Меню
Назад » »

Джордж Гордон Байрон (150)

Лара

Повесть

    ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

    I

В доменах Лары празднует народ; Почти забыт рабами ленный гнет; Их князь, кто с глаз исчез, не из сердец, Самоизгнанник, - дома наконец! Сияют лица, замок оживлен, Стол в кубках весь, на башнях зыбь знамен; Уютный свет кидая вдоль долин, Вновь сквозь витражи заиграл камин; И веселы вассалы у огня: Глаза горят, грохочет болтовня.

    II

Вернулся Лара в замок родовой, - Но для чего он плыл в простор морской? Лишась отца, юн, чтоб сознать ущерб, Сам властелин, он, взяв наследный герб, Взял страшную и горестную власть, Что лишь покой у сердца может красть. Кто мог сдержать его? И мало, кто б Успел внушить, что сотни торных троп - Путь к преступленью. Правил он тогда, Когда юнцу всего нужней узда. Что нам следить за шагом шаг тот путь, Где молодость его могла мелькнуть? Был краток путь для буйства юных сил, Но все ж в конце он Лару надломил.

    III

И юный Лара кинул край родной; И лишь, прощаясь, он махнул рукой, - Исчез и след его, и, день за днем, Все перестали вспоминать о нем. Отец его скончался, он пропал, - Вот все, что мог любой сказать вассал. Исчез безвестно. Не погиб ли он? Все равнодушны, мало кто смущен: Звук имени его, средь гулких зал, Где мерк его портрет, не пролетал; С другим невеста скрасила судьбу; Кто юн, - тем чужд он, старики ж - в гробу; "Он жив", - твердит наследник, про себя По трауру желанному скорбя. В обители, где предки Лары спят, Висит гербов печально-стройный ряд; Нет одного лишь в веренице той, Что приютил готический покой.

    IV

Вот прибыл он, нежданно одинок; Зачем, откуда - кто сказать бы мог? Лишь стихла радость, каждый удивлен Не тем, что прибыл, - тем, что медлил он. Без свиты он; с ним только паж один, Совсем дитя, страны далекой сын. Для всех, кто дома, кто в земле чужой, - Проходят годы с той же быстротой; Но если нет о ком-нибудь вестей, - Крылами Время машет тяжелей. Все видят Лару, но любой смущен: Где - в прошлом ли, иль в настоящем - сон? Он жив, он свеж, но годы и труды На нем свои оставили следы; Хоть не забыл своих пороков он, - Но, может быть, был жизнью отрезвлен; Дурных иль светлых нет вестей о нем; Еще он может свой прославить дом; Он был жесток, но черствость юных лет - От жажды наслаждений и побед; И если тот не вкоренен разврат, - Его и без раскаянья простят.

    V

Все в нем другое; это всяк поймет; Каким ни стал он - он уже не тот. Легли морщины меж его бровей; То - знак страстей, но лишь былых страстей. Он так же горд, но пылкости той нет; Бесстрашен вид, презрителен привет; Важна осанка, верен зоркий взгляд, Чужую мысль ловящий вперехват: Сарказмом едким напоен язык (То жало духа, что и сам постиг Яд мира и, как бы шутя, язвит, - И много скрытых ран кровоточит). Но, сверх того, был чем-то странен он, Что выражал порою взор и тон. Любовь и слава, почесть и успех, Что нужны всем, доступны ж не для всех, Его души, как видно, не мутят, Хоть жили в ней немного дней назад. Но чувств глубоких непонятный строй В лице бескровном возникал порой.

    VI

Он не терпел расспросов, да и сам О странствиях по дебрям и лесам - Молчал, стараясь все же подчеркнуть, Что совершил неузнанным весь путь. Пытались и в глазах его читать, И у пажа, что можно, разузнать, - Но нет: он все таил от глаз чужих, Как бы то было недостойно их. Когда ж пытливец был упрям, то взор Его мрачнел, и - рвался разговор.

    VII

С ним радостно встречались все опять, И сам был рад людей он посещать: Высокой крови, всем князьям сродни, Среди магнатов проводил он дни, У знатных и веселых пировал, Их радости и горе созерцал, Но никогда участья не приняв В смятеньи их забот или забав. Ему не нужно то, что всех влечет, Людских надежд взвивая зыбкий лет: Ни честь пустая, ни сбиранье благ, Ни страсть красотки, ни погибший враг. Отъединен от всех, казалось, он Магическим был кругом огражден; Был взор его пронзителен и строг, И с ним никто развязным быть не мог; Вглядясь безмолвно, робкие душой Шли прочь и ужас поверяли свой; Но, кто умней, - твердить повсюду рад, Что он гораздо лучше, чем на взгляд.

    VIII

Не странно ли? Он в молодости был Весь - жажда счастья, жизнь, движенье, пыл; Бой, бури, женщины - все, что манит Восторгами иль гибелью грозит, - Всем овладел он, все изведал он, То счастьем, то страданьем награжден, Не зная граней. В бешенстве страстей Забвенья он искал душе своей. Средь ураганов сердца презирал Борьбу стихий он, схватку волн и скал; Средь исступлений сердца он порой И господа дерзал равнять с собой; Раб всех безумств, у крайностей в цепях, Как явь обрел он в этих диких снах, - Скрыл он, но проклял сердце, что могло Не разорваться, хоть и отцвело.

