ФРИДРИХ НИЦШЕ. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА (39) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

100149 Просмотров

ГНОСЕОЛОГИЯ ( 1 ) ( 2 ) ( 3 ) ( 4 ) / ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ
ГРУППА / ГРУППОВОЕ / КОЛЛЕКТИВ / КОЛЛЕКТИВНОЕ / СОЦИАЛЬНЫЙ / СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ
ПСИХИКА / ПСИХИЧЕСКИЙ / ПСИХОЛОГИЯ / ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ / ПСИХОАНАЛИЗ
ФИЛОСОФИЯ / ЭТИКА / ЭСТЕТИКА / ФИЛОСОФ / ПСИХОЛОГ / ПОЭТ / ПИСАТЕЛЬ
РИТОРИКА \ КРАСНОРЕЧИЕ \ РИТОРИЧЕСКИЙ \ ОРАТОР \ ОРАТОРСКИЙ

FRIEDRICH WILHELM NIETZSCHE / ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ НИЦШЕ

НИЦШЕ / NIETZSCHE / ЕССЕ HOMO / ВОЛЯ К ВЛАСТИ / К ГЕНЕАЛОГИИ МОРАЛИ / СУМЕРКИ ИДОЛОВ /
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА / ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА / ЗЛАЯ МУДРОСТЬ / УТРЕННЯЯ ЗАРЯ /
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ / СТИХИ НИЦШЕ / РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ

Фридрих Вильгельм Ницше

ФРИДРИХ НИЦШЕ
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА
"Also Sprach Zarathustra"

Праздник осла

1 Но на этом месте молебна не мог Заратустра больше сдерживать себя, сам закричал И-А еще громче, чем осел, и бросился в середину своих обезумевших гостей. "Что делаете вы здесь, вы, человеческие дети? -- воскликнул он, поднимая молящихся с земли. -- Горе, если бы вас увидел кто-нибудь другой, а не Заратустра: всякий подумал бы, что вы с вашей новой верою стали худшими из богохульников или самыми неразумными из всех старых баб! И ты сам, ты, старый папа, как миришься ты с самим собою, что в таком образе молишься ослу здесь, как Богу?" -- "О Заратустра, -- отвечал папа, -- прости мне, но в вопросах Бога я просвещеннее тебя! Так лучше. Лучше молиться Богу в этом образе, чем без всякого образа. Поразмысли об этом изречении, мой высокий друг -- и ты скоро убедишься, что в этом изречении скрывается мудрость. Тот, кто говорил "Бог есть дух", -- тот делал до сих пор на земле величайший шаг к безверию: такие слова на земле не легко исправлять! Мое старое сердце бьется и трепещет от того, что еще есть на земле чему молиться. Прости это, о Заратустра, старому благочестивому сердцу папы!" -- -- "И ты, -- сказал Заратустра страннику и тени, -- ты называешь и мнишь себя свободным духом? И совершаешь здесь подобные идолослужения и обманы? Худшим, поистине, занимаешься ты здесь делом, чем у своих скверных, смуглых девушек, ты, новый верующий и хитрец!" "Довольно скверно, -- отвечал странник и тень, -- ты прав; но что же делать! Старый Бог еще жив, о Заратустра, что бы ты ни говорил. Самый безобразный человек виноват во всем: он опять воскресил его. И хотя он говорит, что он его некогда убил, -- смерть у богов всегда есть только предрассудок". -- "И ты, -- сказал Заратустра, -- ты, злой старый чародей, что наделал ты! Кто же в этот свободный век будет впредь тебе верить, если ты веришь в подобных богов-ослов? То, что ты делал, было глупостью; как мог ты, хитрый, делать такую глупость!" "О Заратустра, -- отвечал хитрый чародей, -- ты прав, это была глупость, -- она достаточно дорого обошлась мне". -- "И даже ты, -- сказал Заратустра совестливому духом, -- подумай же и приложи палец к своему носу! Разве здесь нет ничего противного твоей совести? Не слишком ли чист дух твой для этих молений и для фимиама этих святош?" "Есть