Федор Михайлович Достоевский. Записки из мертвого дома (14)

 Вино покупалось в остроге же у так называемых целовальников. Их было
несколько человек, и торговлю свою они вели беспрерывно и успешно, несмотря
на то что пьющих и "гуляющих" было вообще немного, потому что гульба
требовала денег, а арестантские деньги добывались трудно. Торговля
начиналась, шла и разрешалась довольно оригинальным образом. Иной арестант,
положим, не имеет ремесла и не желает трудиться (такие бывали), но хочет
иметь деньги и притом человек нетерпеливый, хочет скоро нажиться. У него
есть несколько денег для начала, и он решается торговать вином: предприятие
смелое, требующее большого риску. Можно было за него поплатиться спиной и
разом лишиться товара и капитала. Но целовальник на то идет. Денег у него
сначала немного, и потому в первый раз он сам проносит в острог вино и,
разумеется, сбывает его выгодным образом. Он повторяет опыт второй и третий
раз, и если не попадается начальству, то быстро расторговывается, и только
тогда основывает настоящую торговлю на широких основаниях: делается
антрепренером, капиталистом, держит агентов и помощников, рискует гораздо
меньше, а наживается все больше и больше. Рискуют за него помощники.
 В остроге всегда бывает много народу промотавшегося, проигравшегося,
прогулявшего все до копейки, народу без ремесла, жалкого и оборванного, но
одаренного до известной степени смелостью и решимостью. У таких людей
остается, в виде капитала, в целости одна только спина; она может еще
служить к чему-нибудь, и вот этот-то последний капитал промотавшийся гуляка
и решается пустить в оборот, Он идет к антрепренеру и нанимается к нему для
проноски в острог вина; у богатого целовальника таких работников несколько.
Где-нибудь вне острога существует такой человек - из солдат, из мещан,
иногда даже девка, - который на деньги антрепренера и за известную премию,
сравнительно очень немалую, покупает в кабаке вино и скрывает его где-нибудь
в укромном местечке, куда арестанты приходят на работу. Почти всегда
поставщик первоначально испробывает доброту водки и отпитое бесчеловечно
добавляет водой; бери не бери, да арестанту и нельзя быть слишком
разборчивым: и то хорошо, что еще не совсем пропали его деньги и доставлена
водка, хоть какая-нибудь, да все-таки водка. К этому-то поставщику и
являются указанные ему наперед от острожного целовальника проносители, с
бычачьими кишками. Эти кишки сперва промываются, потом наливаются водой и,
таким образом, сохраняются в первоначальной влажности и растяжимости, чтобы
со временем быть удобными к восприятию водки. Налив кишки водкой, арестант
обвязывает их кругом себя, по возможности в самых скрытых местах своего
тела. Разумеется, при этом выказывается вся ловкость, вся воровская хитрость
контрабандиста. Его честь отчасти затронута; ему надо надуть и конвойных и
караульных. Он их надувает: у хорошего вора конвойный, иногда какой-нибудь
рекрутик, всегда прозевает. Разумеется, конвойный изучается предварительно;
к тому же принимается в соображение время, место работы. Арестант, например
печник, полезет на печь: кто увидит, что он там делает? Не лезть же за ним и
конвойному. Подходя к острогу, он берет в руки монетку - пятнадцать или
двадцать копеек серебром, на всякий случай, и ждет у ворот ефрейтора.
Всякого арестанта, возвращающегося с работы, караульный ефрейтор осматривает
кругом и ощупывает и потом уже отпирает ему двери острога. Проноситель вина
обыкновенно надеется, что посовестятся слишком подробно его ощупывать в
некоторых местах. Но иногда пролаз ефрейтора добирается и до этих мест и
нащупывает вино. Тогда остается одно последнее средство: контрабандист молча
и скрытно от конвойного сует в руки ефрейтора затаенную в руке монетку.
Случается, что вследствие такого маневра он проходит в острог благополучно и
проносит вино. Но иногда маневр не удается, и тогда приходится рассчитаться
своим последним капиталом, то есть спиной. Докладывают майору, капитал
секут, и секут больно, вино отбирается в казну, и контрабандист принимает
все на себя, не выдавая антрепренера, но, заметим себе, не потому, чтоб
гнушался доноса, а единственно потому, что донос для него невыгоден: его бы
все-таки высекли; все утешение было бы в том, что их бы высекли обоих. Но
антрепренер ему уже не нужен, хотя, по обычаю и по предварительному
договору, за высеченную спину контрабандист не получает с антрепренера ни
копейки. Что же касается вообще доносов, то они обыкновенно процветают. В
остроге доносчик не подвергается ни малейшему унижению; негодование к нему
даже немыслимо. Его не чуждаются, с ним водят дружбу, так что если б вы
стали в остроге доказывать всю гадость доноса, то вас бы совершенно не
поняли. Тот арестант из дворян, развратный и подлый, с которым я прервал все
сношения, водил дружбу с майорским денщиком Федькой и служил у него шпионом,
а тот передавал все услышанное им об арестантах майору. У нас все это знали,
и никто никогда даже и не вздумал наказать или хотя бы укорить негодяя.
 Но я отклонился в сторону. Разумеется, бывает, что вино проносится и
благополучно; тогда антрепренер принимает принесенные кишки, заплатив за них
деньги, и начинает рассчитывать. По расчету оказывается, что товар стоит уже
ему очень дорого; а потому, для больших барышей, он переливает его еще раз,
сызнова разбавляя еще раз водой, чуть не наполовину, и, таким образом
приготовившись, ждет покупателя. В первый же праздник, а иногда в будни,
покупатель является: это арестант, работавший несколько месяцев, как
кордонный вол, и скопивший копейку, чтобы пропить все в заранее определенный
для этого день. Этот день еще задолго до своего появления снился бедному
труженику и во сне, и в счастливых мечтах за работой и обаянием своим
поддерживал его дух на скучном поприще острожной жизни. Наконец заря
светлого дня появляется на востоке; деньги скоплены, не отобраны, не
украдены, и он их несет целовальнику. Тот подает ему сначала вино, по
возможности чистое, то есть всего только два раза разбавленное; но по мере
отпивания из бутылки все отпитое немедленно добавляется водой. За чашку вина
платится впятеро, вшестеро больше, чем в кабаке. Можно представить себе,
сколько нужно выпить таких чашек и сколько заплатить за них денег, чтоб
напиться! Но, по отвычке от питья и от предварительного воздержания,
арестант хмелеет довольно скоро и обыкновенно продолжает пить до тех пор,
пока не пропьет все свои деньги. Тогда идут в ход все обновки: целовальник в
то же время и ростовщик. Сперва поступают к нему новозаведенные
партикулярные вещи, потом доходит и до старого хлама, а наконец, и до
казенных вещей. С пропитием всего, до последней тряпки, пьяница ложится
спать и на другой день, проснувшись с неминуемой трескотней в голове, тщетно
просит у целовальника хоть глоток вина на похмелье. Грустно переносит он
невзгоду, и в тот же день принимается опять за работу, и опять несколько
месяцев работает, не разгибая шеи, мечтая о счастливом кутежном дне,
безвозвратно канувшем в вечность, и мало-помалу начиная ободряться и
поджидать другого такого же дня, который еще далеко, но который все-таки
придет же когда-нибудь в свою очередь.