    IX

Теперь он в книги устремлял свой взор (Был книгой человек до этих пор); Нередко, странным чувством увлечен, На много дней от всех скрывался он; Тогда слыхали слуги (хоть зовет Их редко он) все ночи напролет Тревожный шаг вдоль темных зал, где в ряд Портреты предков грубые висят. Шептали слуги ("чтоб никто не знал") Что там и голос сверхземной звучал, Что ("смейся, кто желает") там иной Мог чудеса подметить в час ночной. Зачем бы Ларе череп созерцать, У гроба грешно отнятый опять, Всегда лежащий близ раскрытых книг, Чтобы никто в их тайны не проник? Зачем ему не спать, как все, ночей? Гнать музыку? Не принимать гостей? Нечисто все, - да как тут раскусить? Кой-кто и знал бы... долго говорить!.. К тому ж, кто знает, никогда б не мог Все выложить... так, - обронить намек... "Но, захоти он, - о!.." - Так за столом Вассалы Лары спорили о нем.

    X

Ночь. Искры звезд, сверкая с вышины, К реке зеркальной сплошь пригвождены. Такая тишь! Недвижна быстрина, И все ж, как счастье, вдаль бежит она. Светил бессмертных горний хоровод Магически в нее глядит с высот. Вдоль берега - густых дубов стволы, Ковры цветов, отрада для пчелы, - Дитя-Диана их бы заплела, Их милому б Невинность поднесла. Река сквозь них вела русло, вия Блестящие изгибы, как змея, Такая тишь, такая благодать, Что призрак бы не мог тут испугать: Ведь все дурное убегает прочь, Увидя эту негу, эту ночь! "Лишь добрым дан столь благодатный миг", - Подумал Лара и, склоняя лик, Пошел обратно в замок: он душой Не мог с такою слиться красотой. Он вспомнил красоту иной страны, Где чище небо, ярче блеск луны, Нежнее ночь, - а сердце, что теперь... Нет! нет! пусть шторм над ним ревет как зверь, - Не дрогнет он! Но этот мир и лад Насмешки злой вливают в сердце яд!

    XI

Вот он вошел в безлюдный зал; за ним Тень по стенам скользила расписным, Где кисть еще хранит обличья тех, Чье все забыто, - и добро и грех. Преданья смутны. Скрыл угрюмый склеп Их прах, их скорби - всю игру судеб. А в летописи пышных десять строк Дают векам придуманный урок, И - пусть историк хвалит иль бранит - Та ложь почти как истина звучит... Так думал он... Сквозь переплет окна На плитный пол сиянье льет луна, - И лепка потолка, и ряд святых, Что молятся на стеклах расписных, Как призраки наполнили покой, Казалось, жили... жизнью сверхземной. А Лара, с черной гривой, хмурым лбом, С колеблющимся на ходу пером, Сам походя на призрак, воплотил Весь ужас, что исходит из могил.

    XII

Вот полночь. Всюду спят. Ночник в углу Едва-едва одолевает мглу. В покоях Лары шепот вдруг возник, Какой-то говор, голос; резкий крик, Ужасный вопль, - и смолкло сразу. Лишь Раскаты эха повторяла тишь. Вскочили все; страх подавляя, - в зал, Туда, где вопль о помощи взывал. Бегут с огнем едва зажженных свеч; В ножнах, с испуга, всякий тащит меч.

    XIII

Там навзничь, холоден, как мрамор плит, Бледней луча, что по лицу скользит, Простерся Лара; меч, полу-в-ножнах, Как видно, выбил сверхприродный страх Из рук его, - но видом грозен он, И вызов на лице напечатлен. Бесчувствен он, но в очертанье рта Угроза смертью с ужасом слита: Отчаявшейся гордости печать, Стремление убить и проклинать. Сквозь обморок застылый взор хранит В спокойствии зловещем прежний вид: В нем (пусть его подернул тусклый сон) Гнев гладиатора изображен... Его несут. Чу: дышит! прошептал! Румянец темный снова заиграл; Вновь губы алы; взор блуждает, дик, И трепет жизни в теле вновь возник, И странные бегут слова: их звук Чужд языку, звучащему вокруг. Они звучны, раздельно могут течь, Но слугам ясно: то чужая речь. А тот, к кому стремился их поток, Не слышал их, да и - увы! - не мог!

    XIV

Паж подошел; казалось, он один Усвоил, что промолвил господин, Но, изменясь в лице, он дал понять, Что смысл речей не станут открывать Ни он, ни Лара; и казался он Всем происшедшим мало удивлен: Склонясь над Ларой, он заговорил, И тот язык родным, как видно, был Ему, - и Лара внемлет нежный тон, Что отгоняет полный страха сон, Коль этот сон мог овладеть душой, Что не нуждалась в муке сверхземной.

    XV

Дурной ли сон, иль призрак он видал, - Он никому о том не рассказал, Все в сердце скрыв. В измученную грудь Обычный день вновь силы смог вдохнуть. Ни врач не нужен был, ни духовник: Вернулось все - и поступь и язык; Возобновив занятья прежних дней, Он не был ни угрюмей, ни грустней; А если стал ему полночный час Нерадостен, он это скрыл от глаз Той страшной ночью потрясенных слуг, Что не могли свой позабыть испуг: Они, вдвоем лишь (одному нельзя), Крадутся, мимо залы той скользя; Все: звук шагов, стук двери, флага плеск, Завес шуршанье, старых балок треск, Деревьев тени, вспорх нетопырей, Ночная песня ветра у дверей, - Все их страшит, едва лишь мрак ночной Сгущается над серою стеной.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar