Их жизни равномерное теченье
Сверкало чистым блеском форм холодных,
Как Фидия бессмертные творенья.
Мы Уэстернов лишились благородных,
И Фильдингова Софья, без сомненья,
Была наивней леди наших модных,
Том Джонс был груб - зато теперь у нас
Все вышколены, словно напоказ.
К рассвету день кончается в столицах,
А в деревнях привыкли много спать:
И дамы, и прелестные девицы
Чуть смерклось - забираются в кровать,
Зато цветут их свеженькие лица
Бутонам роз полуденных под стать.
Красавицам ложиться нужно рано,
Чтоб меньше денег тратить на румяна.
Когда бы мироздания пучина
Открыла нам великие законы,
Путь к истине нашли бы мы единый,
Отвергнув метафизики препоны.
Друг друга поедают все доктрины,
Как сыновей Сатурн во время оно, -
Хотя ему супруга иногда
Подсовывала камни без труда.
Доктрины тещ отличны от титана,
Что старшее съедают поколенье;
Сие рождает споры постоянно
И разума вредит пищеваренью.
Философы нас учат, как ни странно,
Свидетельству простого ощущенья
Не доверять: хотя чего верней
Порука плоти собственной моей!
Что до меня - я ничего не знаю
И ничего не буду утверждать
И отвергать; мы все живем, считая,
Что рождены мы с тем, чтоб умирать.
Придет, быть может, эра золотая,
Бессмертья и покоя благодать.
Нам смерть страшна, но сну без колебанья
Мы уступаем треть существованья.
Блаженство услаждающего сна
Дает нам от трудов отдохновенье,
Но вечного покоя тишина
Пугает всех живых без исключенья;
Самоубийце - и тому страшна
В последнее жестокое мгновенье
Не жизнь, с которой он кончает счет,
А бездна смерти, что его влечет.
Из ужаса рождается дерзанье,
Когда несчастного со всех сторон
Теснят невыносимые страданья,
Когда он до предела доведен.
Так возникают дикие желанья
У путника, когда посмотрит он
С откоса в пропасть на тропинке горной,
Влеченью безотчетному покорный!
Конечно, хладным ужасом объят,
Отступит он от грозного обрыва,
Но почему в душе его горят
Такие непонятные порывы?
Нас тайны неизвестности манят,
Ужасного тревожные призывы;
Нас тянет глубина - куда? зачем?
Доселе не разгадано никем.
Вы скажете - к чему сия тирада,
Досужий плод досужих размышлений?
Люблю я поболтать, признаться надо,
И даже не чуждаюсь отступлений.
Мне самая высокая награда -
Порассуждать в минуты вдохновений
О том, о сем и даже ни о чем:
Ведь мне любая тема нипочем!
"По стебельку, - сказал великий Бэкон, -
Мы направленье ветра узнаем!"
Поэт, поскольку страстный человек он,
Колеблет мысли творческим огнем
Былинки слов. Ныряет целый век он,
Как змей бумажный в небе голубом.
А для чего, вы спросите, - для славы?
Нет! Просто для ребяческой забавы.
Огромный мир за мной и предо мной,
И пройдено немалое пространство;
Я знал и пылкой молодости зной,
И ветреных страстей непостоянство.
Неразделим со славою земной
Глас отрицанья, зависти и чванства.
Когда-то славой тешился и я,
Да муза неуживчива моя.
Поссорился я с тем и с этим светом
И, стало быть, попам не угодил:
Их обличенья, грозные запреты
Мой вольный стих навлек и заслужил.
В неделю раз бываю я поэтом -
Тогда строчу стихи по мере сил;
Но прежде я писал от страстной муки -
Теперь писать приходится от скуки.
Так для чего же книги издавать,
Когда не веришь славе и доходу?
А для чего, скажите мне, читать,
Играть, гулять, придерживаться моды?
Нам это позволит забывать
Тревоги и ничтожные невзгоды:
Я что ни напишу, тотчас же рад
Пустить по воле ветра наугад.
Когда б я был уверен в одобренье,
Ни строчки новой я 6 не сочинил;
Да, несмотря на битвы и лишенья,
Я милым Девяти не изменил!
Такое состоянье, без сомненья,
Любой игрок отлично 6 оценил;
Успех и неудача, всякий знает,
В нас равное волненье вызывают.
Притом не любит выдумок пустых
Взыскательная муза - и не диво,
Что говорить о действиях людских
Она всегда старается правдиво
И славу оставляет для других,
Давно привычных к лжи красноречивой;
Излишнюю правдивость с давних пор
Поэтам ставить принято в укор.
Отличных тем на свете очень много -
Любовь, гроза, война, вершины гор!
Ошибки, обсуждаемые строго,
И общества критический обзор -
Вот истинно широкая дорога,
Для чувства и для разума простор.
Знай сочиняй! Октавы, может статься,
Хотя бы на оклейку пригодятся.
Я говорить хочу на этот раз
О той весьма приятной части света,
Где все на первый взгляд прельщает нас
Брильянты, горностаи и банкеты;
Но это "все" - обман ушей и глаз,
На деле ж в "том храме этикета,
В однообразной, скучной пустоте,
Простора нет их мысли, ни мечте.
Нет живости в их праздном оживленье,
Остроты их весьма неглубоки,
Ничтожны их проступки, преступленья,
Покрыты лаком мелкие грешки,
Неискренни их страсти и волненья,
И даже их страданья-пустяки;
Их внешние и внутренние свойства
Весьма однообразного устройства.
Они уподобляются порой
Солдатам после пышного парада,
Которые ломают четкий строй,
Пресытясь пестрым блеском маскарада.
Конечно можно тешиться игрой,
Но зов приличий забывать не надо, -
И вновь они проводят дни свои
В раю забав и праздного "ennui".
Когда мы отлюбили, отыграли,
Отслушали сенаторские речи,
Отнаряжались, отголосовали,
Отпраздновали проводы и встречи,
Когда для нас на балах отблистали
Красавиц ослепительные плечи, -
Нам - ci-devant jeunes hommes* - судьба скучать,
Но в скучном свете все-таки торчать.
{* Бывшие молодые люди (франц.).}
Я очень часто жалобы слыхал,
Что нашего beau monde'a, то есть "света",
Как следует никто не описал:
Лишь сплетнями питаются поэты,
Которые швейцар пересказал
(И то за чаевые, по секрету),
Да тем, что слышал выездной лакей
От камеристки барыни своей.
Но ныне все поэты стали вхожи
В beau monde и там приобрели влиянье,
А те, кто посмелей и помоложе, -
Завоевали прочное признанье.
Теперь портреты каждого вельможи
И светских происшествий описанья
Верны, поскольку нам рисуют в них
Писатели почти себя самих!
"Haud ignara loquor"*; вот "Nugae, guarum
Pars parva fui"**, право, легче мне
Рассказывать в октавах с должным жаром
О бурях, о гареме, о войне!
Я дорожу моим свободным даром
И принимаю формулу вполне:
"Vetado Cereris sacrum qui vulgarit"***
(Высоких истин низкий ум не варит).
{* "Я говорю о том, что всем известно" (лат.).}
{** "Пустяки, малой частью которых я был" (лат.).}
{*** Я запрещу тому, кто разгласил таинства Цереры" (лат.).}
Я не хочу, чтоб и меня увлек
Тот идеал, излишне отвлеченный,
Который от реальности далек,
Как наш отважный Парри от Ясона.
И без того мой замысел глубок;
Такую широту диапазона
Непосвященным трудно, может быть,
Как следует понять и полюбить.