нечто, -- отвечал совестливый духом и приложил палец к носу, -- есть нечто в этом зрелище, что даже приятно моей совести. Быть может, я не имею права верить в Бога; но несомненно, что Бог в этом образе кажется мне еще наиболее достойным веры. Бог должен быть вечным, по свидетельству самых благочестивых: у кого так много времени, тот не спешит. Так долго и так глупо, как только возможно; с этим можно, однако, идти очень далеко. И у кого слишком много духа, тот может сам заразиться глупостью и безумством. Подумай о себе самом, о Заратустра! Ты сам -- поистине -- даже ты мог бы от избытка мудрости сделаться ослом. Не идет ли и совершенный мудрец охотно по самым кривым путям? Как доказывает очевидность, о Заратустра, -- твоя очевидность!" -- "И ты сам наконец, -- сказал Заратустра и обратился к самому безобразному человеку, все еще лежавшему на земле и протягивавшему руку к ослу (ибо он поил его вином). -- Скажи, ты, неизреченный, что ты сделал! Ты кажешься мне преображенным, твой взор горит, плащ возвышенного облекает безобразие твое, -- что делал ты? Правду ли говорят они, что ты опять воскресил его? И к чему? Разве он не был с полным основанием убит? Ты сам кажешься мне воскрешенным -- что делал ты? что ниспровергал ты? В чем убеждал ты себя? Говори, ты, неизреченный!" "О Заратустра, -- отвечал самый безобразный человек, -- ты -- плут! Жив ли он еще, или воскрес, или окончательно умер, -- кто из нас двоих знает это лучше? Я спрашиваю тебя. Одно только знаю я -- от тебя самого однажды научился я этому, о Заратустра: кто хочет окончательно убить, тот смеется. "Убивают не гневом, а смехом" -- так говорил ты однажды. О Заратустра, ты, скрывающийся, ты, разрушитель без гнева, ты, опасный святой, ты -- плут!" 2 Но тут случилось, что Заратустра, удивленный этими плутовскими ответами, бросился ко входу в пещеру свою и, обращаясь ко всем своим гостям, крикнул громким голосом: "О, все вы хитрые проныры и скоморохи! Что притворяетесь и скрываетесь вы предо мной! Как трепетало сердце каждого из нас от радости и злобы, что вы наконец опять стали, как дети, благочестивы, -- -- что вы наконец опять поступали, как поступают дети, именно молились, складывали крестом руки и говорили "Боже милостивый!" Но теперь предоставьте мне эту детскую комнату, мою собственную пещеру, где сегодня было столько ребячества. Остудите на воздухе ваш горячий детский задор и биение ваших сердец! Конечно: если не будете вы как дети, то не войдете вы в это Небесное Царство". (И Заратустра показал рукою наверх.) "Но мы и не хотим вовсе войти в Небесное Царство: мужами стали мы -- и потому хотим мы царства земного". И еще раз начал говорить Заратустра: "О мои новые друзья, -- говорил он, -- вы, странные, вы, высшие люди, как нравитесь вы мне теперь, -- -- с тех пор как стали вы опять веселыми! Поистине, вы все расцвели: мне кажется, что таким цветам, как вы, нужны новые праздники, -- какая-нибудь маленькая смелая чепуха, какое-нибудь богослужение и праздник осла, какой-нибудь старый веселый дурень -- Заратустра, вихрь, который дыханием своим надувает вам души. Не забывайте этой ночи и этого праздника осла, вы, высшие люди! Это изобрели вы у меня, это принимаю я, как доброе знамение, -- нечто подобное изобретают только выздоравливающие! И если будете вы вновь праздновать этот праздник осла, делайте это из любви к себе, делайте также из любви ко мне: и в мое воспоминанье!" Так говорил Заратустра.

