ЛЕСБИИ 



LI 

Богу равен, если не выше богов 
и не блаженней тот, кто лицом к твоему 
лику, о дивная, обращенный вечно, 
видит и внемлет. 

А меня бедного самых чувств смех твой 
лишает сладостный, и взорам твоим, 
увы, Лесбия, нечем ответить мне 
кроме стенанья. 

Нем язык, стынет вспыхнув по суставам 
легкий огнь, колыхая оглушает 
воздух чуждый звон и меркнут двойные 
факелы мрака. 

Свобода, о Катулл, сковала тебя 
свободного страстью разнузданной, 
свобода праздная города губит 
и царей гордых. 



XLV 

Приникнув к лону влюбленной Акмы 
Говорит Септимий: "О моя Акма! 
Если не люблю тебя отчаянной любовью 
Вечно, как никто никого не может, 
Пусть передо мною лев неумолимый 
В Ливии и Индии под звездами Рака 
В жаркой пустыне встанет блуждая". 
И под эту речь Амор им машет 
От души чихая слева направо. 
Пурпурными губами как при поцелуе 
К пьяным глазам дорогого друга 
Чуть приникая говорит Акма: 
"О милый Септимий! Седьмой ты мой, милый, 
Семитысячный ты мой, о Септимиллий! 
Видишь, я сгораю - сильнее и жарче 
В нежном лоне моем твоего пламени пламень". 
И под эту речь Амор им машет 
От души чихая слева направо. 
И вот, воедино сливая дыхание 
С благими знаменьями вновь отплывают: 
Единственная Акма дороже Септимию 
Мира - от Сирии до Британнии, 
Одному Септимию милому Акма 
Творит усладу сладостной страстью... 
Видел ли кто дорогу вернее, 
Чем та, которой водит Венера? 




XLII 

Эй, гласные! По одиннадцать стройся 
в фалангу! Все как один встать в шеренгу! 
Писчие плашки в каракулях наших 
доски уносит гулящая шлюха, 
на себе их прячет, отдать не хочет, 
итак в погоню, о эндекасиллабы! 
Приметы такие (смотрите в оба!): 
улыбка как в самом дешевом театре, 
кошачий смех и петушиный хохот. 
Догнать, окружить, голосить всем хором: 
Шлюха, отдай нам наши каракули, 
наши каракули, о потаскуха! 
И ухом не ведет? Бардак ходячий, 
худший из мыслимых, сквернейший из мерзких! 
Но где там рассуждать, куда тут мыслить, 
если тупая бронзовая сука 
непоколебима и не краснеет? 
Снова голосите громче и громче: 
Шлюха, отдай нам наши каракули, 
наши каракули, о потаскуха! 
И снова она само равнодушие... 
Так не возьмем ли новой стратегией? 
Спойте шопотом: Чистая, честная 
девушка, отдай нам наши каракули. 




XXXVI 

Волузия анналы, сраные страницы 
Рук летописания перепись витая 
В пламени витают в честь святой богини 
Сына Купидона матери - Венеры. 
Милая клялась мне: "Только б ты кончил 
Топотать стопою мстительного ямба, 
Тут же колченогому дымному Вулкану - 
Пылкому супругу в миг любви и мира, 
Поганейшей поэзии всех отборных метров 
Справлю на растопку я в печь под наковальню!" 
Ты, о рожденная лазоревым понтом, 
Чтимая Идалием при попутном ветре, 
Анконой и Книдским, в камышовых палках 
Брегом, ты, которую Аматунт и Голги 
Славят, и кабак Адрии Диррахий, 
Улыбнись, богиня, изысканной жертве, 
Удивительной клятве, изящному обету - 
Да сверкнут чистейшим огненным пеплом 
Сраные страницы рук летописания, 
Перепись витая, Волузия анналы. 




LXXXV 

Возненавидев, люблю. 
Спросишь - что за безумство? Не знаю. 

