Приливы есть во всех делах людских,
И те, кто их использует умело,
Преуспевают в замыслах своих, -
Так говорит Шекспир; но в том и дело,
Что вовремя увидеть надо их, -
А все-таки я заявляю смело:
Все к лучшему! И в самый черный час
Вдруг луч удачи озаряет нас.
И в жизни женщин тоже есть приливы,
Влекущие к неслыханным делам,
И дерзок тот моряк нетерпеливый,
Который доверяет их волнам!
Сам Якоб Беме, маг красноречивый,
Чудес подобных не расскажет вам:
Мужчина головою рассуждает,
А женщин сердце в бездны увлекает.
Но смелая и пылкая оке
Прекрасна и стремительна бывает,
Когда, со всею страстью влюблена,
Все узы дерзновенно порывает,
Чтоб быть свободной. За любовь она
Вселенную и трон свой предлагает.
Такая даже дьявола затмит,
Любого в манихея превратит!
Миры и царства можно погубить
Из честолюбия, но извиненья
Готовы мы безумствам находить,
Когда любовь - причина пораженья.
Антония привыкли мы ценить
Превыше Цезаря не за сраженья,
А лишь за то, что ради женских глаз
Он Акциум оставил как-то раз!
Ему, однако, было пятьдесят,
А Клеопатре - сорок! Цифры эти
Не столь уж обольстительно звучат,
Как "двадцать" и "пятнадцать"... Все на свете
Стареет; да, - увы! - года летят,
Мы чувства сердца, пылкие в расцвете,
Теряем, и способность полюбить
Нам никакой ценой не возвратить.
Но все мы эту лепту, как вдова
Библейская, внесли, и лепта эта
Зачтется нам. Любовь всегда жива,
Любовью все живущее согрето.
Недаром ореолом божества
Чело Любви украсили поэты,
Когда морщины низменных страстей
Не искажали образа людей.
В опасном положенье мой герой
И третья героиня. Всякий знает,
Чем джентльмен рискует молодой,
Который одалиску соблазняет,
Притом еще в гареме Грех такой
Султаны все безжалостно карают,
Не уступая мудро, как Катон,
Приятелям своих красивых жен.
Я вижу, что прекрасная Гюльбея
Была в своем поступке неправа,
Я знаю, порицаю, сожалею -
Но это все напрасные слова.
Сказать по правде, я согласен с нею
С тоски порой кружится голова;
Хотя султану шесть десятков било,
Наложниц у него шесть сотен было.
Здесь алгебра, пожалуй, не нужна,
Здесь арифметики простои довольно,
Чтоб доказать, что юная жена,
Которая смела и своевольна,
Томиться и скучать обречена
И может быть султаном недовольна,
Когда на склоне лет он делит с ней
Пыл шестисотой нежности своей.
К своим правам относятся серьезно
Все женщины - в особенности жены,
А ежели они религиозны,
То обвиненья их неугомонны;
За каждую ошибку очень грозно
Они нас предают мечу закона,
Дабы другая не могла украсть
У них хотя бы тысячную часть.
Таков обычай христианских стран,
Но, кажется, и жены некрещеных
Не любят отступать на задний план
И не теряют прав своих законных,
И ежели какой-нибудь султан
Не ублажает жен своих влюбленных,
Они - будь их четыре или пять -
Все за себя сумеют постоять.
Четвертою женой была Гюльбея -
Любимой, но четвертой как-никак:
Ей-богу, полигамия грустнее,
Чем наш простой и моногамный брак!
Кто знал одну жену и сладил с нею,
Тот сознает, что это не пустяк;
Вообразите ж, что за наказанье
От четырех выслушивать стенанья!
Пресветлый, превеликий падишах
(Монархам льстят прекрасными словами,
Пока не будет съеден царский прах
Слепыми якобинцами-червями) -
Великий падишах, гроза и страх,
Ласкал Гюльбею нежными глазами,
Желая получить за этот взгляд,
Чего всегда любовники хотят.
Но помните, влюбленные поэты,
Что поцелуи, взгляды и слова
Для женщин - только части туалета,
Как бантики, чепцы и кружева;
Их можно, как и прочие предметы,
Снимать и надевать; и голова
И сердце ни при чем, а выраженья
Нежнейшие - всего лишь украшенья.
Несмелый взор, румянец на щеках,
Прелестного волненья трепетанье,
Смущенная улыбка на губах,
В которой только чудится признанье, -
Вот образ, вызывающий в сердцах
Влюбленности счастливое сиянье!
Излишний холод и излишний жар
Уничтожают силу этих чар!
Излишний жар нам кажется притворным,
А если непритворен он порой,
То зрелым людям, право же, зазорно
Столь юношеской тешиться игрой
Притом - красотки пылкие покорны
Любому, кто случится под рукой;
Холодные же дамы и девицы
По большей части попросту тупицы.
Вполне понятно, возмущает нас
Бесчувственно-безвкусное молчанье,
Когда своим восторгам в нежный час
Мы требуем ответного признанья.
Святой Франциск - и тот просил не раз
У ледяной возлюбленной вниманья.
"Medio tu tutissimus ibis"* - вот
Какай завет Гораций нам дает.
{* "Идя средним путем, ты идешь самым безопасным
путем" (лат.).}
Напрасно здесь я "tu"* употребил
(Оно мне для размера пригодилось!),
Мне латинист такого б не простил,
Но с ним считаться уж не приходилось;
И без того я выбился из сил -
С гекзаметром октава не мирилась!
Просодия корит меня, ну что ж?
Мой стих правдив - и тем уже хорош.
{* "Ты" (лат.)}
Как роль сыграла милая Гюльбея,
Не знаю я; но знаю, что успех
Венчает дело: хитрые Цирцеи
Супругами владеют лучше всех,
Мужское самолюбие лелея
Все в мире лгут. Обман - отец утех!
Лишь голод умеряет тяготенье
К ужасному пороку размноженья.
Прекрасную чету оставил я
Спокойно отдыхать на царском ложе,
Что снилось им - забота не моя,
Но, между прочим, я замечу все же,
Что в лучшие минуты бытия
Какая-нибудь мелочь нас тревожит.
Давно известно - мелочи как раз
Сильней всего долбят и точат нас.
Сварливая жена с лицом невинным,
Оплате подлежащие счета,
Покойник, по неведомым причинам
Тебе не завещавший ни черта,
Болезнь собаки, недовольство сыном
И лошади любимой хромота -
Все это просто мелочи, быть может, -
А нас они и мучат и тревожат.
Но я философ: черт их побери -
Зверей, людей и деньги, - но не милых,
Прелестных женщин. Что ни говори,
Их проклинать я все-таки не в силах!
Все остальное к черту: воспари
Душой и духом - я всегда ценил их,
Но в чем их суть и в чем их глубина -
Не знаю, разрази их сатана!
Как Афанасий, я всему на свете
Анафему легко провозгласил.
Он на врагов излил проклятья эти
И верующих души умилил;
На протяженье нескольких столетий
Его речей неудержимый пыл,
Как радуга цветистая, сияет
И требников страницы украшает.