Эмиль Верхарн (7)

 Мор

 Смерть себе спросила крови
 Здесь, в трактире "Трех гробов".

 Смерть уходит, на прилавке
 Бросив черный золотой.
 Кто попросит о прибавке?

 "Вам на траур и на свечи!"
 Вышла, бросив золотой.

 Смерть пошла, качая свечи,
 Тихим шагом старика
 Поискать духовника.

 Вот кюре понес причастье,
 Рядом - мальчик со звонком
 - Слишком поздно! -
 В дом,
 Где уже царит несчастье,
 Где уже закрыты окна.
 Смерть себе спросила крови
 И теперь пьяна!

 "Матушка-Смерть! Пощади, пощади!
 Пей свой стакан не до дна!
 Матушка-Смерть! Погляди, погляди!
 Наша мольба на ладонке видна!
 Матери мы, деревенские тетки,
 Как бесконечные четки,
 Тянемся мы, без надежд бормоча,
 В рваных платках, костылями стуча.
 И отражаются в старческом взоре
 Годы и горе.

 Мы - снедь для могильных червей,
 Цель для косы твоей!"

 Полно вам, старухи!
 Смерть - пьяна.
 Капли крови, как вина,
 Ей забрызгали колет,
 Покрывающий скелет.
 Пьяные на просьбы глухи.
 Голова ее качается,
 На плечах как шар катается.
 Даром денег Смерть не бросит,
 Что-нибудь за деньги спросит
 Здесь, в трактире "Трех гробов",
 С бедняков.

 "Матушка-Смерть! Это мы, ветераны
 (Много нас, много! Болят наши раны!),
 Черные пни на просеке лесной,
 Где ты гуляла когда-то с войной!
 Знаем друг друга мы. В дыме и гуле
 Ты нам была и видна и слышна:
 Ты перед нами несла знамена,
 Ядра катала и сыпала пули.
 Гордая, строгая, виделась ты
 На кругозоре гудящей мечты,
 Быстро вставала на бой барабанов,
 Первая в битву бросалась вперед...
 Матушка-Смерть! Наша слава! Оплот!
 Выслушай нас, стариков ветеранов:
 Нас огляди, сыновей не губя, -
 Где малышам постоять за себя!"

 Полно вам болтать без толку!
 Разойдитесь втихомолку!
 Что ей старый ваш костыль!
 Смерть пьяна; сидит, качается,
 Голова ее катается,
 Как в дорожных рвах бутыль.
 Ей катать бы бочки крови
 По полям зеленой нови!

 Посидев у вас в трактире,
 Погулять желает в мире,
 Посреди людских племен,
 Под случайностью знамен!

 "Матушка-Смерть! Это я, богородица.
 Видишь, в короне своей золотой
 Я на коленях стою пред тобой.
 Я из часовни, с горы, богородица.
 Вышла тебя попросить за село.
 Тысячи лет уж прошло,
 Как в мою душу скорбящую,
 Перед крестом предстоящую,
 Горе, как меч беспощадный, вошло.

 Матушка-Смерть, это я, богородица.
 Жителям здешним дала я обет
 Их защищать в дни несчастья и бед...
 Вот и тебя умолять мне приходится..."

 Матерь божья! И на слове
 Благодарны мы тебе.
 Только Смерть - как не в себе,
 Снова хочет крови!
 В отуманенном сознанье
 У нее одно желанье...
 Смерть пьяна!
 Тихих просьб она не слышит!
 Надоели ей
 Руки матерей!
 Смерть пьяна и злобой дышит:
 Злость ее несется вскачь,
 Словно мяч,
 Через мост,
 Из деревни на погост.

 "Смерть! Это я - Иисус и твой царь!
 Создал я сам тебя, древнюю, встарь,
 Чтоб исполнялся закон
 Вещей и времен.
 Мои пригвожденные руки
 Благословили последние муки.

 Смерть! Я был мертв и воскрес,
 Я - манна с небес.
 На землю сошел я смиренно
 Вернуть заблудших овец.
 Я - твой царь и отец,
 Я - мир вселенной!"

 Череп к огню наклоня,
 Смерть сидит у огня,
 Пьет за стаканом стакан и качается,
 Полузакрыв глаза,
 Улыбается.

 У господа гром, а у Смерти коса!

 Хочет кто пить, так садись перед ней -
 Всех угостит из бутылки своей,
 Сколько вздумаешь, пей,
 Лишь не проси за детей, за внучат!
 Каждый пьет на свой лад.

 И Смерть пила, пила, пила;
 Христос ушел - она не встала,
 Подобной дерзостью немало
 Смущая жителей села.
 Но дни и дни, опять и вновь
 (Как будто позабыв о мире)
 Сидела Смерть у них в трактире
 И в долг пила без счета кровь.

 Потом, однажды утром, встала,
 Худую клячу оседлала;
 Ей на спину мешок взвалив,
 Поехала в раздолье нив.

 И к ней из каждой деревушки
 Спешили матери-старушки,
 Несли ей хлеба и вина,
 Чтоб здесь не зажилась она;
 Несли ей хлеба и свинины,
 Большие с грушами корзины,
 А дети роем - весь приход -
 Несли ей мед.

 Смерть странствовала много, много
 По всем дорогам,
 Уже без гнева и не строго
 Оглядывая всех: она
 Была пьяна.

 На ней был рыжий плащ убогий
 С блестящей пряжкой на отлет,
 И с перьями колпак двурогий,
 И сапоги, как для болот.
 Ее заезженная кляча,
 По грязным рытвинам маяча,
 Тащилась медленно вперед.
 И толпы шли за ней в тревоге,
 Следя, как медлит на дороге
 Хмельной и дремлющий костяк,
 Ведущий к далям без зазренья
 Свой темный ужас. Но не всяк
 Мог слышать терпкий запах тленья
 И видеть, как под платьем ей
 Впивался в сердце рой червей.