Чувствую лишь, что этой 
Весь я истерзан пыткой 




ПРОТИВ ГЕЛЛИЯ 



LXXIV 

Вечно дядя Геллия все чему-то учит, 
Рта не закрывает, просто уши вянут. 
Все же и у Гелия есть на это средство: 
Тете только глотку им заткни - она ни пикнет. 
Тут, конечно, дядя возразить не может, 
Ни слова не скажет, немее Гарпократа. 



LXXXIX 

Геллий, отощал ты, но с какой стати 
И в каких таких роковых видах? 
Ведь добрая мать, девицы и дядя, 
И прелесть-сестра - все живы-здоровы. 
Расскажи, когда ты худеть кончишь 
И куда ты худел, и откуда худел ты. 




XC 

Мага на свет принесло материнское лоно 
Геллию в дар: по персидским утробным гаданьям 
Мага родила мамаша - как видно, 
Действенна все-таки даже и персов поганая вера! 
Гимны поет благодарный довольному богу, 
Щедро в огонь подливая топленое сало. 








LXXX 

Чьи это губы-алы белым-белы`м белеют, 
Словно морозной ночью рожденный иней, 
Тающий рано - раньше, нежели ты, о Геллий, 
Долгою негой мига достигнешь мигом? 
Ах, то не о тебе ли весть голосила глухо - 
Дико терзать другого друга дерзаешь дикий? 
Лечит рваные раны Виктор, увы, увечный - 
Алчные губы-алы, верно твои, неверный! 





НА АМЕАНУ И МАМУРРУ 



XLI 

Амеана, томно изнывая, 
Говорит: "Вот дашь мне тысяч десять, 
Может дам". Да в размах такого носа 
Пусть формийский твой мот дает и тратит! 
Это ж чистый медицинский случай, 
Нужно доктора звать, родных и близких, 
Чтоб одна не сидела без присмотра 
Вся во власти болезненных фантазий 



XLIII 

Привет тебе, девушка с носом немалым, 
С нестройной ножкой, с неясным взором, 
С неловкими пальцами, с невнятной речью 
И неосмысленной и неизящной. 
Ну что, подруга формийского мота, 
Тебя красавицей славит округа? 
Ты даже нашей Лесбии краше? 
Ах, как неумно и неуместно! 





LVII 

Вот милая пара никчемных засранцев: 
Гениталис один, а другой из них Пенис, 
И право не диво, что на берег купно 
Их вынесло грязное Рижское взморье. 
Паскуден второй, но он пакостник первый 
И первый пачкун только друга не чище, 
Вдвоем, с юморком гниловатым и сальным, 
На двуспальной софе пресмыкаясь холуйски, 
Соперники тянут Газетную Музу - 
Вот милая пара никчемных застранцев. 




CV 

Уд вдохновенный полез на Пиплейскую гору - 
Музы едва отпихнули ухватом. 




XCIV 

Этот потасканный хуй с потаскухой хуевой 
Словно горшок, по себе выбирающий кашу. 





НРАВЫ 



LXXVIII 

Галлова невестка нежнее невесты - 
С кем невесть нежнее, нежели с сыном. 
Галл-то наш - красавец! На большой кровати 
На девицу-красавицу дивится наш красавец. 
Галл придурковатый в лоб не отличает 
Мужних от женатых и дядю не спросит. 




LIX 

Сглодала Менения Руфула Руфа. 
А перед урной вдруг такая история: 
Бросилась прямо в огонь и хватает блюдо 
Хлеб поминальный с костра тянет - ну и дура! 
Было же ей от чумазого малого! 




XCVII 

Видно сойду я с ума, размышляя ночами - 
Рот у Эмилия хуже смердит или жопа? 
Этот ведь грязен не менее, также и та не грязнее... 
Думаю, думаю... Все-таки жопа и лучше, и чище, 
Ибо беззубая. Зубы - оглобли, длиннее телеги 
Челюсть, а если зевнет ненароком Эмилий - 
Вешай хомут, ибо вонь словно из-под кобылы 
Мула, что в зной полыхающий, в полдень горячей порою 
Ссыт в невесомую пыль меж ослов с отдаленных пекарен. 
Похоть и прелесть. Но что же там хуже?.. 
Утро. Светает. Являются свежие мысли: 
Ежели вылизать жопу, так может оно полегчает? 



CVI 

Кто отрока походя стоит и хвалит, 
Тому от похоти стоит ли отрекаться? 




C 

Келий Офилена и Квинтий Офилены, 
Вами Верона цветет и вянет. 
Сестры - не братья! Родни роднее! 
Вместо родства - горячая дружба. 
Кого же похвалим? Тебя, о Келий! 
Ты друг всем, в ком кипят страсти, 
Ты пламенный пыл не таишь втуне, 
Счастливец, Келий: любишь как можешь. 




XXXIII 

Есть у Вибенниев славная банька. 
С папашей в деле сынок-педрила 
(Справа зайдешь - трут седого паскуду, 
А отпрыска рядом на пару парят). 
Народу грязь, а им деньги в шайку 
Давно бы надо обоих в шею! 
Нельзя терпеть такую парилку, 
Плевать, что гладкая у сына жопа. 




LXXXIV 

Горе с этим Аррием! - Да не горе, а горе! 
- Хотя бы и не горе, ему бы только гаркнуть. 
Просто удивительно, ведь вроде бы учили: 
Пишется "худеющий", слышится "гудящий". 
Это он от мамы, от грамотного дяди, 
От дедушки по матери, от старухи-бабки. 
Говорят, что в Сирии полное безветрие, 
Гладкое и плавное воздушное затишье: 
Душераздирающее халдейское галденье 
Наполняет ужасом застывшие стихии. 
Аррию из "Ионийских волн в синеве сияющей" 
Греция зияет в голубизне горящей. 





РАЗНЫМ ЛИЦАМ 



XXXV 

Поэту нежному, верному другу 
Моему Кекилию вели, папирус: 
Скорее в Верону, Новой Комы 
Покинув стены и Лария берег. 
И ежели впрямь он хочет услышать 
Высокую речь о моих мыслях, 
И если он мудр, скорее в дорогу! 
И пусть, сгорая тысячекратно, подруга 
Говорит: вернись! - и шею руками 
Сжимая, в объятьях молит: помедли! 
Она ведь ныне, как нам известно, 
Невозможной страстью вечно исходит: 
Едва извлечет он зачатую им же 
"Богиню Диндима", так у несчастной 
Огнем изнутри пламенеет лоно. 
Готов понять, о новая Сафо, 
Наставница Музы - тем и прелестна 
Великая - Кекилием зачатая - Матерь. 




XXIV 

О цветик милый, прелестный и юный, 
Нежный, каких не бывало прежде 
И ныне нет, и потом не будет, 
И вот - мидийских взыскует таинств! 
Сам ни кола, ни двора не имея, 
Богам золотым изливает горечь. 
А собою красив! - говорят, - и правда, 
Хорош! - хоть кола и двора и нету: 
Ныряя в бездны, взмывая в выси, 
Век не увидишь двора и ко`ла. 



LXXXI 

Нет, никого и в нашем блистательном братстве, Ювентий, 
Не было бы достойней, чем ты, о любимый, 
Если б не горькая участь на Умбрии дальнем взморье. 
Тусклою позолотой статуи этой бледной 
Здесь нам твой дух сияет, камнем отныне скован. 
Смотришь, не уповая, не узнавая, внемлешь. 




CXII 

Известные люди, Назон, и тебе не известные люди, 
Все тебя знают, Назон, знаменитый паскуда! 





XLIX 

Внуков Ромула нынешних и древних, 
Всю родню и даже нерожденных 
Превзошедший речами, о Марк Туллий! 
Вот привет тебе и от Катулла, 
От меня, от прескверного поэта, 
Столь же, право, прескверного поэта, 
Сколь в речах ты превосходней лучших. 




XXII 

Мы с тобой, мой Вар, да Суффен - старинных три друга. 
Одаренный человек: вкус, талант, сама тонкость 
Наш Суффен. Есть и страсть у него: издает книги. 
И не как мы, грешные, на дрянной вторичной 
Богомерзкой бумаге. Нет, на той - для нужд царских 
Да по сгибам чтоб шито было особой ниткой, 
Чтобы срез был с лоском, чтобы шрифт бил в пурпур, 
Небывалой техникой: павлиньим тисненьем, 
С переплетом в ризах, в хризолитовых тканях. 
А раскроешь книгу - и кто же оттуда смотрит? 
Где тот красочный муж? Где колоритная личность? 
Да это же не Суффен, а полярный геолог 
Словно лебедь бьющийся о немой айсберг, 
Злой товарищ безмолвных линялых медведей 
Заиндевелой хризантемой бродящий по тундре. 
Такова, мой Вар, видно, в книгах тайная сила - 
Обратит в мел яхонт, киноварь обесцветит.

ПРИМЕЧАНИЯ

В этой книге двадцать семь стихотворений Гая Валерия Катулла. Новые переводы их были предприняты ввиду не вполне удовлетворитеьного состояния переводов прежних. Так например, в стихотворении XXXV (Кекилию) совершенно ясно, что подругу восхищает размер свитка, а не поэтические достоинства "Диндимены". И я решил поэто-му пренебречь своим незнанием латыни, оперевшись лишь на интуицию и на большой словарь. 
Названия разделов в книге даны переводчиком, цифры соответствуют порядковым номерам в латинских изданиях. 

ЛЕСБИИ 

Именем Лесбия, от названия острова Лесбос, родины поэтессы Сафо, Катулл называет Клодию, среднюю из трех сестер Публия Клодия Пульхра, народного трибуна 58 г. до н. э. Известны два прозвища Клодии: Боопида (Волоокая) и Квадрантария (Ценою в четверть гроша). 

LI 
Первые три строфы - перевод из Сафо. 

XLV 
Акма - греческое слово, здесь означает "вершина страсти". Септимий - римское имя, производное от числи-тельного. Подразумеваются сам Катулл и Клодия. 

XLII 
Эндекасиллабы - стихотворные строки по одиннад-цать слогов. 
Писчие плашки - вощеные дощечки для заметок и черновиков. 

XXXVI 
О Волузии, родом из Падуи, говорится в других текстах, что в его анналы будут заворачивать скумбрию. 
Колченогий кузнец-Вулкан - мифологический муж Венеры. Намек на мужа Клодии - Квинта Цецилия Метелла Целера, претора 63 г., консула 60 г. 
Идалий, Анкона и пр. географические упоминания связаны с местами культа богини любви. 



ПРОТИВ ГЕЛЛИЯ 

Геллий - римский всадник из партии Клодия Пуль-хра, поэт, в прошлом друг Катулла. Ссора произошла от соперничества в любви. Катулл обвинял Геллия в предатель-стве и описывал потрясающие отношения в его семействе. 

LXXIV 
Дядя - Луций Геллий Попликола, консул 72 г., цензор 70 г., ко времени написания стихотворения - едва ли не самый старый из сенаторов. Дядина страсть к нравоучениям объясняется не только запутанными семейными обстоятель-ствами, но и привычками, приобретенными на государствен-ном поприще. 
Гарпократ - бог молчания, изображался как юноша с пальцем, приложенным к губам. 

XC 
Мнение, будто от союза сына с матерью рождается маг - одна из сплетен, которые ходили в Риме о восточных религиях. 

