Боб Саути! Ты - поэт, лауреат
И представитель бардов, - превосходно!
Ты ныне, как отменный тори, аттестован:
это модно и доходно.
Ну как живешь, почтенный ренегат?
В Озерной школе все, что вам угодно,
Поют десятки мелких голосов,
Как "в пироге волшебном хор дроздов;
Когда пирог подобный подают
На королевский стол и разрезают,
Дрозды, как полагается, поют".
Принц-регент это блюдо обожает.
И Колридж-метафизик тоже тут,
Но колпачок соколику мешает:
Он многое берется объяснять,
Да жаль, что объяснений не понять.
Ты дерзок, Боб! Я знаю, в чем тут дело!
Ведь ты мечтал, с отменным мастерством
Всех крикунов перекричав умело,
Стать в пироге единственным дроздом.
Силенки ты напряг довольно смело,
Но вмиг на землю сверзился потом.
Ты залететь не сможешь высоко. Боб!
Летать крылатой рыбе нелегко, Боб!
А Вордсворт наш в своей "Прогулке" длительной -
Страниц, пожалуй, больше пятисот -
Дал образец системы столь сомнительной,
Что всех ученых оторопь берет.
Считает он поэзией чувствительной
Сей странный бред; но кто там разберет,
Творенье это - или не творенье,
А Вавилонское столпотворенье!
Да, господа, вы в Кезике своем
Людей получше вас всегда чурались,
Друг друга вы читали, а потом
Друг другом изощренно восхищались.
И вы сошлись, естественно, на том,
Что лавры вам одним предназначались.
Но все-таки пора бы перестать
За океан озера принимать.
А я не смог бы до порока лести
Унизить самолюбие свое, -
Пусть заслужили вы потерей чести
И славу, и привольное житье.
В акцизе служит Вордсворт - всяк при месте;
Ваш труд оплачен - каждому свое.
Народ вы жалкий, хоть поэты все же
И на парнасский холм взобрались тоже.
Вы лаврами скрываете пока
И лысины и наглость, но порою
Вы все-таки краснеете слегка
Нет, я вам не завидую; не скрою -
Я не хотел бы вашего венка!
Притом ведь лавры получают с бою:
Мур, Роджерс, Кэмбел, Крабб и Вальтер Скотт -
Любой у вас всю славу отобьет.
Пусть я с моею музой прозаичной
Хожу пешком - а ваш-то конь крылат!
Но да пошлет вам бог и слог приличный,
И славу, и сноровку. Как собрат,
Я воздаю вам должное - обычный
Прием, которым многие грешат! -
Едва ль, на современность негодуя,
Хвалу потомков этим заслужу я.
Но тот, кто лавры хочет получить
Лишь от потомства, должен быть скромнее:
Он сам себе ведь может повредить,
Провозгласив подобную идею.
Порой эпоха может породить
Титана, но как правило - пигмеи
Все претенденты. Им, читатель мой,
Один конец - бог ведает какой!
Лишь Мильтон, злоязычьем уязвленный,
Взывал к возмездью Времени - и вот,
Судья нелицемерный, непреклонный,
Поэту Время славу воздает.
Но он не лгал - гонимый, угнетенный,
Не унижал таланта, ибо тот,
Кто не клевещет, кто не льстит, не гнется,
Всю жизнь тираноборцем остается.
О, если б мог восстать, как Самуил,
Он, сей старик, пророк, чей голос властный
Сердца монархов страхом леденил!
О, если б он воскрес, седой и страстный!
Глаза слепые он бы обратил
На злобных дочерей. Но и несчастный
Не льстил бы он ни трону, ни венцу,
И не тебе, моральному скопцу,
Преступник Каслрей - лукавый, ловкий,
Ты холеные руки обагрил
В крови Ирландии. С большой сноровкой
Ты в Англии свободу придушил.
Готовый на подлейшие уловки,
Ты тирании ревностно служил,
Надетые оковы закрепляя
И яд, давно готовый, предлагая.
Когда ты говоришь парадный вздор,
И гладкий и пустой до омерзенья,
Льстецов твоих - и тех смолкает хор.
Все нации с усмешкою презренья
Следят, как создает словесный сор
Бессмысленного жернова круженье,
Который может миру доказать,
Что даже речь способна пыткой стать.
Гнусна твоя бездарная работа:
Одно старье латать, клепать, чинить.
Всегда страшит твоих хозяев что-то,
И это - повод нации душить.
Созвать конгресс пришла тебе охота,
Чтоб цепи человечества скрепить.
Ты создаешь рабов с таким раденьем,
Что проклят и людьми и провиденьем.
Ну, что о сущности твоей сказать?
