Г.В.Ф.Гегель ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ДУХА (32)

[(γ) Тщеславие образованности.] – Содержание речей духа о себе самом и по поводу себя есть, таким образом, извращение всех понятий и реальностей, всеобщий обман самого себя и других; и бесстыдство, с каким высказывается этот обман, именно поэтому есть величайшая истина. Эти речи – сумасшествие музыканта, "который свалил в кучу и перемешал тридцать всевозможных арий, итальянских, французских, трагических, комических, – то вдруг низким басом спускался в самую преисподнюю, то потом, надрывая глотку и фальцетом раздирая выси небес, он был то яростен, то смиренен, то властен, то насмешлив". – Спокойному сознанию, которое честно перекладывает мелодию добра и истины на одинаковые тона, т.е. на одну ноту, эти речи представляются "бредом мудрости и безумия, смесью в такой же мере ловкости, как и низости, столь же правильных, как и ложных идей, такой же полной извращенности ощущения, столь же совершенной мерзости, как и безусловной откровенности и правды. Нельзя отказать себе в том, чтобы войти в эти тона и проследить снизу доверху всю шкалу чувств – от глубочайшего презрения и отвержения до высочайшего изумления и умиления; в них переплавится некоторая комическая черта, которая лишает их свойственной им природы" [32]; в самой своей откровенности они найдут некоторую примиряющую, всемогущую в своей потрясающей глубине черту, которая сообщает дух себе самой.

Если мы сопоставим речи этого отдающего себе отчет хаоса с речами названного простого сознания истины и добра, то последние окажутся только односложными по сравнению с откровенным и сознательным красноречием духа образованности; ибо такое сознание не может сказать этому духу ничего, чего он сам не знал бы и не говорил. Если же оно и выходит за пределы своей односложности, то оно говорит то же, что провозглашает дух, но при этом еще совершает ту глупость, что воображает, будто говорит что-то новое и иное. Даже выговариваемые им слова "мерзко", "низко" уже есть эта глупость, ибо дух говорит их о самом себе. Если этот дух в своих речах искажает все, что однотонно, потому что это равное себе есть только абстракция, а в своей действительности он есть извращение в себе самом, и если, напротив, неизвращенное сознание берет под защиту добро и благородство, т.е. то, что сохраняет равенство в своем внешнем проявлении, – берет под защиту единственным здесь возможным способом, так чтобы добро не потеряло своей ценности именно от того, что оно связано с дурным или смешано с ним, ибо это его условие и необходимость, в этом состоит мудрость природы, – если это так, то это сознание, воображая, что оно противоречит, тем самым лишь резюмировало содержание речей духа тривиальным способом, который, делая противное благородному и хорошемуусловием и необходимостью благородного и хорошего, безмысленно воображает, будто говорит что-то иное, чем то, что названное благородным и хорошим в сущности своей есть обратное себе самому, точно так же как дурное, наоборот, есть превосходное.

Если простое сознание заменяет эту пошлую мысль действительностью превосходного, представив его на примере вымышленного случая или же истинного происшествия и так показывая, что это – не пустое наименование, а имеется налицо, – то всеобщая действительность извращенного действования противостоит всему реальному миру, в котором приведенный пример составляет, следовательно, лишь нечто совершенно обособленное, некоторую espèce; и изобразить наличное бытие хорошего и благородного как отдельное происшествие, будет ли оно вымышленным или истинным, – это самое горькое, что о нем можно сказать. – Если простое сознание, наконец, потребует уничтожения всего этого мира извращения, оно не может потребовать от индивида, чтобы он удалился из этого мира, ибо и Диоген в бочке обусловлен им, и такое требование, предъявленное к отдельному лицу, есть как раз то, что считается дурным, т.е. чтобы отдельное лицо заботилось о себе как о единичном. Обращенное же ко всеобщей индивидуальности, это требование удаления из этого мира извращения не может означать, что разум должен отказаться от духовного образованного сознания, которого он достиг, что он должен разросшееся богатство своих моментов погрузить обратно в простоту естественного чувства и снова впасть в дикость и в близость к животному сознанию, хотя бы эта природа называлась невинностью; требование такого прекращения может быть обращено только к самому духу образованности, дабы он вернулся к себе из своего хаоса как дух и достиг еще более высокого сознания.

Но на деле дух уже в себе осуществил это. Разорванность сознания, сознающая и выражающая самое себя, есть язвительная насмешка над наличным бытием, точно так же как над хаосом целого и над самим собой; это есть в то же время еще улавливающее себя затихание всего этого хаоса. – Эта себя самое улавливающая суетность всей действительности и всякого, определенного понятия есть двойная рефлексия реального мира в себя самого; во-первых, – в этой самости сознания как "этой", во-вторых, – в чистой всеобщности его или в мышлении. Со стороны первой пришедший к себе дух направил взор в мир действительности и имеет еще этот мир своей целью и непосредственным содержанием; со стороны же второй его взор отчасти обращен только на себя и негативно к миру, отчасти – от него к небу, и его предмет есть потустороннее этого мира.

Со стороны возвращения в самость суетность всех вещей есть собственная суетность этой самости, т.е. она суетна. Она есть для-себя-сущая самость, которая умеет не только все критиковать и поносить, но и остроумно рассказать об устойчивых сущностях действительности, так же как и об устойчивых определениях, устанавливаемых суждением, – в их противоречии, а это противоречие и есть их истина. – Если рассматривать самость со стороны формы, то она знает, что все отчуждено от себя самого, что для-себя-бытие отделено от в-себе-бытия, что то, что мнится, и цель отделены от истины,бытие для другого, в свою очередь, – от обоих, а служащее предлогом – от настоящего мнения и истинного дела и намерения. – Она, таким образом, умеет правильно выразить каждый момент в отношении к другому, выразить вообще извращение всех моментов; она знает лучше, что каждый из них есть то, что он есть, как бы он ни определялся. Так как субстанциальное ей известно со сторонынесогласованности и раздора, который она согласует внутри себя, но не известно со стороны этого согласования, то она умеет очень хорошо критиковать это субстанциальное, но потеряла способностьпостигать его. – Эта суетность нуждается в суетности всех вещей, чтобы, исходя из них, сообщить себе сознание самости; она поэтому порождает самое эту суетность и есть та душа, которая ее питает. Власть и богатство – высшие цели усилий этой самости, она знает, что путем отказа от себя и пожертвования собою оно образовывает себя до всеобщего, завладевает им и, обладая им, получает общезначимость; власть и богатство суть действительные признанные силы. Но сама эта ее значимость суетна, и именно тогда, когда она завладевает ими, она знает, что они – не самодовлеющие сущности, а, напротив, она чувствует себя властью над ними и знает их как суетность. То обстоятельство, что она, таким образом, в самом своем обладании ими свободно от них, оно выражает остроумным языком, который поэтому для нее – высший интерес и истина целого; в языке "эта" самость, как эта чистая самость, не относящаяся ни к действительным, ни к мысленным определениям, становится для себя духовным, подлинно общезначимым. Она есть себя самое разрывающая природа всех отношений и сознательное разрывание их; но лишь как возмущенное самосознание она знает о своей собственной разорванности, и в этом знании ее она непосредственно возвысилась над ней. В указанной суетности всякое содержание становится некоторой негативностью, которая уже не может быть постигнута положительно; положительный предмет есть только само чистое "я", и разорванное сознание есть в себе это чистое равенство с собой возвратившегося к себе самосознания.

b. Вера и чистое здравомыслие

[ 1. Мысль о вере. ] – Дух отчуждения от себя самого имеет свое наличное бытие в мире образованности; но так как это целое отчуждалось от себя самого, то по ту сторону этого мира находится недействительный мир чистого сознания или мышления. Его содержание есть чисто мысленное, мышление есть его абсолютная стихия. Но в то время как мышление есть прежде всего стихия этого мира, у сознания только есть эти мысли, но оно еще не мыслит их или не знает, что это – мысли; они существуют для него в форме представления. Ибо мышление выходит из действительности в чистое сознание, но вообще оно само – еще в сфере и в определенности действительности. Разорванное сознание есть в себе лишь равенство чистого сознания с самим собой для нас, а не для себя самого. Оно, следовательно, есть лишь непосредственное, внутри себя еще не завершенное возвышение и содержит еще внутри себя противоположный себе принцип, которым оно обусловлено и которым оно не овладело через опосредствованное движение. Поэтому сущность его мысли имеет для него значение не как сущность лишь в форме абстрактного "в-себе", а в форме чего-то обычно действительного, т.е. такой действительности, которая только поднялась в другую стихию, не потеряв в ней определенности действительности, которая [еще] не мыслится. – Существенно отличать его от того "в себе", которое составляет сущность стоического сознания; для последнего имела значение только форма мысли как таковой, мысли, у которой при этом есть какое-нибудь ей чуждое, заимствованное из действительности содержание; для сознания же, о котором здесь идет речь, значение имеет не форма мысли. Точно так же [нужно отличать] его от в-себе[-бытия] добродетельного сознания, для которого, правда, сущность находится в соотношении с действительностью и есть сущность самой действительности, но только сущность еще не действительная; для рассматриваемого же здесь сознания имеет значение быть действительной сущностью, хотя бы и по ту сторону действительности. Точно так же не имеют определения действительности в себе "справедливое" и "хорошее" законопредписывающего разума и "всеобщее" сознания, проверяющего законы. – Если, таким образом, внутри самого мира образованности чистое мышление оказывалось стороной отчуждения, а именно критерием абстрактного хорошего и плохого в суждении, то, после того как оно прониклось движением целого, оно обогатилось моментом действительности и благодаря этому – моментом содержания. Но эта действительность сущности есть в то же время лишь действительность чистого, а не действительного сознания; хотя она поднялась в стихию мышления, но это сознание еще не считает ее мыслью, а напротив, она для него – по ту сторону его собственной действительности, ибо действительность сущности есть бегство из этой действительности.

