Но лагерь ликовал на самом деле -
Всех воинов восторг обуревал;
Нетерпеливо ратники шумели,
И каждый о победе толковал.
Не думая о вражеском обстреле,
Они, уже готовясь лезть на вал,
Чинили пушки, лестницы, фашины
И прочие приятные машины.
Так направляет разум одного
Поток людской в едином направленье;
Так слушаются овцы своего
Барана; так слепые от рожденья
Идут, не опасаясь ничего,
За собачонкой - странное явленье!
Звон бубенца, вот сущность, черт возьми,
Людей великих власти над людьми.
Весь лагерь ликовал, сказать бы можно,
Что брачный пир их ожидает всех
(Подобная метафора возможна
И уложилась в строчку без помех).
Любой юнец мечтал неосторожно
О битве и трофеях. Просто смех -
Старик чудаковатый и вертлявый
Всех увлекал с собой во имя славы.
И потому-то все приготовленья
Поспешно делались: один отряд
Из трех колонн стоял, готов к сраженью,
И ждал, чтоб первый просвистел снаряд;
Другой был также в три подразделенья
И также жаждал крови и наград;
Поодаль третий был готовым к бою
И в двух колоннах двигался рекою.
Совет военный дело обсудил,
Единодушно и единогласно
(Что редко достигается) решил -
Мол, положенье, в сущности, опасно,
Но при разумном напряженье сил
Вдали маячит слава - это ясно!
Суворов молча славу предвкушал
И самолично рекрут обучал.
Да, это факт; фельдмаршал самолично
Благоволил полки тренировать
И тратил много времени обычно,
Дабы капрала должность исполнять.
Едва ли эта прихоть неприлична:
Любил он сам солдату показать,
Как по канатной лестнице взбираться,
А то и через ров переправляться.
Еще порой фашины ставил в ряд,
Украсив их чалмами, ятаганами,
И нападать на них учил солдат,
Как будто бы сражаясь с мусульманами,
И каждый раз бывал успеху рад.
Его проделки полагая странными,
О нем острили в штабе иногда,
А он в ответ брал с ходу города.
Но в этот вечер накануне боя
Весь русский лагерь был сурово-тих;
Невольно призадумались герои
О том, что завтра ожидает их,
Решившихся на дело роковое, -
О детских днях, о близких и родных,
О том, что миновало невозвратно,
И о себе самих, вполне понятно.
Суворов появлялся здесь и там,
Смеясь, бранясь, муштруя, проверяя.
(Признаться вам - Суворова я сам
Без колебаний чудом называю!)
То прост, то горд, то ласков, то упрям,
То шуткою, то верой ободряя,
То бог, то арлекин, то Марс, то Мом,
Он гением блистал в бою любом.
И вот, пока фельдмаршал занимался
Солдат ученьем, как простой капрал,
Разъезд казачий по полю слонялся
И путников усталых повстречал.
Один из них по-русски изъяснялся;
Конечно, слов запас был очень мал,
Но жестами он объяснил резонными,
Что дрался под российскими знаменами.
И посему просил казаков он,
Чтоб их немедля в штаб препроводили:
Полутурецкий вид их был смешон,
Шальвары мусульманские не скрыли
Их сути христианской, и фасон
Одежд не повредил им (а сгубили
Мы множество порядочных людей,
Не отличив обличья от идей).
Суворов, сняв мундир, в одной рубашке,
Тренировал калмыков батальон,
Ругался, если кто-нибудь, бедняжка,
Неповоротлив был иль утомлен.
Искусство убивать штыком и шашкой
Преподавал он ловко; верил он,
Что человечье тело, без сомнения, -
Лишь матерьял, пригодный для сражения!
Фельдмаршал пленных сразу увидал,
Окинул зорким взглядом: "Подойдите!"
Нахмурил брови, всматриваться стал:
"Откуда?" - "Из Стамбула мы - простите,
Константинополя..." - "Я так и знал...
А кто вы?" - "Поглядите и судите!" -
Была беседа очень коротка -
Знал отвечавший вкусы старика.
"Как звать?" - "Я - Джонсон, он - Жуан". - "А те-то?"
"Две женщины, а третий - ни мужчина,
Ни женщина..." - "Постой, тебя я где - то
Уже встречал... Какая бы причина?..
Ты - Джонсон? Знаю, знаю имя это!
Ты был, дружок, не помню только чина,
В пехотном Николаевском? Ведь был?"
"Так точно, ваш-сиятельство, служил!"
"При Видине ты дрался?" - "Да". - "В атаке
Ты отличился, помню, а потом?"
"Я ранен был!" - "Но ловок так не всякий,
Ты бросился отважно напролом.
А дальше?" - "Я очнулся в полном мраке
Уже турецким пленником - рабом".
"Ну, завтра отомстишь за униженье -
Ведь это будет адское сраженье!..
Отлично. Где же хочешь ты служить?"
"Где вы сочтете нужным". - "Понимаю!
Конечно, ты захочешь туркам мстить
И будешь снова смел, я полагаю;
Еще смелее даже, может быть!
А этого юнца вот я не знаю!"
"Ручаюсь, генерал, он смел вдвойне.
Герой он и в любви и на войне!"
Жуан безмолвно низко поклонился -
Он комплимент инстинктом угадал.
Меж тем Суворов снова оживился:
"Ты счастлив, Джонсон! Полк-то твой попал
В колонну первых! Долго я молился
И всем святым сегодня клятву дал -
Сровнять с землею стены Измаила
И плугом распахать его могилу!
Ну, в добрый час, ребята!" Тут опять
Фельдмаршал к батальону поспешил
Подшучивать, браниться, муштровать,
Чтоб разогреть геройский дух и пыл.
Он даже, проповеднику под стать,
Сказал, что бог их сам благословил:
Императрица-де Екатерина
На нехристей ведет свои дружины!
Наш Джонсон, из беседы убедясь,
Что он попал, пожалуй, в фавориты,
К фельдмаршалу вторично обратясь,
Сказал: "Мне лестно даже быть убитым
В таком бою. Мы оба, не страшась,
Пойдем на этот приступ знаменитый,
Но мы бы вас хотели попросить
Нам полк и номер роты сообщить!"
"Да, верно. Я забыл. Сейчас устрою
Ты в прежний полк, понятно, поступай.
Катсков! Сведи-ка этого героя
В пехотный Николаевский. Ступай!
Красавчика-юнца оставь со мною;
Я присмотрюсь к нему. Пока прощай.
Ах да, еще ведь женщины; ну, эти
Пускай пока побудут в лазарете...*
Но тут то вдруг, не знаю почему,
Красавицы - хоть их и воспитали
В гареме быть покорными всему,
Чего бы только требовать ни стали, -
По случаю особому сему
Заволновались и затрепетали,
Слезами загорелись очи их,
И, как наседки крыльями своих
Цыплят, они горячими руками
Мужчин за шеи стали обвивать.
Герои, как мы убедились с вами,
Отважно собирались воевать.
О, глупый мир, обманутый словами!
О, гордый лавр! Не стоит обрывать
Твой лист бессмертный ради рек кровавых
И горьких слез, текущих в море славы.
Суворов видел слез и крови много
И к ремеслу ужасному привык,
Но женщин бестолковая тревога
В нем отозвалась жалостью на миг.
Он посмотрел на них не слишком строго
(Ведь жалостлив бывает и мясник).
Страданье слабых трогает героя,
А что герой Суворов - я не скрою!
Он грубовато - ласково сказал:
"Какого черта, Джонсон, друг любезный,
Вы притащили женщин? Кто их звал?
Они в военном деле бесполезны!
Отправим их в обоз - не то скандал;
Закон войны, вы знаете, железный!
Пожалуй, я их сразу отошлю:
Я рекрутов женатых не люблю!"
Британец отвечал его сиятельству:
"Они не жены никому из нас.
Мы слишком уважаем обстоятельства,
Чтобы возиться с женами сейчас.
Солдатской службы лучшее ручательство -
Отсутствие семьи и меткий глаз
Не только жены - даже и невесты
Средь боевых товарищей не к месту.
Турчанки эти пожалели нас
И помогли нам убежать из плена,
Делили с нами трудности подчас
Стоически: коль молвить откровенно,
Я видел это все уже не раз,
А им, бедняжкам, тяжко несомненно;
И я за нашу службу, генерал,
Прошу, чтоб их никто не обижал!"