Песнь опьянения

1 Но тем временем они вышли один за другим на чистый воздух, в прохладную задумчивую ночь; Заратустра же вел за руку самого безобразного человека, чтобы показать ему свой ночной мир, большую круглую луну и серебряные водопады у пещеры своей. И вот наконец они стояли безмолвно все вместе; это были старые люди, но сердца их утешились, исполнились решимости, и дивились они про себя, что им так хорошо было на земле; а тайна ночи все глубже проникала в сердца их. И снова думал Заратустра про себя: "О, как нравятся мне теперь эти высшие люди!", но он не сказал этого, ибо чтил счастье их и молчание их. -- И тогда случилось то, что было самого изумительного в тот долгий изумительный день: самый безобразный человек во второй, и последний, раз принялся пыхтеть и клокотать, но когда он добрался до слов, то из уст его вдруг отчетливо и чисто вылетел вопрос -- хороший, глубокий, ясно поставленный вопрос, от которого у всех слышавших его шевельнулось сердце в груди. "Вы все, друзья мои, что теперь у вас на сердце? -- спросил самый безобразный человек. -- Ради этого дня -- я впервые доволен, что жил всю свою жизнь. И засвидетельствовать столь многое -- это для меня еще недостаточно. Стоит жить на земле: один день, один праздник, проведенный с Заратустрой, научил меня любить землю. "Так это была жизнь? -- скажу я смерти. -- Ну что ж! Еще раз!" Друзья мои, что теперь у вас на сердце? Не скажете ли вы смерти, подобно мне: так это была -- жизнь? Ну что ж, ради Заратустры -- еще раз!" -- Так говорил самый безобразный человек; но было уже близко к полуночи. И как вы думаете, что случилось тогда? Как только высшие люди услыхали его вопрос, они вдруг сознали превращение свое и выздоровление свое и кому обязаны они всем этим, -- тогда они бросились к Заратустре, исполненные признательности, уважения и любви, целуя ему руки, и, смотря по настроению каждого, одни смеялись, другие плакали. Старый же прорицатель плясал от удовольствия; и если, как думают многие повествователи, он был тогда пьян от сладкого вина, то, несомненно, он был еще более пьян от сладости жизни; и он отрекся от всякой усталости. Некоторые даже рассказывают, что тогда плясал и осел: ибо не напрасно самый безобразный человек напоил его вином. Это было так, может быть, и иначе; и если действительно осел не плясал в тот вечер, все-таки случились тогда еще более великие и диковинные вещи, чем танец осла. Одним словом, как гласит поговорка Заратустры: "ну так что же!" 2 Заратустра же, пока это происходило с самым безобразным человеком, стоял как опьяненный: его взор потух, его язык заплетался, его ноги дрожали. И кто сумел бы отгадать, какие мысли бежали тогда по душе Заратустры? Но видно было, что дух его отступил от него, бежал впереди и находился где-то в широкой дали, блуждая, как сказано в писании, "над высокой скалой, между двух морей, между прошедшим и будущим, как тяжелая туча". Но мало-помалу, пока высшие люди поддерживали его, немного пришел он в себя и отстранил рукою толпу озабоченных почитателей; однако он не говорил. Но вдруг повернул он быстро голову, ибо казалось, что он услышал что-то; тогда приложил он палец к губам и сказал: "Идем!" И тотчас водворилась тишина и тайна вокруг него; а из глубины медленно доносился звук колокола. Заратустра прислушивался к нему, также как и высшие люди; потом он вторично приложил палец к губам и опять сказал: "Идем! Идем! Полночь приближается!" -- и голос его изменился. Но он все еще не трогался с места -- тогда водворилась еще большая тишина и еще большая тайна, и весь мир прислушивался, даже осел и почетные звери Заратустры, орел и змея, а также пещера Заратустры, большая холодная луна и даже сама ночь. Заратустра же в третий раз приложил палец к губам и сказал: -- Идем! Идем! Идем! Начнем теперь странствовать! Час настал! Начнем странствовать ночью! 3 Полночь приближается, о высшие люди, -- и вот скажу я вам нечто на ухо, как этот старый колокол говорит мне на ухо, -- -- с такой же таинственностью, с таким же ужасом, с такой же сердечностью, с какой говорит ко мне этот полночный колокол, переживший больше, чем человек: -- уже отсчитавший болезненные удары сердца ваших отцов, -- ах! ах! как она вздыхает! как она смеется во сне! старая, глубокая, глубокая полночь! Тише! Тише! Слышится многое, что не смеет днем говорить о себе; но теперь, когда воздух чист, когда стихает шум сердец ваших, -- -- теперь говорится оно, теперь слышится, теперь крадется оно в ночные бодрствующие души: ах! ах! как она вздыхает! как она смеется во сне! -- разве не слышишь ты, с какой таинственностью, с каким ужасом, с какой сердечностью говорит к тебе старая, глубокая, глубокая полночь? О, внемли, друг! 4 Горе мне! Куда девалось время? Не опустился ли я в глубокие родники? Мир спит -- Ах! Ах! Пес воет, луна сияет. Я предпочитаю умереть, умереть, чем сказать вам, о чем сейчас думает мое полночное сердце. Вот я уже умер. Свершилось. Паук, зачем ткешь ты паутину вокруг меня? Ты хочешь крови? Ах! Ах! Роса падает, час приближается -- -- час, когда знобит меня и я мерзну, час, который спрашивает, неустанно спрашивает: "у кого достаточно мужества для этого? -- кому быть господином земли? Кто скажет: так должны вы течь, вы, большие и малые реки!" -- час приближается: о человек, о высший человек, внемли! эта речь для тонких ушей, для твоих ушей -- что полночь тихо скажет вдруг? 5 Меня уносит, душа моя танцует. Ежедневный труд! Ежедневный труд! Кому быть господином земли? Месяц холоден, ветер молчит. Ах! Ах! Летали ли вы уже достаточно высоко? Вы плясали: но ноги еще не крылья. О добрые плясуны, теперь всякая радость миновала: вино прокисло, все кубки разбились, могилы заговорили. Вы летали недостаточно высоко -- теперь заговорили могилы: "Спасите же мертвых! Почему длится так долго ночь? Не опьяняет ли нас луна?" О высшие люди, спасите же могилы, воскресите трупы! Ах, почему гложет еще червь? Приближается, приближается час, -- -- колокол глухо звучит, сердце еще хрипит, червь еще гложет, червь сердца. Ах! Ах! Мир -- так глубок!