В том виде, в каком религия (ибо ясно, что речь идет о ней) выступает здесь в качестве веры мира образованности, она еще не выступает так, как она есть в себе и для себя. – Она уже выступала перед нами в других определенностях, а именно как несчастное сознание, как форма лишённого субстанции движения самого сознания. – И в нравственной субстанции она выступала как вера в подземный мир, но сознание отошедшего духа есть собственно не вера, не сущность, утвержденная в стихии чистого сознания по ту сторону действительного, а сам этот дух здесь непосредственно имеется налицо; его стихия – семья. – Здесь же религия, с одной стороны, произошла из субстанции и есть чистое сознание ее; с другой стороны, это чистое сознание отчуждено от своего действительного сознания, а сущность – от своего наличного бытия. Она, таким образом, хотя и не есть уже лишенное субстанции движение, но сохраняет еще определенность противоположности по отношению к действительности как "этой"действительности вообще и по отношению к действительности самосознания в частности; она поэтому есть по существу только некоторая вера.

Это чистое сознание абсолютной сущности есть отчужденное сознание. Посмотрим ближе, как определяется то, по отношению к чему оно есть "иное", и рассмотрим его только в связи с последним. А именно, прежде всего этому чистому сознанию противостоит, по-видимому, только мир действительности; но так как оно есть бегство из этого мира и тем самым определенность противоположности, то эта определенность присуща ему самому; поэтому чистое сознание в самом себе по существу отчуждено, и вера составляет только одну сторону этого сознания. Вместе с тем для нас возникла уже другая сторона. Так, чистое сознание есть рефлексия из мира образованности именно в том смысле, что субстанция его, точно так же как и массы, на которые она расчленяется, оказались тем, что они суть в себе, –духовными существенностями, абсолютно беспокойными движениями или определениями, непосредственно снимающими себя в своей противоположности. Их сущность, простое сознание, есть, следовательно, простота абсолютного различия, которое непосредственно не есть различие. Это сознание, следовательно, есть чистое для-себя-бытие, не как для-себя-бытие "этого" единичного, а внутри себя всеобщая самость как беспокойное движение, которое захватывает и проникает в спокойную сущность дела.

Внутри его, следовательно, имеется достоверность, которая непосредственно знает самое себя как истину, чистое мышление как абсолютное понятие во всей мощи своей негативности, которая уничтожает всякую предметную сущность, долженствующую противостоять сознанию, и делает ее бытием сознания. – Это чистое сознание в то же время и в такой же мере просто, потому что именно его различие не есть различие. Но в качестве этой формы простой рефлексии в себя оно есть стихия веры, в которой дух обладает определенностью положительной всеобщности, в-себе-бытия по отношению к указанному для-себя-бытию самосознания. – Оттесненный обратно в себя из лишенного сущности, только растворяющегося мира дух, с точки зрения истины, в нераздельном единстве есть в такой же мере абсолютное движение и негативность своего явления, как и удовлетворенная внутри себя сущность и положительный покой этого мира. Но подпадая вообще под определенностьотчуждения, оба эти момента расходятся как некое двойное сознание. Первый момент есть чистое здравомыслие как сосредоточивающийся в самосознании духовный процесс, которому противостоит сознание положительного, форма предметности или представления и который обращен против этого сознания; но собственный предмет здравомыслия есть только чистое "я". – Простое сознание положительного или сознание покоящегося равенства себе самому, напротив, имеет предметом внутреннюю сущность как сущность. – Самому чистому здравомыслию прежде всего не присуще никакое содержание, потому что оно есть негативное для-себя-бытие; напротив того, вере свойственно содержание, но без здравого смысла. Если чистое здравомыслие не покидает самосознания, то вера имеет свое содержание, правда, точно так же в стихии чистого самосознания, но в мышлении, а не в понятиях, в чистом, сознании, а не в чистом самосознании. Вера тем самым, правда, есть чистое сознаниесущности, т.е. простого "внутреннего", и есть, стало быть, мышление – главный момент в природе веры, который обыкновенно упускают из виду. Непосредственность, с которой сущность содержится в вере, заключается в том, что ее предмет есть сущность, т.е. чистая мысль. Но эта непосредственность, поскольку мышление входит в сознание, или чистое сознание – в самосознание, приобретает значение некоторого предметного бытия, которое находится по ту сторону сознания самости. Благодаря этому значению, которое непосредственность и простота частого мышления приобретают всознании, происходит то, что сущность веры опускается из мышления в представление и превращается в сверхчувственный мир, который по существу есть некоторое "иное" самосознания. – В чистом здравомыслии, напротив того, переход чистого мышления в сознание имеет противоположное определение; предметность имеет значение некоторого лишь негативного содержания, себя снимающего и возвращающегося в самость, т.е. только самость есть для себя, собственно говоря, предмет, или: предмет обладает истиной лишь постольку, поскольку он имеет форму самости.

