Угрюмый негр в калитку постучал,
Железная калитка отворилась,
Он дал им знак идти я зашагал.
Тропинка чуть заметная змеилась
Сквозь заросли густые. Негр молчал.
Ночная мгла давно уже спустилась,
И по такому странному пути
Лишь ощупью могли они идти.
Для чащи экзотических растении -
Жасминов, лавров, пальм et cetera -
Я мог бы вам придумать тьму сравнений;
Но нынче много этого добра
Разводят в парниках своих творении
Поставщики базара и двора, -
А все затем, что одному поэту
Пришла причуда странствовать по свету!
И вот в глубокой мгле и тишине
Возникла мысль у моего героя
(Она могла прийти и вам и мне!):
"Старик, наверно, слаб, а нас - то двое!
Мы можем безнаказанно вполне
Освободиться от его конвоя..."
"Пристукнем негра!" - другу он шепнул
И даже руку было протянул.
"Да, - отвечал британец, - а потом?
Подумайте: ведь если вас поймают,
Нас освежуют попросту живьем!
Варфоломея участь не прельщает
Меня ни в коей мере. И притом
Я голоден. Желудок мой страдает,
И за бифштекс охотно, как Исав,
Я откажусь от первородных прав.
Мы, верно, очень близко от жилья -
Старик идет спокойно и бесстрастно;
Он знает, что вокруг - его друзья
И что тропинка эта безопасна!
Догадка подтверждается моя:
Вы видите на небе отблеск красный?
Мы повернули вправо наконец.
Черт побери! Смотрите-ка - дворец!"
И в самом деле - ярко освещенный,
Глазам моих друзей предстал дворец,
Причудливый, цветистый, золоченый,
Безвкусицы турецкой образец.
Родник искусств Эллады угнетенной
В чужих руках, увы, иссяк вконец:
Раскраска вилл на берегу Бесфора
Напоминает ширмы или шторы!
Подливок и пилава аромат
Их оживлял по мере приближенья.
Хорошему жаркому всякий рад,
И моего героя настроенье
Исправилось. Участливый собрат
Ему шепнул: "Оставьте все сомненья!
Поужинаем плотно, а потом
О вылазке подумаем вдвоем!"
Тот действует на чувство, тот - на страсти,
Порою даже доводы умны,
Иному нужен кнут, иному - сласти,
Иному даже правила нужны;
Но я чужой не подчиняюсь власти:
Рассудку рассужденья не страшны!
К тому же и ораторы, признаться,
Никак не могут кратко выражаться.
Но я не собираюсь отрицать,
Что сила слова, красоты и лести,
Как сила денег, может возбуждать
Все чувства - от предательства до чести.
Но что способно так объединять
Все ощущенья радостные вместе,
Как звонкий гонг, который в должный час
К принятью пищи приглашает нас?
У турок для обеденного часа
Ни гонга, ни звонков, понятно, нет,
Поклоны слуг по правилам танцкласса
Не возвещают, что несут обед,
Но, чуя запах жареного мяса,
Жуан и друг его узрели свет
И сразу огляделись деловито
В пророческом экстазе аппетита.
Итак, пока решив не бунтовать,
Они за негром поспешили смело.
Не знал он, что недавно, так сказать,
На волоске судьба его висела.
Он им велел немного подождать;
Большая дверь на петлях заскрипела,
И взору их торжественно предстал
Во всем восточном блеске пышный зал.
Я был когда - то мастер описаний,
Но в наши дни - увы! - любой болван
Отягощает публики вниманье
Красотами природы жарких стран.
Ему - восторг, издателю - страданье,
Природе ж все равно, в какой роман,
Путеводитель, стансы и сонеты
Ее вгоняют чахлые поэты.
Халатами пестрел огромный зал.
Кто занят был беседою с друзьями,
Кто собственное платье созерцал,
Кто попросту размахивал руками,
Кто трубку драгоценную сосал
И любовался дыма завитками,
Кто в шахматы играл, а кто зевал,
А кто стаканчик рома допивал.
На евнуха и купленную пару
Гяуров поглядели стороной
Гулявшие как будто по бульвару
Беспечные лентяи. Так иной,
Рассеянно блуждая по базару,
Увидя жеребца, его ценой
Рассеянно займется на мгновенье,
Не придавая этому значенья.
Они, однако, миновали зал
И много комнат маленьких и странных.
В одной из них печально бормотал
Фонтан, забытый в сумерках туманных
И женский взор внимательный блистал
Из-за дверей узорно - филигранных,
Настойчиво допрашивая тьму:
Кого ведут" Куда? И почему?
Роскошные, но тусклые лампады
Над арками причудливых дверей
Неясно освещали анфилады
Высоких золоченых галерей
В вечерний час для сердца и для взгляда
Нет ничего грустней и тяжелей,
Чем пышного безлюдного покоя
Молчанье неподвижно - роковое.
Кому бывать случалось одному
В лесу, в толпе, в пустыне, в океане -
В великом одиночестве, - тому
Понятно все его очарованье.
Но кто знавал немую полутьму
Пустых, огромных, величавых зданий,
Тот знает, что на камне хладных плит
Походка смерти явственно звучит.
Спокойный час домашнего досуга,
Вино, закуска, славный аппетит,
Камин и книга, друг или подруга -
Вот все, чем англичанин дорожит;
В осенний вечер от такого круга
И рампы блеск его не отвратит.
Но я по вечерам в пустынном зале
Брожу один и предаюсь печали!
Великое творя, мы подтверждаем
Ничтожество свое: огромный храм
Стоит века, но зодчих мы не знаем,
Бессмертным воскуряя фимиам
Гробницы мы и домы воздвигаем
Вотще с тех пор, как согрешил Адам,
И оставляем все - таки преданье
О Вавилонской башне без вниманья!
Нас Вавилон пленяет до сих пор:
Там роскошь небывалая дарила.
Там царь варев Навуходоносор
Травой питался, Святость Даниила
Там усмиряла львов, умильный взор
Там на Пирама Фисба обратила;
Там, совершая громкие дела,
Семирамида славная жила!
Историки царицу упрекали
В неблаговидной нежности к коню.
Конечно, чудеса всегда бывали,
Но все же я историков виню;
Не конюха ль они предполагали?
Пресечь ошибку надо на корню.
А впрочем, прихоти не знают меры
Любовь впадает в ереси, как вера!
Скептические люди в наши дни
Твердят упрямо, но довольно вяло,
Что это все побасенки одни,
Что Вавилона вовсе не бывало.
Евреям верить не хотят они,
Но им евреи тоже верят мало.
Однако ведь нашел же Клавдий Рич
На месте Вавилона свой кирпич!
Прекрасными и краткими стихами
Гораций хорошо изобразил,
Что строящие забывают сами
О беспощадной близости могил.
Мы все идем различными путями,
Но цель одну нам рок определил:
Что "at sepulchri immemor struts domos"* -
Могила ожидает за углом нас!
{* "И, забыв о могиле, строишь дома" (лат.).}
Но вот они пришли в покой пустынный,
Дивясь его роскошной пестроте.
Казалось, ткани, вазы и картины
Соперничали в редкой красоте;
Все, чем искусство тешит господина,
Покорное причуде и мечте,
Все было здесь - самой природы сила
Здесь ремесла искусству уступила.
Здесь было все, что смертному дано:
Диваны драгоценные такие,
Что сесть на них, казалось бы, грешно;
Ковры необычайно дорогие,
Сверкавшие, как сказочное дно,
Где ярко блещут рыбки золотые;
Чтоб чудную их ткань не повредить,
По ним бы надо плыть, а не ходить.