Гайдэ приснилось, что в ночи туманной
Она к скале прикована. Вокруг
Ревут и воют волны океана,
Хватая жертву тысячами рук.
Вот поднялись до уст; ей душно, странно,
Ее томит мучительный испуг,
Вот захлестнули голову... О боже
Но умереть никак она не может!
Затем она как будто бы одна
Идет босая: острые каменья
Изрезали ей ноги, но она
Должна идти, идти за смутной тенью
В покрове белом; ужаса полна,
Гайдэ глядит на странное виденье:
Оно молчит, и движется вперед,
И подойти поближе не дает!
Сменился сон: пред ней пещеры своды
В уборе сталактитов ледяных;
Века и молчаливая природа
Неутомимо выточили их
Ей косы растрепала непогода,
И слезы из очей ее немых
Обильно льются на крутые скалы
И сразу превращаются в кристаллы.
И тут же, хладен, тих и недвижим
И странно бледен, как морская пена
(Когда-то словом ласковым одним
Она его будила неизменно!),
Лежал Жуан, и жалобно над ним
Рыдало море голосом сирены:
Заставить это сердце биться вновь
Уж больше не могла ее любовь!
И, странно, ей внезапно показалось,
Что облик дорогого мертвеца
Менялся - в нем как будто прояснялось
Усталое лицо ее отца
И взгляд его недобрый; испугалась
Гайдэ при виде этого лица,
Проснулась - я увидела, бледнея,
Что он, ее отец, стоит пред нею!
Она вскочила с воплем и пред ним
Упала; счастье, ужас и смятенье
Узнать того, кто прежде был любим,
А ныне стал оплаканною тенью,
Боролись в ней с отчаяньем немым
Тревоги, недоверья, опасенья
За милого. (Я тоже пережил
Подобный миг, но я его забыл.)
Услышав крик отчаянный любимой,
Проснулся мой прекрасный Дон-Жуан
И, храбростью горя неукротимой
Схватил тотчас же острый ятаган
Но Ламбро, до поры невозмутимый,
Сказал с презреньем: "Глупый мальчуган!
Смирить твою отвагу озорную
Десятку сотен сабель прикажу я!"
Но тут Гайдэ воскликнула опять -
"Ведь это мой отец! О, "милый, милый
Ему я ноги буду целовать
Он нас простит, как небо лас простило
Отец! Позволь судьбу благословлять,
Которая тебя нам возвратила!
Сорви обиду сердца своего
На мне одной, но пощади его!"
Старик стоял спокоен, строг и прям,
Его глаза светились странным светом.
Я думаю, он был взволнован сам
И медлил с окончательным ответом.
Наш юный друг, и вспыльчив и упрям,
Хотел блеснуть отвагой в деле этом;
Он за себя решился постоять
И собирался с честью умирать.
"Отдай оружье!" - Ламбро молвил строго.
Жуан сказал: "Без боя не отдам!"
Старик суровый побледнел немного
И возразил: "Тогда смотри ты сам,
За кровь твою я не отвечу богу!"
И тут, от слов переходя к делам,
Свой пистолет он вынул из кармана
И взвел курок, прицелясь в Дон-Жуана.
Как странно звук взведенного курка
Внимательное ухо поражает,
Когда, прищурясь, нас издалека
Приятель у барьера поджидает,
Где нас от рокового тупика
Едва двенадцать ярдов отделяют!
Но кто имел дуэлей больше двух,
Тот потеряет утонченный слух.
Нацелился пират; еще мгновенье -
И роковой конец бы наступил
И песне и Жуану, без сомненья
Но крик Гайдэ отца остановил:
"Виновна я! Убей без сожаленья
Меня одну! Он вовсе не просил
Моей любви! Смотри! Его люблю я!
Как ты, бесстрашна я, и с ним умру я!"
Вот только что бессильно перед ним
Она слезами горькими рыдала,
Но он молчал, угрюм и недвижим.