LXXX 
Виктор - упоминается в письме Цицерона от 24 апре-ля 44 г., лет через пятнадцать после описанных приключе-ний. 



НА АМЕАНУ И МАМУРРУ

Мамурра - римский всадник родом из Формий (дачное место неподалеку от Рима), начальник инженерной части в войсках Цезаря. Он был богат, расточитель, немного поэт. Амеана - его приятельница. 

LVII 
В оригинале описаны Мамурра и Цезарь. Переводчик воспользовался этой формой для изображения современных журналистов. 

CV 
Уд - так обзывает Мамурру Катулл здесь и в других местах. 
На Пиплейской горе жили музы. 

XCIV 
Вторая строка - латинская пословица. 



НРАВЫ 

LXXVIII 
Известны братья Канинии Галлы, Луций и Гай, и Фадии Галлы, Марк и Квинт. Который из них наш Галл, остается вопросом. 

LIX 
Чумазый малый - кладбищенский кочегар. 

XCVII 
Эмилий - почтенный пожилой человек из знатного рода Эмилиев, наверное, сенатор. 

C 
Офилен и Офилена - одно лицо, приятельница Келия, Квинтия и самого Катулла. Ей посвящены еще два стихотворения: "Мы тех, Офилена, друзей хвалим, которые нам за дары платят той же монетой, и, если вперед - лучше. Ты же и берешь часто, и даешь редко, вернее никогда и т. п." (CX) и "Один раз живем, Офилена, и любовь нам всего дороже, ибо скоро умрем..." (CXI). 
Верона - родной город Катулла. 

XXXIII 
Гладкая - реклама косметического ремесла. 


LXXXIV 
Особенности произношения Аррия выдают в нем выходца из Сирии или Иудеи, из тех мест, где говорили по-арамейски. 
Ионийские волны - поэтическое клише, наверное, Аррий пробовал писать стихи. 
Быть может, он тот самый юноша, о котором Цицерон в 58 г. писал: "... Гай Аррий - мой сосед, а теперь уже и домочадец. Не хочет ехать в Рим, но, оставаясь здесь, целыми днями намерен со мной философствовать. А с другой стороны - Себос, этот дружок Катулла. Куда деваться? Вот была бы удача, если бы кто-нибудь теперь же, пока они здесь, купил мою формийскую усадьбу..." и "... Только я написал эти строки, а Себос тут как тут. И охнуть не успел - здравствуйте! - Аррий пришел". (Из писем 41 и 42). Себос - по-видимому кличка, созвучная словам "сало" и "суббота". 
Буква "г" в переводе произносится как южно-русское Г, то-есть звенящее Х. 

РАЗНЫМ ЛИЦАМ 

XXXV 
Кекилий - поэт, друг Катулла, с которым разделял увлечение культом Великой Матери богов (Рея, Кибела, Богиня Диндима, Сирийская богиня и др.) Поэма Кекилия "Диндимена" была ей посвящена. Катулл, со своей стороны, написал поэму "Аттис", герой которой оскопил себя и сделалася жрецом этого божества. Такие жрецы превращались как бы в женщин, отсюда намеки на "сапфический" характер приятельницы Кекилия. 

XXIV 
Ювентию посвящено несколько стихотворений, но из других источников о нем ничего не известно. Имя означает "юный". 
Ни кола, ни двора, дословно: "ни раба, ни ларя", не было также у Фурия, приятеля Катулла. 

LXXXI 
Блистательное братство - "новые поэты": Кальв, Кекилий, Цинна, Корнифиций и сам Катулл. 

XLIX 
Ответ на публичный выпад оратора Марка Туллия Цицерона против молодежи, которая "болтается по форуму, обменивается гнусными стишками, и Катулл там самый скверный". 

XXII 
Новый перевод был сделан, имея в виду одного нашего старого друга. Однако некий редактор принял изображение на свой счет и отказался печатать книгу, в которую оно было вставлено.