Имеешь ты (или, верней, Оно)
Две цели: удушать и угождать
Кого и как - такому все равно:
Привык он, как Евтропий, услужать.
В нем, правда, есть достоинство одно -
Бесстрашие, но это уж не смелость,
А просто чувств и сердца омертвелость.
Куда бы я глаза ни обратил,
Везде я вижу цепи. О Италия!
Ведь даже римский дух твой погасил
Сей ловкий шут, презренная каналия!
Он ранами Ирландию покрыл,
Европа вся в кровавой вакханалии,
Везде рабы и троны, смрад и тьма,
Да Саути - их певец, плохой весьма.
Но, сэр лауреат, я все ж дерзаю
Сей скромный труд тебе преподнести.
Особой лести я не обещаю -
Я ближе к вигам и всегда почти
Цвет желто-голубой предпочитаю.
До ренегатства мне не дорасти,
Хоть без него живется многим худо -
Тем, кто не Юлиан и не Иуда...
Ищу героя! Нынче что ни год
Являются герои, как ни странно
Им пресса щедро славу воздает,
Но эта лесть, увы, непостоянна
Сезон прошел - герой уже не тот
А посему я выбрал Дон-Жуана
Ведь он, наш старый друг, в расцвете сил
Со сцены прямо к черту угодил
Хок, Фердинанд и Гренби - все герои,
И Кемберленд - мясник и Кеппел тут;
Они потомством Банко предо мною,
Как пред Макбетом, в сумраке встают,
"Помет одной свиньи", они толпою
По-прежнему за славою бегут,
А слава - даже слава Бонапарта -
Есть детище газетного азарта.
Барнав, Бриссо, Дантон, и Кондорсе,
Марат, и Петион, и Лафайет-
Вот Франция во всей своей красе,
(А все-таки забывчив праздный свет)
Жубер и Ош, Марсо, Моро, Дезэ -
Смотрите-ка, им просто счету нет!
Недавно их венчали лавры славы,
Но не приемлют их мои октавы.
Наш Нельсон - сей британский бог войны
Достоин славы гордого угара,
Но вместе с ним давно погребены
И лавры и легенды Трафальгара.
Нам силы сухопутные нужны,
И моряки встревожены недаром:
Великих адмиралов имена
Забыл король, забыла вся страна!
И до и после славного Ахилла
Цвели мужи, не худшие, чем он,
Но песнь поэта нам не сохранила
Ни славы их, ни доблестных имен.
И потому мне очень трудно было
В тумане новых и былых времен
Найти героя вовсе без изъяна -
И предпочел я все же Дон-Жуана!
Гораций говорил, что "medias res"!
Для эпоса - широкая дорога.
Что было раньше, волею небес
Поэт потом покажет понемногу,
Влюбленных приведя под сень древес,
В пещеру или к пышному чертогу,
За ужином, в саду или в раю-
Где он посадит парочку свою.
Таков обычный метод, но не мой:
Мой метод - начинать всегда с начала.
Мой замысел и точный и прямой,
В нем отступлений будет очень мало.
Начну я просто первою главой
(Каких бы мне трудов она ни стала)
Я вам хочу подробно описать
Отца и мать героя, так сказать
В Севилье он родился. Город, славный
Гранатами и женщинами. Тот
Бедняк, кто не был в нем, - бедняк подавно.
Севилья лучшим городом слывет.
Родители Жуана благонравно
И неизменно жили круглый год
Над речкою, воспетой целым миром
И называемой Гвадалкивиром.
Его отец - Хосе, понятно, "дон",
Идальго чистокровный, без следа
Еврейско-маврской крови, - был рожден
От грандов, не робевших никогда
Не всякий граф, маркиз или барон
Был на коне так ловок, господа,
Как дон Хосе, зачавший Дон-Жуана,
Зачавшего (об этом, впрочем, рано)...
Его мамаша столь была умна,
Такими отличалась дарованьями,
Что повсеместно славилась она
И всех ученых затмевала знаньями
Их честь была весьма уязвлена,
И затаенной зависти стенаньями
Отметили они наперебой
Инесы превосходство над собой.
Творенья Лопе вдоль и поперек
И Кальдерона знала эта дама:
Когда актер припомнить роль не мог,
Она ему подсказывала прямо.
Добро бы ей Финэгл в том помог:
Но сам Финэгл, позабыв рекламу
И лавочку прикрыв, глядел, дивясь,
Как у Инесы память развилась.
Она имела ум математический,
Держалась величаво до жеманности,
Шутила редко, но всегда аттически,
Была высокопарна до туманности,
Чудила и морально и физически
И даже одевалась не без странности:
Весною в шелк, а летом в канифас -
Все это бредни, уверяю вас!