И вот она опомнилась и встала,
Бледна, стройна, строга, как серафим
Разгневанный. Теперь она сияла
Отвагой; взор ее ужасен был,
Но руку Ламбро не остановил.
Так друг на друга черными очами
Они глядели молча; что за сходство!
В неукротимом взоре то же пламя,
В осанке та же сила превосходства.
Он был упрям, она - еще упрямей.
В ней сказывалось крови благородство
Так может гнев и жажда отомстить
Ручную львицу вмиг преобразить.
Их сходство проявлялось и в повадке,,
И в блеске глаз, и даже в форме рук,
Они имели те же недостатки
И те же добродетели - и вдруг
Все вспыхнуло в жестокой этой схватке:,
Ведь ни один привычный светлый звук
Ни милые слова, ни слезы счастья
Немыслимы, когда бушуют страсти.
Отец угрюмый помолчал немного.
Потом, смотря на дочь, заговорил:
"Не я ему показывал дорогу,
Не я ему несчастье причинил!
Свидетель бог, я поступил не строго:
Никто б такой обиды не простил,
Не совершив убийства. Все деянья
Влекут награду или наказанье!
Пускай он сдастся! Или я готов
Тебе поклясться этой головою,
Что голову его, не тратя слов,
Снесу вот этой самою рукою!"
Тут свистнул он, и двадцать молодцов
Покорною, но шумною толпою
Вбежали. Он сказал им "Мой приказ:
Схватить или убить его тотчас!"
К себе рванул он дочь, ей руку сжав,
Меж тем Жуана стража окружила,
Осиным роем на него напав
Напрасно билась, напрягая силы,
Гайдэ в руках отца, как злой удав,
Ее держал он. От нее закрыла
Жуана стая хищников, но он
Еще боролся, битвой увлечен.
Один бежал с разбитой головою,
Другой упал с разрубленным плечом,
Но третий ловко вашего героя
Ударил быстро вынутым ножом:
И тут уж все накинулись гурьбою
На юношу. Кровь полилась ручьем
Из нанесенной ятаганом раны
На голове несчастного Жуана.
Они его связали в тот же миг
И унесли из комнаты. Тогда же
Им подал знак безжалостный старик,
И мой красавец под надзором - стражи
Был переправлен на пиратский бриг,
Где был он в трюм немедленно посажен,
И строго приказали часовым
Неутомимо наблюдать за ним.
Как странен мир, читатель дорогой!
Признаться, мне ужасно неприятно,
Что человек богатый, молодой,
Красивый, и воспитанный, и знатный.
Изранен, связан буйною толпой
И, по капризу воли непонятной,
Отправлен в море только оттого,
Что полюбила девушка его!
Но я почти в патетику впадаю,
Растроганный китайской нимфой слез,
Лирической Кассандрой - музой чая!
Я раскисаю, как молокосос,
Когда четыре чашки выпиваю!
Но чем же утешаться, вот вопрос?
Мне вина, несомненно, не под силу,
А чай и кофе - чересчур унылы,
Когда не оживляет их Коньяк -
Прелестная наяда Флегетона.
Увы! Ее пленительных атак
Не терпит мой желудок воспаленный!
Я прибегаю к пуншу: как - никак
Довольно слаб сей друг неугомонный
Бесед полночных, но и он подчас
Недомоганьем наделяет нас!
Оставил я несчастного Жуана
Израненным, страдающим уныло,
Но не сравнится боль телесной раны
С отчаяньем Гайдэ; ведь не под силу
Таким сердцам смиряться пред тираном.
Из Феса мать ее происходила -
Из той страны, где, как известно всем,
Соседствуют пустыня и Эдем.
Там осеняют мощные оливы
Обложенные мрамором фонтаны,
Там по пустыне выжженной, тоскливой
Идут верблюдов сонных караваны,
Там львы рычат, там блещет прихотливо
Цветов и трав наряд благоуханный,
Там древо смерти источает яд,
Там человек преступен - или свят!