- 1004 Просмотра
- Обсудить
Здоровяку завидую немного, что исполняет предписанья йога, что ходит в Подмосковье с рюкзаком, что на педали жмет велосипеда, что никогда не спит после обеда, что с болями в предсердье не знаком... Но, к сожаленью, я живу иначе: в столице пребываю — не на даче. День, два брожу в томленье,— ни строки. Я йоговским советам не внимаю,— таблетки среди ночи принимаю. Я жду: вот-вот появятся стихи...
Евгений Винокуров. Собрание сочинений в 3-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.
Может, это всего только случай, ко ведь будет тебе невдомек, почему он возник,— от созвучий подступающий к горлу комок. Помню: в роще цыганка гадала. День был в белых крутых облаках... И рыдающе пела гитара у седого цыгана в руках. Был цыган и неряхой и соней, голос был его сдавлен и тих. Только мир неразумных гармоний на глазах созидался моих. Это мир поразительных радуг восходил до небес изо рта, так как был он всего лишь порядок и поэтому лишь красота.
Евгений Винокуров. Собрание сочинений в 3-х т.
Москва: Художественная литература, 1983.
Вечер лирики.Характер всех любимых одинаков! Веселые, они вдруг загрустят, Отревновав, отмучившись, отплакав, Они угомонятся и простят, И зацелуют. Не дадут покою! Руками шею крепко обовьют. Взглянув в глаза, к щеке прильнут щекою, Затормошат. Любимым — назовут! Но лишь попробуй встретить их сурово, Лишь руку осторожно отстрани, Скажи: «Сейчас мне некогда!» — и снова На целый день надуются они. ...Нет трогательней в мире беспорядка Волос их мягких в тот рассветный час, Когда они доверчиво и сладко Спят, разметавшись, на руке у нас. Любимые! Когда мы уезжали, Нас, юных, мешковатых и худых, Они одни средь ночи провожали По черным лужам в туфельках худых. Мы строго шли вперед. Что нам, героям, Смятенье их,— дорога далека! Они бежали за поющим строем, Стирая слезы кончиком платка. Они в ночи стояли вдоль перрона, Рыдая, с непокрытой головой, Пока фонарь последнего вагона Не потухал за хмарью дождевой. И в час, когда на тротуарах наледь, Возвышенных достойные судеб, Они стояли, чтобы отоварить Мукою серой карточки на хлеб. И снилось нам в огне чужого края: Их комнатка — два метра в ширину,— Как, платье через голову снимая, Они стоят, готовятся ко сну. Любимых, как известно, не балуют — Два-три письма за столько лет и зим! Они прижмут к груди и зацелуют Те десять строк, что мы напишем им. Они в товарниках, по первопуткам К нам добирались в тот далекий год. С убогим узелком, они по суткам Толкались у казарменных ворот. А часовой глядел на них сурово. Любимые, не зная про устав, Молили их пустить и часового В отчаянье хватали за рукав. Они стоять могли бы так веками, В платках тяжелых, в легких пальтецах, От частых стирок с красными руками, С любовью беспредельною в сердцах.
Москва: Искусство, 1965.
Вечер лирики.Нет, не только все время ветер зловещий, Нет, не только пожаров коричневый цвет — В мире были такие хорошие вещи, Как, например, восемнадцать лет, Как, например, темно-синие ночи, Очень грустные песни, кустарник в росе, На котором весна узелочки почек Завязала затем, чтобы помнили все... Но о чем же нам помнить? У нас все с собою Все, что надо для юности, здесь вот, у ног: Километр дороги до первого боя, У плеча в вещмешке на неделю паек. Но однажды, особенным вечером, в мае Бородатый солдат под смолистый дымок У костра на досуге, шинель зашивая, Про любовь рассказал нам нескладно, как мог.. Про гармонь, про небесные звезды сырые Да про запах девичьих тяжелых волос... Мы курили, молчали, в тот вечер впервые В грусть всех песен солдатских поверив всерьез.
Москва: Искусство, 1965.
Моя любимая стирала. Ходили плечи у нее. Худые руки простирала, Сырое вешая белье. Искала крохотный обмылок, А он был у нее в руках. Как жалок был ее затылок В смешных и нежных завитках! Моя любимая стирала. Чтоб пеной лба не замарать, Неловко, локтем, убирала На лоб спустившуюся прядь. То плечи опустив, родная, Смотрела в забытьи в окно, То пела тоненько, не зная, Что я слежу за ней давно. Заката древние красоты Стояли в глубине окна. От мыла, щелока и соды В досаде щурилась она. Прекрасней нет на целом свете,— Все города пройди подряд!— Чем руки худенькие эти, Чем грустный, грустный этот взгляд.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Меня в Полесье занесло. За реками и за лесами Есть белорусское село — Все с ясно-синими глазами. С ведром, босую, у реки Девчонку встретите на склоне. Как голубые угольки, Глаза ожгут из-под ладони. В шинельке,— видно, был солдат,— Мужчина возится в овине. Окликни — он поднимет взгляд, Исполненный глубокой сини. Бредет старуха через льны С грибной корзинкой и с клюкою. И очи древние полны Голубоватого покоя. Пять у забора молодух. Судачат, ахают, вздыхают... Глаза — захватывает дух!— Так синевой и полыхают. Девчата. Скромен их наряд. Застенчивые чаровницы, Зардевшись, синеву дарят, Как драгоценность, сквозь ресницы.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Кто только мне советов не давал! Мне много в жизни выдалось учебы. А я все только головой кивал: — Да, да, конечно! Ясно. Ну, еще бы!.. Поднявши перст, кто только не держал Меня за лацкан! — Да, ага, понятно! Спасибо! Ладно!— я не возражал: Ну что мне стоит, а ведь им приятно... — Да, да, согласен! Ой ли! Ей-же-ей! Пожалуй! Как вы правы, что ж, не скрою. Чем больше слушал я учителей, Тем больше я хотел быть сам собою.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Ал. Михайлову Художник, воспитай ученика, Сил не жалей его ученья ради, Пусть вслед твоей ведет его рука Каракули по клеточкам тетради, Пусть на тебя он взглянет свысока, Себя на миг считая за провидца. Художник, воспитай ученика, Чтоб было у кого потом учиться.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Полы трет полотер. Бредет он полосой. Так трогают — хитер!— Ручей ногой босой. Он тропку все торит. Его неверен шаг. Но вот простор открыт — Он вышел на большак! Полы трет полотер. А ну смелее. Жарь! И он вошел в задор, Как на косьбе косарь. Вперед он сделал крен. Рубахи нет — штаны. А ноги до колен Его обнажены. Полы трет полотер. Он с плешью. Он костист. Он руки вдаль простер, Кружа, как фигурист. Веселую игру Он воспринял всерьез. Чечетку бьет в углу, Как «Яблочко» матрос. Полы трет полотер. Как будто на пари, Напористый мотор Работает внутри. Струится пот со щек, А пляска все лютей. Он маятник. Волчок. Сплошной костер страстей. Полы трет полотер. Паркет да будет чист! Он мчит,— пустынен взор!— Как на раденье хлыст. Ему не до красот. Он поглощен трудом. Ой-ёй, он разнесет, Того гляди, весь дом! Полы трет полотер. Его летит рука. Он как тореадор, Пронзающий быка! Он мчит. Он там. Он тут. Устал. Как поднял воз! Он начертал этюд Из жестов и из поз. Полы трет полотер. В нем порох. В нем запал. Вот он нашел упор. От плоти валит пар. Расплавил пыл его. А ритм его слепил. Ухваток торжество. Телодвиженья пир. Полы трет полотер. А позы, как хорал! Мимический актер Трагедию сыграл. Он мчит, неумолим, От окон до дверей... Движенье правит им. Оно его мудрей.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Крестились готы... В водоем до плеч Они входили с видом обреченным. Но над собой они держали меч, Чтобы кулак остался некрещеным. Быть должен и у кротости предел, Чтоб заповедь смиренья ни гласила... И я кулак бы сохранить хотел. Я буду добр. Но в нем пусть будет сила.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Боюсь гостиниц. Ужасом объят При мысли, что когда-нибудь мне снова Втянуть в себя придется тонкий яд Ковров линялых номера пустого. Боюсь гостиниц. Это неспроста. Здесь холодом от окон веет люто. Здесь лампа. Здесь гардины. Здесь тахта. Иллюзия семейного уюта. Боюсь гостиниц. Может, потому, Что чувствую, что в номере когда-то Остаться мне случится одному. Навеки. В самом деле. Без возврата.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Ты не плачь, не плачь, не плачь. Не надо. Это только музыка! Не плачь. Это всего-навсего соната. Плачут же от бед, от неудач. Сядем на скамейку. Синевато Небо у ботинок под ледком. Это всего-навсего соната — Черный рупор в парке городском. Каплет с крыши дровяного склада. Развезло. Гуляет черный грач... Это всего-навсего соната! Я прошу: не плачь, не плачь, не плачь.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
И сколько в жизни ни ворочай Дорожной глины, вопреки Всему ты в дом вернешься отчий И в угол встанут сапоги... И пусть — хоть лет под девяносто — Старик прошамкает: «Сынок!» Но ты принес свое сыновство И положил его у ног. И радость новая, как завязь... Хоть ты от хижины отвык,— Ты, вырвавшийся от красавиц И от стаканов круговых. ...Пусть в поле где-то ночь пустая. Пусть крик и песня вдалеке. Ты все забудешь, припадая К покрытой венами руке.
Советская поэзия. В 2-х томах.
Библиотека всемирной литературы. Серия третья.
Редакторы А.Краковская, Ю.Розенблюм.
Москва: Художественная литература, 1977.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.