Меню
Назад » »

Г.В.Ф.Гегель ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ДУХА (38)

[(β) Моральное суждение.] – Но это суждение имеет в то же время другую сторону, начинающую разрешение имеющейся здесь противоположности. – Сознание всеобщего относится к злому сознанию не как то, что действительно и совершает поступки (ведь, напротив, злое сознание есть то, что действительно), а в противоположность ему оно есть то сознание, которое не вовлечено в противоположность между единичностью и всеобщностью, встречающуюся в поступках. Оно остается во всеобщности мысли, ведет себя как постигающее сознание, и его первое действие есть только суждение. – Этим суждением оно, как было только что отмечено, ставит себя теперь рядом со злым сознанием, и последнее в силу этого равенства начинает созерцать себя само в этом другом сознании. Ибо сознание долга ведет себя как постигающее сознание, пассивно; но вследствие этого оно находится в противоречии с собой как с абсолютной волей долга, с собой как с тем, что прямо дает определение из себя самого. Оно хорошо сохранило себя в чистоте, ибо оно не совершает поступков; оно есть лицемерие, которое хочет выдать суждение за действительное действие, и доказывает добропорядочность не поступками, а выражением превосходных умонастроений. Это сознание, следовательно, совершенно такое же, как и то, которое упрекают в том, что у него долг только на словах. В том и другом сознании действительность одинаково отлична от слов – в одном из-за корыстной цели поступка, в другом – из-за отсутствия поступков вообще, необходимость которых заключается в самом разговоре о долге, ибо долг без исполнения не имеет никакого значения.

Но суждение следует рассматривать также как положительное действие мысли, и у него есть некоторое положительное содержание; благодаря этой стороне противоречие, которое имеется в постигающем сознании, и его равенство первому [сознанию] становятся еще полнее. Совершающее поступки сознание провозглашает это свое определенное действование долгом, и обсуждающее сознание не может этого отрицать за ним; ибо сам долг есть бессодержательная форма, пригодная для любого содержания, или: конкретный поступок, сам различающийся многосторонностью, имеет всеобщую сторону – ту самую, которая, принимаемая за долг, в такой же мере присуща ему, как и особенная сторона, составляющая участие и интерес индивида. Обсуждающее же сознание не довольствуется указанной стороной долга и знанием совершающего поступки о том, что это его долг, отношение и состояние его действительности. Наоборот, оно держится другой стороны, переносит поступок во "внутреннее" и объясняет его из его, отличного от него самого, намерения и корыстного мотива. Подобно тому как каждый поступок может быть подвергнут рассмотрению со стороны его соответствия требованиям долга, он может быть подвергнут и этому другому рассмотрению со стороны особенности; ибо как поступок он есть действительность индивида. – Это обсуждение, следовательно, выводит поступок из его наличного бытия и рефлектирует его во "внутреннее" или в форму собственной особенности. – Если поступку сопутствует слава, то обсуждение видит в этом "внутреннем" жажду славы; – если он вообще соответствует положению, которое занимает индивид, не выходя за его рамки, и он таков, что это положение не является для индивидуальности внешним определением, а индивидуальность наполняет собою эту всеобщность и именно благодаря этому оказывается способной к чему-нибудь более высокому, то суждение видит во "внутреннем" как побудительной причине такого поступка честолюбие и т.д. Когда в поступке вообще совершающий его достигает созерцания себя самого в предметности или чувствования себя в своем наличном бытии и, стало быть, наслаждения, суждение видит во "внутреннем" влечение к собственному счастью, хотя бы оно состояло лишь во внутреннем моральном тщеславии, в наслаждении сознания собственным превосходством и в предвкушении надежды на будущее счастье. Ни один поступок не может избежать подобного обсуждения, ибо долг ради долга, эта чистая цель, есть нечто недействительное; свою действительность она находит в действовании индивидуальности, и поступок имеет благодаря этому свой особый характер. – Для лакея нет героя [34]; но не потому, что последний не герой, а потому, что тот – лакей, с которым герой имеет дело не как герой, а как человек, который ест, пьет, одевается, [т.е.] вообще имеет с ним дело со стороны единичности потребностей и представлений. Таким образом, для обсуждения нет такого поступка, в котором оно не могло бы противопоставить единичную сторону индивидуальности общей стороне поступка и не могло бы по отношению к совершающему поступки сыграть роль лакея моральности.

Это обсуждающее сознание, таким образом, само низменно, потому что оно разделяет поступок и порождает и закрепляет его неравенство себе самому. Далее, оно есть лицемерие, потому что такое обсуждение оно представляет не как иные приемы зла, а как правильно поступающее сознание, в этой своей недействительности и тщеславии оно возносится над подвергнутыми разносу деяниями и хочет выдать свои бездейственные речи за превосходную действительность. – Таким образом, приравнивая себя этим совершающему поступки [сознанию], которое оно подвергает своему обсуждению, оно им признается тождественным ему. Действующее сознание находит, что обсуждающее сознание не только постигает его как нечто чуждое и ему неравное, но, напротив, оно находит это сознание равным себе по собственному его характеру. Созерцая это равенство и провозглашая его, совершающее поступки сознание признается ему в этом и ожидает равным образом, что это другое сознание, подобно тому как оно на деле поставило себя наравне с ним, точно так же ответит на его речь, провозгласит в ней свое равенство, и что так настанет признающее наличное бытие. Его признание не есть унижение, смирение, уничижение перед другим сознанием; ибо это высказывание не есть одностороннее высказывание, которым оно устанавливало бы свое неравенство ему, а оно высказывается только вследствие того, что видит равенство другого с собой, в своем признании оно провозглашает их равенство со своей стороны и провозглашает его потому, что язык есть наличное бытие духа как непосредственной самости; оно ожидает, следовательно, что другое [сознание] внесет свою долю в это наличное бытие.

Но на то, что зло признается: "я – зло", не следует ответа, в котором было бы такое же признание. В указанном обсуждении это не имелось в виду; напротив! Оно отталкивает от себя эту общность и является жестокосердным, существуя для себя и отвергая неразрывную связь с другим. Вследствие этого картина совершенно меняется. То сознание, которое признавалось, видит, что его оттолкнули и что другое сознание не право, отказываясь дать выход своему "внутреннему" в наличное бытие речи и противополагая злу красоту своей души, а признанию – упрямство неподатливого характера и безмолвие, в котором хочет затаить себя внутри себя и не унижаться перед другим. Здесь выявлено наивысшее возмущение духа, достоверно знающего себя самого; ибо он созерцает себя как "это" простое знание самости в другом, и притом так, что и внешняя форма этого другого не есть (подобно тому как было в богатстве) то, что лишено сущности, не есть вещь, а то, что ему противопоставляют, есть мысль, само знание, та абсолютно текучая непрерывность чистого знания, которая отказывается с ним общаться, – с ним, который уже в своем признании отрекся от обособленного для-себя-бытия и выявил себя как снятую особенность, а тем самым – как непрерывную связь с другим, как всеобщее. Но другое заранее оставляет себе за самим собою свое необщающееся [с другим] для-себя-бытие; за признающимся оно оставляет то, что, однако, тем уже отвергнуто. Благодаря этому оно оказывается сознанием, которое покинуто духом и которое его отвергает; ибо оно не узнает того, что дух в абсолютной достоверности себя самого господствует над всяким действием и действительностью и может их отвергнуть и не допустить до свершения. В то же время оно не узнает противоречия, в которое оно впадает и которое состоит в том, что отвержение, совершенное на словах, оно не считает истинным отвержением, тогда как оно само имеет достоверность своего духа не в каком-нибудь действительном поступке, а в своем "внутреннем", и наличное бытие последнего – в словесном выражении его суждения. Оно само, стало быть, препятствует возвращению другого из действия в духовное наличное бытие речи и в равенство духа, и этой жесткостью порождает неравенство, какое еще имеется.

Поскольку достоверно знающий себя самого дух как прекрасная душа не обладает силой отрешения от дорожащего собою знания себя самого, постольку прекрасная душа не может достигнуть равенства с отброшенным сознанием и, стало быть, доступного созерцанию единства себя самой в другом, не может достигнуть наличного бытия; равенство осуществляется поэтому только негативно, как бытие, лишенное духа. Лишенная действительности прекрасная душа в противоречии между своей чистой самостью и необходимостью для последней проявиться во внешнем бытии и превратиться в действительность, [т.е.] в непосредственности этой устойчивой противоположности, – непосредственности, которая единственно есть средний термин и примирение противоположности, поднявшейся до своей чистой абстракции, и которая есть чистое бытие или пустое ничто, – прекрасная душа, следовательно, как сознание этого противоречия в его непримиренной непосредственности потрясена до безумия и тает в истомляющей чахотке. На дело она тем самым отказывается от упрямого отстаивания своего для-себя-бытия, но порождает только лишенное духа единство бытия.

[(γ) Прощение и примирение.] – Истинное, а именно обладающее самосознанием и наличным бытием уравновешивание, в силу его необходимости содержится уже в предшествующем. Сокрушение жестокого сердца и его возвышение до всеобщности есть то же движение, которое было выражено в признававшемся сознании. Раны духа заживают, не оставляя рубцов; действие не есть что-то непреходящее, а воспринимается духом обратно в себя, и сторона единичности, наличествующая в нем – будет ли она намерением или налично сущей негативностью и пределом ее, – есть то, что непосредственно исчезает. Претворяющая в действительность самость, форма ее поступка есть лишь момент целого, точно так же знание, которое, пользуясь суждением, дает определения и устанавливает различие между единичной и всеобщей стороной совершения поступков. Зло, о котором шла речь, выявляет это отрешение от себя или себя [само] как момент, вовлеченное в признающееся наличное бытие созерцанием себя в другом. Но как у него должно быть сокрушено его одностороннее непризнанное наличное бытие особого для-себя-бытия, так у этого другого должно быть нарушено его одностороннее непризнанное суждение; и подобно тому как первое выражает власть духа над своей действительностью, так и второе выражает власть над своим определенным понятием.

Но это второе отказывается от разделяющей мысли и упрямства отстаивающего в нем для-себя-бытия, потому что на деле оно созерцает в первом себя само. Это сознание, которое отвергает свою действительность и производит себя в снятое "это", проявляется благодаря этому фактически как всеобщее; оно возвращается из своей внешней действительности в себя как сущность; всеобщее сознание, таким образом, узнает в нем себя само. – Прощение, даруемое им первому сознанию, есть отказ от себя, от своей недействительной сущности, так как оно этому сознанию приравнивает то другое, которое было совершением действительных поступков, и то, что было названо злым на основании определения, полученного в мысли совершением поступков, – оно признает добрым, или лучше сказать, оно отказывается от этого различия между определенной мыслью и ее для-себя-сущим определяющим суждением, как другое отказывается от для-себя-сущего определения поступка. Слово примирения естьналично сущий дух, созерцающий чистое знание себя самого как всеобщей сущности в противоположном себе, в чистом знании себя как абсолютно внутри себя сущей единичности, – взаимное признавание, которое есть абсолютный дух.

Он вступает в наличное бытие лишь на высшей ступени, где его чистое знание о себе самом есть противоположность себе самому и смена себя самого. Зная, что его чистое знание есть абстрактнаясущность, он есть этот знающий долг в абсолютной противоположности знанию, которое считает себя сущностью в качестве абсолютной единичности самости. Первое [чистое знание] есть чистая непрерывность всеобщего, которое единичность, знающую себя как сущность, знает как то, что в себе ничтожно, как зло. Но другое есть абсолютная разобщенность, которая себя самое знает абсолютно в своем чистом "одном", а указанное всеобщее – как то, что недействительно и есть только для других. Обе стороны доведены до такой чистоты, при которой в них уже нет лишенного самости наличного бытия, в них уже отсутствует "негативное" сознания, а указанный долг есть постоянный характер знания сознанием себя самого, "и это зло точно так же имеет свою цель в своем внутри-себя-бытии, а свою действительность – в своей речи; содержание этой речи есть субстанция его устойчивого существования; эта речь есть уверение в достоверности духа внутри себя самого. Оба достоверно знающих себя самих духа не имеют иной цели, кроме своей чистой самости, и не имеют иной реальности и наличного бытия, кроме именно этой чистой самости. Но они еще разные; и эта разница абсолютная, потому что она установлена в этой стихии чистого понятия. Она такова не только для нас, но и для самих понятий, которые находятся в этой противоположности. Ибо хотя эти понятия – определенные друг по отношению к другу, но в то же время они в себе – всеобщие, так что заполняют весь объем самости, и у этой самости нет иного содержания, кроме этой своей определенности, которая не выходит за пределы самости и не более ограниченна, чем она; ибо одна определенность, абсолютно всеобщее, в такой же мере есть чистое знание себя самого, как другое – абсолютная разобщенность единичности, и оба – только это чистое знание себя. Обе определенности, стало быть, суть знающие чистые понятия, сама определенность которых непосредственно есть знание, или отношение, и противоположность которых есть "я". Таким образом, они друг для друга эти просто "противоположные"; именно то, что совершенно внутренне, противостоит таким образом себе самому и так вступает в наличное бытие; они составляют чистое знание, которое установлено этой противоположностью как сознание. Но это еще не есть самосознание. Осуществляется оно в движении этой противоположности. Ибо эта противоположность сама есть скорее недискретная непрерывность и равенство "я = я"; и каждое из них для себя снимает себя в самом себе именно в силу противоречия своей чистой всеобщности, которая в то же время еще противится своему равенству с другим и обособляется от него. Благодаря такому отрешению это раздвоенное в своем наличном бытии знание возвращается в единство самости; оно есть действительное"я", всеобщее знание себя самого в абсолютно противоположном себе, в сущем внутри себя знании, которое благодаря чистоте своего обособленного внутри-себя-бытия само есть совершенно всеобщее. Примиряющее "да", в котором оба "я" покидают свое противоположное наличное бытие, есть наличное бытие расширившегося до двойственности "я", которое в ней остается равным себе и в своем полном отрешении и в противоположном себе обладает достоверностью себя самого; это – являющийся бог среди тех, кто знает себя как чистое знание.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar