с робкою душой
За честь лететь на страшный бой?
Меня кичливость в нем смущает,
В нем кровь... чья кровь?.. Ужель он знает?..
В моих очах он, как араб,
Как в битвах низкий, подлый раб;
Я усмирю в нем дух мятежный! -
Но чей я слышу голос нежный?..
Не так пленителен напев
Эдемских светлооких дев.
О, дочь! Тобою жизнь яснее.
Ты матери своей милее, -
С тобою мне, под сумрак лет,
Одне надежды, горя нет;
Как путника в степи безводной
Живит на солнце ключ холодный,
Так веселит взор жадный мой
Явленье пери молодой.
Какой поклонник в поднебесной
Перед гробницею чудесной
Пророка пламенней молил!
Кто так за жизнь благодарил,
Как я за дочь, мою отраду,
Его прекрасную награду?
Дитя мое... О, сладко мне
Благословенье дать тебе!"
Пленительна, светла, как та мечта живая,
Которая с собой несет виденья рая
Страдальца горестным, призраков полным снам,
И радует тоску, что встреча есть сердцам,
Что в небе отдана отрада нам земная,
Мила, как память той, чей свят бесценный прах,
Чиста, как у детей молитва на устах -
Была Яфара дочь. - Заплакал вождь угрюмый,
Когда она вошла, и не от мрачной думы.
Кто сам не испытал, что слов на свете нет -
Могучей красоты изобразить сиянье?
Предстанет ли пред кем? В душе очарованье,
Бледнеет, и в очах затмится божий свет,
И, сладостно томясь, веселый и унылый,
Он сердцем признает всю власть чудесной силы.
Зулейка так блестит той прелестью младой,
Которой имя нет, безвестной ей одной,
Невинностью цветет, любовью пламенеет,
И музыка у ней с лица как будто веет,
И сердце нежное льет жизнь ее красам.
А взор? - О, этот взор - он был душою сам!
Она вошла - главу склонила
И руки белые крестом
На перси чистые сложила, -
И перед сумрачным отцом
С улыбкою смиренной стала,
И на плечо к нему припала,
И белоснежною рукой
Приветно старца обнимала.
Лаская дочь, Яфар немой,
Унылый, - дело начатое
Уже готов был отменить;
Яфар боялся погубить
Ее веселье молодое;
Он чувством был прикован к ней:
Но гордость в нем всех чувств сильней.
"Зулейка - сердца утешенье!
Тебе сей день докажет вновь
Мою отцовскую любовь;
С тобой мне тяжко разлученье;
Но я, забыв печаль мою,
Тебя в замужство отдаю;
Жених твой славен, - меж военных
Он всех храбрей; Осман рожден
От древних, доблестных племен,
От Тимарьетов неизменных,
Никем, нигде непобежденных;
И словом, я тебе скажу,
Он родственник Пасван-оглу.
До лет его какое дело!
Не юноши искал я сам;
Тебе ж приданое я дам,
Которым ты гордися смело.
Когда ж все будет свершено, -
И наши силы заодно,
То посмеемся мы с Османом
Над жизнь отъемлющим фирманом:
Лишь головы не сбережет,
Кто в дар снурок к нам привезет.
Теперь моей внимая воле,
Послушна мне, ему верна,
Уже ты с ним искать должна
Любви и счастья в новой доле".
И дева юною главой
Безмолвна робкая поникла,
И весть разящею стрелой,
Казалось, грудь ее проникла.
В смятеньи тяжком и немом
И чувствам воли дать не смея,
Она стояла пред отцом
Бледна, как ранняя лилея;
И вздох прокрался, - на щеках
Зарделись девственные розы
И на потупленных очах
Невольно навернулись слезы.
Что может, что с твоей красой,
Румянец девственный, равняться!
И жалость нежная тобой
Всегда готова любоваться!
И что, что может так пленять,
Как слезы красоты стыдливой!
Их жаль самой любви счастливой
Лобзаньем страстным осушать!
Но уж о том, как с ней одною
Селим в саду гулял зарею,
Иль не хотел, иль позабыл,
Яфар совсем не говорил. -
Он трижды хлопает руками,
Чубук в алмазах с янтарями
Рабам вошедшим отдает;
Уж конь его арабский ждет,
Он бодро на него садится,
И в поле чистое летит -
Смотреть воинственный джирид;
Пред ним, за ним несется, мчится
Дельгисов, мамелюков рой
И черных мавров легкий строй;
Готовы дротики тупые,
Кинжалы, сабли уж блестят;
Туда все скачут, все летят,
Лишь у ворот неподкупные
Татары на часах стоят.