[ 2. Предмет веры. ] – Подобно тому, как вера и чистое здравомыслие вместе принадлежат стихии чистого сознания, так же они вместе суть возвращение из действительного мира образованности. Они предстают поэтому с трех сторон. Во-первых, каждое из них есть в себе и для себя вне всякого отношения; во-вторых, каждое соотносится с действительным миром, противоположным чистому сознанию; в-третьих, каждое соотносятся с другим внутри чистого сознания.

Сторона в-себе- и для-себя-бытия в верующем сознании есть его абсолютный предмет, содержание и определение которого ясны. Ибо согласно понятию веры он есть не что иное, как реальный мир, возведенный во всеобщность чистого сознания. Расчленение реального мира составляет поэтому также организацию этой всеобщности; только части в ней в своем одушевлении не отчуждены друг от друга, а суть в себе и для себя сущие сущности, духи, в себя возвратившиеся и остающиеся у себя самих. – Поэтому движение их перехода только для нас есть отчуждение определенности, в котором они находятся в своем различии, и только для нас они составляют некоторый необходимый ряд; для веры же их различие есть покоящееся разнообразие, а их движение есть [историческое] событие.

Если коротко назвать их со стороны внешнего определения их формы, то подобно тому как в мире образованности государственная власть или "хорошее" были первым, так и здесь первое есть абсолютная сущность, в себе и для себя сущий дух, поскольку он есть простая, вечная субстанция. Но в реализации своего понятия, состоящей в том, чтобы быть духом, она переходит в бытие для "другого", ее равенство себе самой превращается в действительную жертвующую собою абсолютную сущность; она становится самостью, однако самостью преходящей. Поэтому третье есть возвращение этой отчужденной самости и униженной субстанция в ее первую простоту; лишь таким образом она представлена как дух.

Эти различенные сущности, возвращенные мышлением обратно в себя из переменчивости действительного мира, суть неизменные вечные духи, бытие которых состоит в том, что они мыслят составляемое ими единство. Отодвинутые таким образом от самосознания, эти сущности вое же проникают в него; если бы сущность неподвижно была в форме первой простой субстанции, она оставалась бы чужда самосознанию. Но отрешению этой субстанции, а затем ее духу присущ момент действительности, и благодаря этому последний становится причастен верующему самосознанию, или: верующее сознание принадлежит реальному миру.

Со стороны этого второго отношения верующее сознание отчасти само имеет свою действительность в реальном мире образованности и оставляет его дух и его наличное бытие, которое было рассмотрено; отчасти же это сознание противостоит этой своей действительности как суетному и есть движение, направленное на то, чтобы снять ее. Это движение состоит не в том, чтобы верующее сознание остроумно сознавало извращения этой действительности; ведь оно есть простое сознание, которое причисляет остроумное (das Geistreiche) к суетному, потому что последнее все еще имеет своей целью реальный мир. Спокойному царству (dem ruhigen Reiche) его мышления противостоит действительность как некоторое лишенное духа (geistloses) наличное бытие, которое поэтому должно быть преодолено внешним образом. Это послушание в служении и в восхвалении порождает путем снятия чувственного сознания и действования сознание единства с сущей в себе и для себя сущностью, однако не в качестве созерцаемого действительного единства, а это служение есть лишь беспрерывное порождение, которое в наличествовании достигает своей цели не полностью. Община, правда, достигает этого, ибо она есть всеобщее самосознание; но для единичного самосознания царство чистого мышления необходимо остается по ту сторону его действительности, или: так как оно благодаря отрешению вечной сущности вошло в действительность, последняя есть не постигнутая в понятии чувственная действительность; но чувственная действительность остается равнодушной к другой действительности, и потустороннее получило сверх того лишь определение отдаленности в пространстве и времени. – Но понятие, для себя самой наличная действительность духа, остается в верующем сознании тем "внутренним", которое есть и делает все, но само не обнаруживается.