 Кузнец

 Где выезд в поле, где конец
 Жилых домов, седой кузнец,
 Старик угрюмый и громадный,
 С тех пор как, ярость затая,
 Легла руда под молот жадный,
 С тех пор, как дым взошел над горном,
 Кует и правит лезвия
 Терпенья над огнем упорным.

 И знают жители селенья,
 Те, что поблизости живут
 И в сжатых кулаках таят ожесточенье,
 Зачем он принял этот труд
 И что дает ему терпенье
 Сдавить свой гневный крик в зубах!
 А те, живущие в равнинах, на полях,
 Чьи тщетные слова - лай пред кустом без зверя,
 То увлекаясь, то не веря,
 Скрывают страх
 И с недоверчивым вниманьем
 Глядят в глаза, манящие молчаньем.

 Кузнец стучит, старик кует
 За днями день, за годом год.

 В свой горн он бросил крик проклятий
 И гнев глухой и вековой;
 Холодный вождь безвестных ратей,
 В свой горн горящий, золотой
 Он бросил ярость, горесть - злобы
 И мятежа гудящий рев,
 Чтоб дать им яркость молний, чтобы
 Им дать закал стальных клинков.

 Вот он,
 Сомненья чужд и чуждый страха,
 Склоненный над огнем, внезапно озарен,
 И пламя перед ним как ряд живых корон;
 Вот, молот бросивши с размаха,
 Его вздымает он, упрям и напряжен,
 Свой молот, вольный и блестящий,
 Свой молот, из руды творящий
 Оружие побед,
 Тех, что провидит он за далью лет!

 Пред ним все виды зол - бессчетных, всевозможных:
 Голодным беднякам - подарки слов пустых;
 Слепцы, ведущие уверенно других;
 Желчь отвердевшая - в речах пророков ложных;
 Над каждой мыслью - робости рога;
 Пред справедливостью - из текстов баррикады;
 Мощь рабских рук, не знающих награды
 Ни в шуме городском, ни там, где спят луга;
 Деревни, скошенные тенью,
 Что падает серпом от сумрачных церквей;
 И весь народ, привыкший к униженью,
 Упавший ниц пред нищетой своей,
 Не мучимый раскаяньем напрасным,
 Сжимающий клинок, что все же станет красным;
 И право жить и право быть собой -
 В тюрьме законности, толкуемой неверно;
 И пламя радости и нежности мужской;
 Погасшее в руках морали лицемерной;
 И отравляемый божественный родник,
 В котором жадно пьет сознанье человека;
 И после всяких клятв и после всех улик
 Все то же вновь и вновь, доныне и от века!

 Кузнец, в спокойствии немом,
 Не верит хартиям, в которых
 Вскрывают смысл иной потом.
 В дни действий гибель - договоры!
 И он молчит, давно молчит,
 Мужскую гордость сжав зубами воли,
 Неистовец из тех, кому две доли:
 Он мертв падет иль победит!
 Чего он хочет - хочет непреклонно,
 Круша своим хотением гранит,
 Сгибая им во тьме бездонной
 Кривые мировых орбит.
 И слушая, как снова, снова
 Струятся слезы всех сердец, -
 Невозмутимый и суровый
 Седой кузнец, -
 Он верит пламенно, что злобы неизменной,
 Глухих отчаяний безмерная волна,
 К единому стремлением сильна,
 Однажды повернет к иному времена
 И золотой рычаг вселенной!

 Что должно ждать с оружием в руках,
 Когда родится Миг в чернеющих ночах;
 Что нужно подавлять преступный крик разлада,
 Когда знамена ветер споров рвет;
 Что меньше надо слов, но лучше слушать надо,
 Чтоб Мига различить во мраке мерный ход;
 Что знаменьям не быть ни на земле, ни в небе,
 Что бог-спаситель к людям не сойдет.
 Но что безмолвные возьмут свой жребий!

 Он знает, что толпа, возвысив голос свой
 (О, сила страшная, чей яркий луч далеко
 Сверкает на челе торжественного Рока),
 Вдруг выхватит безжалостной рукой
 Какой-то новый мир из мрака и из крови.
 И счастье вырастет, как на полях цветы,
 И станет сущностью и жизни и мечты.
 Все будет радостью, все будет внове!

 И ясно пред собой он видит эти дни,
 Как если б, наконец, уже зажглись они:
 Когда содружества простейшие уроки
 Дадут народам - мир, а жизни - светлый строй;
 Не будут люди, злобны и жестоки,
 Как волки грызться меж собой;
 Сойдет любовь, чья благостная сила
 Еще неведома в последних глубинах,
 С надеждой к тем, кого судьба забыла;
 И брешь пробьет в пузатых сундуках
 (Где дремлет золото, хранимое напрасно)
 День справедливости, величественно властной;

 Подвалы, тюрьмы, банки и дворцы
 Исчезнут в дни, когда умрут гордыни;
 И люди, лишь себя величащие ныне,
 Себялюбивые слепцы,
 Всем братьям расточат свои живые миги;
 И будет жизнь людей проста, ясна;
 Слова (их угадать еще не могут книги)
 Все разъяснят, раскроют все до дна,
 Что кажется теперь запутанным и темным;
 Причастны целому, с своим уделом скромным
 Сроднятся слабые; и тайны вещества,
 Быть может, явят тайну божества...

 За днями день, за годом год
 Кузнец стучит, старик кует,
 За гранью города, в тиши,
 Как будто лезвия души.
 Над красным горном наклонен,
 Во глубь столетий смотрит он.
 Кует, их светом озарен,
 Предвидя сроков окончанье,
 Клинки терпенья и молчанья.